Башмак Эмпедокла - 22

Правдивая заметка об этой встрече была набрана мелким шрифтом, но с броским заголовком – РАНДЕВУ ДВОЙНИКОВ-КОРИФЕЕВ – о встрече Померещенского со своим двойником, который под личиной овеянного славой деятеля мировой культуры вел опасную двойную игру, то есть разведывательную деятельность, как в интересах нашего государства (до развала и после него), так и в интересах некоторых других великих держав, да и не только великих (это, скорее всего, уже после развала). Журналисты на эту встречу допущены не были, никто даже не дознался, где она происходила. Было только замечено, как из высоких дверей выходила закутанная в плащ от Гуго Босса фигура, размерами напоминающая нашего свежего лауреата. На все вопросы по поводу двойника лауреат отвечал замысловато и уклончиво, некоторые журналисты даже предположили, что перед ними как раз двойник, блистающий навыками государственного красноречия, а не сам поэт, привыкший рубить правду-матку с плеча, пусть даже и с чужого.
Померещенского допекли вопросом, не смущает ли его, что его двойник оказался двойным агентом, и что в последнее время он действует именно на нашей территории.
– Если эта деятельность на благо Открытого общества, а она, несомненно, на благо, то почему бы не перенести эту деятельность и на нашу территорию, на которой и так уже успешно действуют различные секты, клубы и службы – отмахнулся Померещенский и задумчиво добавил, – ведь не будь этого, мы бы могли и не встретиться.
Как выглядит двойник, действительно ли похож? Тут наш лауреат оживлялся: – Поразительно, как похож, я даже удивился, что я могу, то есть, мог бы так хорошо выглядеть! Я привык одеваться ярко, так что мое лицо часто как-то скрадывается модным платьем, а при наличии защитной формы одежды лицо моего типа, оказывается, выглядит гораздо более весело. На нем может быть написано гораздо больше выражений, чем я себе обычно могу позволить. К сожалению, я не мог насладиться зрелищем подобного мне лица, так сказать, до отвала, ибо секретный мой двойник сообразно роду его деятельности находился постоянно в движении, он во время нашей короткой беседы под разными углами рассекал пространство, отведенное нам для встречи, не то чтобы как на параде, но как-то боком, он шел вперед именно боком, и лицо тоже несколько боком, я хотел узнать, почему, и он боком же, не изменяя походки, ответил, что если идешь фронтом, то являешь собою более широкую мишень, нежели если сплющиваешь себя до менее уязвимых для пуль боковых размеров. Еще меня поразило, что, передвигаясь таким образом, он так ловко маскировал направление, что трудно было сразу определить, идет ли он все еще вперед или уже назад. И я тут впервые понял, что есть судьбы гораздо завиднее, чем моя судьба.
– И все-таки, все-таки, – настаивали репортеры, – раскрыл ли великий засекреченный какую-нибудь сенсационную тайну касательно нашего вселенски-открытого, всемирно-отзывчивого лауреата?
Все-таки раскрыл кое-что.
Что?
А вот что. Ведь засекреченному приходилось не только внешне играть роль души нараспашку, изображать этакого рубаху-парня то с Арбата, то с Невского, то с Красного проспекта, но порой он был вынужден даже не просто импровизировать, продолжая традицию пушкинского итальянца – по-итальянски и труда-то не стоит, но и всерьез сочинять свежие вещи самого Померещенского! Положение обязывало, и начальство требовало.
Так раскрылась тайна двух, теперь можно сказать, незаконнорожденных поэм Померещенского, обнаружив которые в одном из своих сборников, автор сначала пришел в замешательство, долго пытался вспомнить, когда и как он их написал, потом что-то сам себе приблизительно представил, пока не привык к этим поэмам, и даже забыл о них.
