
По тучам, обочиной лунной,
Где воздух дрожит, как стекло,
Идёт император чугунный,
Ступающий тяжело.
И слышит он странные речи,
Но войска не видит внизу
(Версаль навалился на плечи,
И давит его - на весу):
- Завидна солдатская доля:
Где холод - мундира синей, -
Гулять по заснеженной воле
Когда-то смертельных полей ...
И спать, утомясь от похода
И пушечной чёрной пальбы,
В лучах ледяного восхода,
Знамёна презрев и гробы ...
Хлебать из колодцев похлёбку,
И слушать в ночной тишине
Лягушек, и видеть, как пробка
Летит из бутылок – к луне ...
И чашу пустив круговую,
Краснее бургундской лозы,
Тоску разгонять вековую,
Забыв про века и часы ...
Пируем ... Спасение близко,
А Франция – далеко;
Пылают сараи и избы,
Амбары а ля рококо ...
Колеблется высь золотая:
На пепельном полотне
Очнулась Москва гужевая –
Ей страшно и жарко во сне:
И тянутся мёрзлые цепи,
Обозов, истлевших на треть ...
Стоит император на небе ...
Ах, лучше бы нам умереть!
Не видеть бы поступи лунной,
Не слышать - как гулко и зло
Дрожит император чугунный,
Ступающий тяжело ...
Интересно, что тут угадывается не только отсыл, естественно, к Лермонтову (Цедлицу):
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук. etc.
но и к Вознесенскому:
Прощай, архитектура!
Пылайте широко,
коровники в амурах,
райклубы в рококо!
Такая перекличка разновременных классиков.
Москва гужевая - понравилось.