Одна из поэм, написанная неравностопным дольником, как следовало из комментария, якобы, авторского, была сочинена по-голландски на острове Цейлон, откуда голландцы, вытеснившие португальцев, ушли под натиском англичан еще в конце XVIII века. Потому голландский язык уже не вызывал раздражения у местных жителей, но и вряд ли мог быть прочитан местным переводчиком, который принимал этот язык за русский, но осложненный современной поэтикой и неповторимым стилем. В поэме воспевался крепкий чай и горные водопады, причем водопады образовывались от пота и слез угнетенных сборщиц чая – за много веков, – это придавало особый терпкий аромат цейлонскому чаю, а водопадам суровую тяжесть наряду с легкой прозрачностью. Сам чай в поэме, якобы самим автором переведенной с голландского на родной, при помощи рифмы переливался в русское вводное словечко «чай», придавая национальный колорит всему тексту: «Ты, чай, с морозу, не выпьешь ли чаю?» При переводе, естественно, исчезло зашифрованное в голландском оригинале секретное донесение, согласно которому местные. мусульмане умело используют противоречия между местными сингалами-буддистми и тамилами-индуистами, но эти подробности уже не для прессы.
В ХХ веке из великих писателей на Цейлоне бывали Чехов и Бунин, поэтому никого не удивило, что именно двойник Померещенского в свою очередь был отправлен в этот райский уголок. Сам же Померещенский побывал там позже, уже во время перестройки, когда агентурная деятельность переживала соответствующий кризис, и только сегодня Померещенский понял, почему его встречали там, как родного, да и не только там.
Другая незаконнорожденная поэма называлась «Бушлат Эмпедокла» и посвящалась высадке союзных войск в июле 1943 года на Сицилию, от первого лица в ней выступал британский капитан Гулливер, который в поисках тени великого естествоиспытателя Эмпедокла штурмовал Этну, где окопалась немецкая дивизия «Герман Геринг». После трехнедельной битвы союзники одолели фашистов, Гулливер взошел на Этну и обнаружил у края кратера полуистлевший бушлат из добротного английского сукна, эта находка говорила в пользу гипотезы, согласно которой Эмпедокл был по происхождению ирландцем. Гулливер подновил бушлат и стал в нем писать свои воспоминания. Поэма отличалась лихорадочным синтаксисом, что объяснялось малярией, которой страдал Гулливер. Этим объясняются кошмарные видения автора, ему чудится, что в чреве вулкана, в его древних лабиринтах находится конец немецкой классической философии: мировой дух время от времени переходит в материю, тогда и случаются извержения.
Излагая этот сюжет, великий философ и путешественник не смог уклониться от раскрытия еще одной тайны. Эту поэму он сразу принял за свою, сочиненную на Сицилии, куда его пригласили как артиста на съемки детективного сериала под названием «Каракатица». Там Померещенскому предлагалась роль русского мафиози, который переправляет родные радиоактивные отходы в подземные лабиринты средиземноморских островов. Вначале отходы предполагалось переправлять с бывшего атомного полигона на Новой Земле, но тут путь съемочной группе преградили активисты из экологической организации Гринпис, поэтому Северный Ледовитый океан отпал. К тому же мэр Санкт-Петербурга не позволил использовать крейсер «Аврора» для перевозки этого зловещего груза, ибо это могло бы только ускорить продвижение НАТО на восток.
Тогда решили доставлять зловещий груз с Чукотки, якобы с атомной станции в Билибино, а для этого поднять со дна Японского моря крейсер «Варяг». Но воспротивились этому морскому кощунству японцы, чтобы лишний раз не будить в русских память о поражении при Цусиме. К тому же «Варяг» уже был поднят. Так идея «Каракатицы», то есть зловещей перевозки морем, отпала, а с ней и необходимость в русской атомной мафии. Продюсеры решили, что зловещий транспорт пойдет все-таки с древней славянской территории, но ныне земли Нижняя Саксония, пойдет, подгоняемый немецкими «зелеными» из бывших соляных копей соснового тихого курорта Горлебен. В свое время западные немцы выбрали именно это место для захоронения чреватого опасностью мусора, так как Горлебен был на границе с Восточной Германией, и ветер здесь дул обычно как раз на восток.
Итак, русскую мафию заменили чопорные немецкие чиновники, и Померещенский наотрез отказался играть немца (хотя он и сам немец!), процитировав мнение Гёльдерлина о своих соотечественниках: «даже то, что у дикарей очень часто сохраняет свою божественную чистоту, эти сверхрасчетливые варвары превращают в ремесленничество; да они и не могут иначе, потому что раз уж человеческое существо соответствующим образом вышколено, оно служит только своим целям, оно ищет только выгоды», и так далее... Чтобы успокоить русского бессребреника и патриота, сицилийцы устроили в честь его прощальный банкет, где пили много вина из винограда, взращенного на склонах Этны, а потому таящего в себе кровь горделивого мудреца Эмпедокла.
Очнулся Померещенский уже в самолете, и как ему показалось, написал эту поэму вчерне, а уже в Москве передал черновик своему редактору, который ее и опубликовал, не разобрав кое-где витиеватый почерк, так появилась поэма «Башлык Эмпедокла», действие происходило уже в горах Кавказа, где Эмпедокл, не найдя ни одного кратера, спустился с гор и принял участие в освободительной борьбе горцев против царского сатрапа генерала Ермолова. А в списках еще появился анонимный эпос «Бешбармак Эмпедокла», где рассказывалось о кулинарных и эротических пристрастиях великого философа во время его путешествия в Киргиз-Кайсацкие степи. Приписывался этот эпос уже не самому Померещенскому, а его младшему товарищу Виктору Пеленягрэ, большому знатоку востока.
– Что же было дальше, – допытывались представители средств как электронных, так и более архаичных, – снял ли президент зарвавшегося Ермолова?
Но тут литератор призвал представителей не спешить уходить от славного вымысла в мрачные дебри действительности. В действительности Померещенский признал эту вещицу своей, отнес ее к своему кавказскому, так называемому лермонтовскому циклу, но и признал, что написана она во хмелю стихами, а потому следует ее, по обыкновению, переложить трезвой прозой.
– Я перечитал кое-что о моем предшественнике Эмпедокле, особенно меня поразило, что Эмпедокл оказался едва ли не первым в истории плюралистом, во всяком случае, так о нем писал поэт Арсений Прохожий, который под другим именем – как философ Чанышев - хорошо разбирается в даже дофилософских временах. Перечитал я и друга Гегеля с Шеллингом, безумца Гёльдерлина и пришел в исторический ужас: немецкий поэт, высочайший духом, тянулся чутким сердцем к высочайшему вулкану Европы, который так и дышит стихийным материализмом, а вот дошла до Этны из средневековой Германии – простите, я имею в виду середину нашего, ХХ-го века – дошла немецкая дивизия «Герман Геринг». А ведь и я пишу о драгоценнейших местах нашей планеты, и я стремлюсь каждым своим туда прибытием слиться с ними - с философами, а не с вояками - своим русским духом, а ведь если я не дойду? Если не сольюсь? Какие дивизии проследуют путем моих возвышенных грез? Я даже решил впредь таким местам давать вымышленные имена, или хотя бы запутывать, менять местами: вместо Сицилии – Цейлон (какая аллитерация! – люблю поцокать!), вместо Санторина – Сахалин (какова рифма!), вместо России – Атлантида, или Антарктида...
Тут репортеры не выдержали и перебили героя дня, – как же так, вы же рыцарь пера, незаменимый и неповторимый, а тут, оказывается, что рыцарь плаща и кинжала не по вдохновению, а по долгу службы сочиняет нечто, а вы с легким сердцем готовы принять это за свое?
Рыцарь пера терпеливо объяснил, что писано было все это матерым агентом-полиглотом на более архаичных языках, на которых что ни напишешь – все в рифму, так что любое произведение, выданное автором за поэтическое, считается таковым. Вот и принимали в цивилизованных странах все, что не выдавал матерый агент за художество, при чем за художество самого высокого пошиба. Даже литературные премии за это давали, о которых я лишь случайно узнавал, и то, разумеется, не всегда. Никто и заподозрить не смел, что все это вовсе не новаторский поэтический язык, а некое агентурное донесение. А у нас, так сказать, в Центре, в тайном приказе, шифровальщики расшифровывали донесение, а в другом, не менее секретном отделе, поэты-переводчики переводили его на русский, а потом все это тоже неведомыми, тайными путями просачивалось уже в нашу печать. А меня потом подвергали гонениям за якобы крамольные мысли и политические намеки, видите, вот так устраивали мне провокации. Но я все равно стоял на своем, отнюдь не отказываясь от грехов, которые мне казались не совсем моими., но я брал на себя и эту ношу…
Кстати, необходимость выдавать донесения моего двойника за современную поэзию тормозила развитие русского свободного стиха, верлибра. Ведь если бы русским поэтам было позволено писать без рифмы, то этим бы воспользовались и многочисленные агенты, работавшие на нашей территории, ибо это бы только облегчило им составление собственных шпионских донесений. Правда, шифровать было бы труднее. Так что верлибр мне удалось ввести в российскую словесность гораздо позже. Когда я сам устал от моей собственной рифмы и от присущего только мне ритма, да и сами движения мои с возрастом стали менее ритмичны…
- А не случалось ли так, что и нашего рыцаря пера ни с того, ни с сего вдруг принимали за шпиона?
Тут Померещенский вразумил журналистскую братию, что, где бы он ни был, его сперва принимают именно за Померещенского, а уже потом за поэта или еще за кого угодно. Померещенский в России и во всем мире – больше, чем Померещенский! Немного подумав, он поделился с репортерами следующим переживанием:
– Мне иногда казалось на встречах с моей публикой, что кто-то из публики как бы готов меня непосредственно схватить с помощью созерцания. Я по обыкновению моему относил это на счет моего обаяния, но после встречи с двойником моим, который, кстати, тоже не без обаяния, я готов предположить, что за мной велась постоянная слежка. Это было несложно сделать, ибо публики я имел всюду предостаточно, в ее среде можно было удобно затеряться. К тому же в некоторых дорогих гостиницах у меня вдруг пропадала обувь, которую я выставлял за дверь, чтобы ее почистили. Я себя утешал, что это мои фанаты, а в худшем случае мои враги, которые готовы подбросить мою обувь у кратера какого-нибудь вулкана, чтобы пустить слух о моей безвременной гибели. И я уже не удивлялся, что некоторые поэты вдруг начинали писать моим размером! Я не исключаю и такой возможности, что подобное хищение необходимо для того, чтобы служебная собака могла взять мой след, каким бы путем я не шел...
Я оторвался от газеты и пожалел, что у меня нет собаки. С кем же я все-таки встречался? С агентом на пенсии, они, возможно, как и летчики, могут рано увольняться на пенсию. Что-то было в его повадках, быстрота, с какой он переодевался, но зачем тогда этот цирк с чемоданами, где были обещаны телефонные разговоры? А вдруг это агент другой службы, который прослушивал нашего агента? Тогда, с кем же встречался настоящий писатель, если он, конечно, настоящий? Ага, возможно, это был со мной агент, а потом он как бы нечаянно отключил меня, чтобы успеть встретиться с настоящим писателем? А что, если тот, с чемоданами, как раз и был настоящим, нет, не получается. Получается, пожалуй, что и агентов больше, чем один, и Померещенских тоже. Недаром писал еще Эмпедокл – «Появилось много существ с двойными лицами и двойной грудью, рожденный быком с головой человека и наоборот…»
С газетной полосы на меня смотрело знакомое и в то же время чужое лицо. Почти гоголевский нос, пушкинские бакенбарды, чеховское пенсне, дикий взгляд и шевелюра как у Козьмы Пруткова, ну, это, скорее всего парик, а, может быть, и легендарная шапка, ведь качество фотоснимка явно никуда не годилось. А я же видел его интимно-лысым, похожим на немецкого литератора Виланда в описании русского путешественника Карамзина. А тут поверх рубахи-толстовки галстук-бабочка, или это и есть «Золотой Мотылек»?
Надпись под снимком гласила: Бессменный постовой, останавливающий прекрасные мгновенья.

Вячеслав Куприянов, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 80542 от 11.06.2010

0 | 0 | 1747 | 17.11.2024. 15:32:03

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []