Башмак Эмпедокла - 5 (В ночном клубе)

Мы встретились с Померещенским в ночном клубе, каком, я умолчу, он просил не упоминать. Его дело. И мне он был нужен по делу. Я заказал столик в ресторане, что мы кушали, это уж я не буду перечислять, а платил я.
И вдруг Помер (я его так всегда называл для краткости, любя) мне говорит:
– А вообще-то я собирался покончить с собой. Ты помешал. Нашел время, когда развлекаться! В другой раз не мог, что ли, а, Скелет (так он меня, любя, называл, подлец)?
– Это как это? Скелет чего-то не понял. Объясни, Скелет на приеме!
– Как? Из пистолета, подаренного мне Хемингуэем на Кубе. Я тогда с двустволкой по странам ездил. Мне наши сказали в Москве, возьми с собой двустволку, мало ли что, а мы тебе дадим документ, что ты на сафари командирован. Спать будешь, с собой клади. Вот и пристал Хемингуэй, подари да подари, все равно у тебя ее при въезде отнимут, это только от вас с ружьем уехать можно, а к вам с ружьем нельзя. Потом ты все равно носить его не умеешь, как за плечо забрасываешь, так стволами шапку сшибаешь. Отдай! А я тебе взамен пистолет, с ним и самолеты угонять удобнее...
– Зачем тебе самолеты угонять, ты же государственный человек, – я его, конечно, перебил и одновременно уколол, ведь раньше он больше любил свою государственность.
– А я и ответил ему, что как государственный человек самолеты угонять не собираюсь, тем более, меня сразу в любом самолете узнают, сначала стюардессы, а потом пассажиры. Некоторые пассажиры всегда очень волнуются, уж не в горячую ли точку планеты мы летим, если я на борту.
– А что ж Хемингуэй, – вернул я его к оружейной теме, а тем временем на сцене был обещан стриптиз, и я вспомнил, как Померещенский, вернувшись из какой-то горячей точки планеты, рассказывал в Политехническом музее о стриптизе, с которым столкнулся впервые. Был он еще тогда, кажется, комсомольцем, и с негодованием описывал, как затравленная девушка выскочила на помост и стала разоблачаться под Камаринского мужика, хотя это могла быть любая другая народная мелодия. – Она сбрасывает блузочку! – размахивал тогда руками Помер, едва не задев кого-то в президиуме, не то Горького, не то Михалкова, – потом она скидывает юбчонку! – в президиуме кто-то пригнулся, – она срывает с себя лифчик! – в президиуме привстали, – наконец, она стягивает с себя трусики, – тут Помер воздел руки к небу, – и вам, советскому человеку, вдруг становится до смерти противно!!!
– Уговорил меня таки Хемингуэй на свою голову, – пробормотал Померещенский, вскакивая, чтобы разглядеть раздевающуюся девицу, но, так как наш стол был достаточно близко, снова сел, не отводя глаз от сцены и в то же время не выпуская ножа и вилки, которыми он дирижировал действом, но и не забывал их прямого назначения: – На свою голову, говорю. Ведь Хемингуэй потом из моего ружья и застрелился. А кто знает об этом, кроме меня? И подумай я нынче, застрелюсь из пистолета, и кто тогда будет знать, что пистолет мне Хем подарил? Это меня и остановило, – он захлопал в ладоши, так как стриптиз совершился, и снова встал, чтобы его было видно.
А ты бы повесился с этим пистолетом в руке, – посоветовал я, дабы он поскорее сел, – вот была бы задачка для расследования. Он замахнулся на меня вилкой, но смирился и сел на место. Ведущий на сцене объявил, что сейчас для многоуважаемой и состоятельной публики будет сюрприз, перед вами выступит лауреат регионального конкурса красоты охранников.
Лауреат вышел на сцену на руках, повертел внизу породистой головой, и встал на ноги под одобрительные возгласы допущенных в это общество знатных дам. Он ловко выскочил из казацких шаровар, быстро сбросил гимнастерку и долго стягивал тельняшку, словно запутавшись в ее полосах. Принесли стул, и богатырь мигом обломал ему ножки, внесли стол, со столом то же самое. Внесли еще стол, его он ломать не стал, так как на нем был графин и стаканы, графину он отсек горло ребром ладони, а содержимое быстро разлил по стаканчикам, дав публике понюхать: водка. Выпил водку, закусил стаканчиком, так четыре раза, стаканчики были невелики, он их не разжевывал, а так проглатывал. Но и разжевать их он мог спокойно, так как принесли еще стул и лауреат, заложив руки за спину (руки связаны! – прокричал ведущий), отгрыз одну ножку за другой. Лауреат был действительно красив, как Шварценеггер, но челюсть была чуть тяжелее, и уши гораздо больше.
– О чем задумался, – спросил я притихшего приятеля моего.
– Да вот, интересная закономерность в облике наших правителей. Смотрю я на этого верзилу и удивляюсь, как в нем сочетается подвижность со степенностью. Совершенный человек! А вот наши вожди: Ленин. Подвижен, резок, суетлив, жаждет незамедлительных перемен. Потому и не продержался долго. Сталин. Степенный, себе на уме, немногословен, все делает как бы исподволь. Вот и продержался в неустойчивом равновесии максимальный срок. Хрущев. Снова – подвижен, резок, болтлив, фантастичен, абсурден. Хотел преобразований, слетел быстро. Ну, эпизодические фигуры не в счет.
Брежнев. Степенный, многозначительный, косноязычный, тоже себе на уме, но более для себя. На восемнадцать лет хватило, хотя и с моторчиком. Затем – Горбачев. Энергичный, трезвый, тоже суетливый, скорее пустослов, чем ритор. Пребывание его у власти сравнительно метеорно, а сколько разворотил! И вот теперь – Ельцин, сам у себя за кулисами, слова из него не выжмешь, степенности хоть отбавляй. Музы молчат, поговаривают пушки. Никак, это надолго...
Атлет тем временем много чего сокрушил, находясь в связанном состоянии, крушил лбом, реже затылком. Ведущий объяснял, так приходится вести себя, попав в логово враждебной структуры. Дюжие ассистенты, исполняющие роль истязателей, подвешивают лауреата за волосы к люстре. После их ухода он висит, покачиваясь, несколько минут, потом начинает шевелить своими большими ушами, уши медленно сползают вместе с волосами с его головы, скальп остается на люстре, а гигант легко приземляется на сцену.
– Еще один очевидный момент, – продолжал обобщать Померещенский: – Ленин был лыс, Сталин волосат и усат, Хрущев опять лыс, Брежнев волосат и броваст, Андропов лысоват, Черненко сед и волосат, Горбачев лыс, Ельцин волосат и сед. При этом лысые как раз суетливые и кратковременные, видимо, к ним относится поговорка: потерявши голову, по волосам не плачут. А волосатые держатся дольше, к ним, хоть и к мужикам, годится пословица: у бабы волос долог, да ум короток...
– По-твоему получается, что после Ельцина опять лысый будет, – вставил я, – это хорошо, значит не Жванецкий, хотя он и подвижный...
– При чем здесь Мойша, он ведь как раз лысый, – сообразил Помер.
– Извини, старик, я имел в виду Жириновского, это он еще не лысый, правда, хитер, быть может, тоже маскируется и пока в парике ходит. А кто после Ельцина, если не лысый будет, на работе этой облысеет…
На сцену втащили шкаф, музыка закатила барабанную дробь, как перед смертельным номером циркача. Дверцы шкафа раскрылись, и оттуда вышел ведущий с ночным горшком в руке. Он прошел по краю сцены, показывая всем пустоту в горшке, белое эмалевое донышко. Находясь в застенках неприятельских структур, приходится ради выживания принимать крайние меры, растолковал он публике. Потом лауреат с горшком на минуту скрылся в шкаф, и появился уже с полным горшком. Если вас хотят уморить голодом, объяснял ведущий, это самое надежное средство перехитрить мучителей. Есть ли среди присутствующих желающие убедиться, что все подлинное? Можно попробовать пальцем! Одна из дам выразила желание, но ее спутник, грубый мужлан, не пустил ее. Впрочем, запах был подлинный, некоторые даже перестали жевать, хотя пить продолжали. Под барабанный рокот лауреат съел содержимое и под рукоплескания удалился.
– Знаю я эти штучки, – хмуро заметил Помер, – все у них сосчитано. Стаканчиков жалко, потому он съел свое дерьмо, чтобы хозяину стаканчики проглоченные изрыгнуть, так сказать, не отходя от кассы.
– Ну, ты – голова! – восхитился я приятелем своим и заказал еще выпить, было как раз к месту. И тему, затронутую Померещенским, развил дальше.
– А смотри, как они нашу литературу каждый по-своему колебали. Первый лысый требовал от всех партийности, нечего писать для денежных мешков. Он бы и всех лирических героев принял в партию, даже всяких там бабочек и мотыльков, и жуков, от майского до навозного. Революция у него, как в воду, в Толстого гляделась. А писатели разбежались, хорошо, кто успел.
Первый волосатый и усатый уже разбегаться не дал, пусть, мол, на родной земле помирают. И помог. А потом говорил: У мэня других пысатэлей нэту! Следующий лысый, Никита, Сталина отменил, Ленина не тронул, ясно, лысый лысому на лысину не плюнет. А писателей опять разбазарил, хорошо хоть уже не хоронил. Лучше он, конечно, с художниками распорядился, они удобнее, их перелистывать не надо. Теперь опять волосатый, с бровями, он уже не шумел, он понял, писатель хорош, когда его не особенно видно, а чтобы тон задать, сам положил начало правительственному натурализму, снова вспахал целину и захватил, отбил у немца Малую землю. Хорошо. Третий лысый сразу понял для себя смысл правительственного натурализма, но на новом витке: писать надо только за валюту. Потому неправительственные писатели пусть делают, что хотят, если и их заметят, то туда им и дорога. И много, много писателей сразу развелось, но и вывелись они довольно быстро, вместе с книгами. И последний волосатый. Это уже и писатель последний. Остальных, если и видно, то их нам изредка из заграницы показывают, истощенных, но уверенных в себе. А если Самого долго не видно, то нечего и спрашивать, что он делает, как государством-де руководит. Что делает? Книги пишет, чтобы на Западе раньше нас знали, что он делал. Они там всем правительством пишут, оттого других и не увидишь, поскольку у нас сейчас главное направление, оно и единственное – это конвертируемый правительственный натурализм. Чуешь, к чему я клоню?
Вечно этот Помер прибором играет. Говорил я ему: ты же по заграницам шастаешь, честь страны, так сказать, не тереби нож и вилку, будто ты их украсть хочешь. Не помогает.
– К чему ты клонишь? Что и меня уже не видно? К этому, да?
– Да нет. Тебя все равно видно, ты же – Помер. Ты всех переживешь, и лысых и волосатых. Нет, я о себе. Я о том, что пора и мне за перо взяться. Вот и хочу с тобой посоветоваться, с кем же еще... Тут к его чести надо сказать, настоящий он мужик. Другой бы не потерпел потенциального соперника. А этот только поперхнулся, но отговаривать меня не стал, стращая такими словами, как особая грамотность, тонкость души и усидчивость тела.
– Ну, так пиши! – только и сказал.
– Э, нет, я так не хочу, как вы, я хочу, чтобы наверняка. Хотя я и не правительственный, но хочу, чтобы сразу и за бугром издали. Чтобы сразу – бестселлер!
Он и тут не растерялся. Валяй, говорит, Скелет. Бестселлер – это не литература, быть может, у тебя и получится. А я не отстаю: – Вот ты и дай совет – что? Он опять на тарелке остатками яств играет. Я ему всегда говорил, что ты не доедаешь? А он мне возражал: Владимир Набоков никогда до конца не доедал. Вносил и в еду сознательный элемент. Чувство меры. Хороший тон, говорит. Но совет никак давать не хочет: все уже давно написано, и все уже давно напечатано.
– Нет, – держу я свою линию, – вот Пушкин дал Гоголю сюжет Мертвых душ», и ты мне что-нибудь удели...
– Гоголю бы уделил: началась земельная реформа, и Чичиков заселяет Россию вымершими земледельцами... А вообще, для начала нужны свои мысли.
Ага, подумал я, Гоголю. Да Гоголь бы тебя в такой ресторан не зазвал, да и самого Гоголя сюда бы не пустили. Говорю: – Свои мысли? Изволь. Отсоветуй, если советовать не горазд. Что сейчас в моде? Политика, секс и пищеварение. Стриптиз как полная гласность изголодавшейся плоти. Уходит в прошлое унылое взвешивание мозгов усопших вождей. Извилины кишок больше влияют на жизнь свободного общества, чем извилины мозга. Плоды умствования совпадают с итогами работы кишечника. Моя мысль – показать наш революционный подвиг как перманентную сексуальную революцию. Ленин – первый покойник от СПИДа. Сталин всю жизнь страдает от затаенного счастья, – почему он не заразился. Троцкого высылают из страны, чтобы не заразил Политбюро. Не зря Ленин говаривал – эта проститутка Троцкий. Родоначальник всей этой катавасии заразился непосредственно от призрака коммунизма, который бродил по Европе специально в вожделенных поисках Владимира Ильича. Забальзамировать его было важно из гигиенических соображений: призрак слился с вождем и в него перевоплотился, потому плоть должна оставаться на виду, чтобы призрак не восстал и не начал бродить дальше. Троцкий был убит из ревности Сталиным в состоянии длительного дистанционного аффекта. Ясна и суть сталинского садизма, ограниченный был человек, не дошел до мазохизма, потому и оставался неуязвим. Прочие, более слабые и задетые чумой культуры, выстрадали своим садомазохизмом цепь репрессий и прямых убийств, на них же эта цепь и замыкалась, потому с таким наслаждением они признавались в несовершенных грехах. Почему их окрестили врагами народа? Народ же обязан плодиться, размножаться, а какой приплод при однополой любви? Другая сторона этой истории. Сталин неразделенной любовью любил Гитлера. Отсюда и война. Неутоленную страсть Сталин вымещал на Берии, а тот на всем прочем народе.
Я закурил свой винстон и, как следователь на допросе, предложил сигарету Померещенскому: закуривай, твои любимые. Бросил, говорит. Сидит, слушает, переваривает. Я говорю:
– Они и на смерть легко шли, потому что боялись, что рано или поздно от СПИДа загнутся. Кстати, ты обратил внимание, что вспышка СПИДа почти совпала с началом перестройки? Удивляешься? Говорили, будто это оттого, что к нам больше въезжать стали, завезли. Ерунда, это как раз мы больше выезжать стали, вот и вывезли. Не веришь? А почему же сейчас выезд, – пожалуйста, а с въездом в другие страны куда как строго? Знают, чего боятся. Это мы как всегда в неведении пребываем. Все говорим, что рождаемость у нас падает от демократии. А это все последствия великой сексуальной революции.
Вот. Ее начало тоже опишу, красочно. Не так, как Солженицын. В полном соответствии политическому натурализму. Условия такие были. Вдали от родины, тесной кучкой. Среди чужих людей. Поп Гапон тоже будет замешан. Потом ссылки. Ну, жены, Крупская и компания, все для ширмы. Все это Лариса Васильева в «Кремлевских женах» буквально обнажила: никакой сексуальности со стороны революционных жен. За редкими исключениями, но это неженатые революционерки. То есть, извини, незамужние.
Я все думал, когда это безобразие началось. Сначала решил, в запломбированном вагоне. Темно поди было, как раз для свального греха. Но потом я подумал, началось еще раньше. Есть там и некрофилия, все это смакование загнивания империализма...
Тут Помер меня перебил, зашипел, тише-тише! – и указал на сцену, где как раз пластически бесчинствовали существа загадочного пола. С этого момента он только полушепотом, а потом вообще шепотом со мной объяснялся, отчего мне приходилось часто переспрашивать. Я не стал тише говорить, я же везде, как дома, а тут особенно, и через стол у меня охрана сидит за самоваром. Но возникла рекламная пауза, и я промолчал соответствующее ей время, прослушав это повсеместное ныне звукоизъявление. В частности было сказано, что всемирно известное, но не до конца раскрывшееся число Пи во время своих грядущих гастролей впервые покажет нам именно здесь свое ню. Вы встретите здесь у нас ведущих репрезентантов истеблишмента и электората, богемы и бомонда, андеграунда и промискуитета, мы поможем вам снять стресс и испытать катарсис, войти в состояние самадхи и выйти в люди. Войдя в наш непорочный круг, вы поймете, что такое эллипс рассеивания и Бермудский треугольник.
Вся эта завлекающая белиберда сопровождалась пантомимой и световыми причудами. На сцену высыпала дичь, приправленная экзотическими фруктами, а официанты сновали между столиками с натюрмортами самых невероятных размеров, примеривая их к стенам и колоннам.
– Все натюрморты, висящие на наших стенах, вы можете заказать себе уже как блюдо. Если же вы захотите увековечить заказанное вами блюдо, к вашим услугам наши проворные живописцы, которые не только мгновенно изобразят яства на вашем столе, но и вас над этими яствами. Вы можете также заказать голову вашего партнера в виде салата или изысканного торта, а любители натуральной школы могут попробовать запеченный Нос Гоголя и натуральный фирменный бифштекс «Мертвые души», а также рыбное филе «Панночка».
Я слушал все это с интересом, у меня было хорошее настроение, его было трудно испортить. Померещенский как всегда кисло и загадочно улыбался. И ел ломтики лимона.
– Мы этнос молодой, недоразвитый, нам еще вокруг костра сидеть да сидеть, прозревая в мерцание его поленьев и углей латиноамериканские телесериалы, – заявил он лениво, не переставая кусать лимон.
– Мы племя вечно молодое и вечно незнакомое, только начнем сами себя описывать, как тут же сами в костер бросаем написанное – добродушно откликнулся я, но крик рекламы заведения мешал мне продолжить мою бодрую мысль.
– По первому вашему зову наши популярные поэты сочинят оды в честь ваших прекрасных дам, вам нужно только заказать любимый вами размер! Среди наших постоянных гостей сам поэт Померещенский лично, мы вручим вам ценные открытки с набором его автографов и его незабываемых однобуквенных стихотворений!
Померещенский поежился, но я видел, что он с трудом скрывал чувство глубокого удовлетворения. Я протянул ему руку, и он сухо пожал ее, но тут же, кажется, пожалел, что сухо.
– Нас посещали такие литературные знаменитости, как введенные в космос большой словесности самим Померещенским Авраамий Ганнибалов и Еремей Сорокоплехин, Фаддей Астроломов и Максим Телятников, Эдуард Эпикурицын и Степан Пробка. Специально для великана Михеева мы расширили наши двери и выделили для него эксклюзивной величины стул...
– Алмазный мой венец, – вальяжно заметил Померещенский.
– Натуральная школа, – чтобы поддержать разговор, добавил я.
– Ненавязчивая музыка на все вкусы и для всех возрастов! Сверху обрушивается хэви металл, снизу вздымается поступь духовых оркестров, под которые желающие могут промаршировать строем под присмотром официантов с овчарками. Возле ваших столов вы можете заметить скрипачей-виртуозов, а любой из нашего персонала по вашему настоянию с удовольствием сыграет на ложках. Мы располагаем самым вместительным в мире подпольным холодильником, желающие могут в нем покататься на коньках, а в одном из его углов пощупать рекордсмена по длительности катания в нашем уникальном холодильнике. Но это только копия рекордсмена, оригинал находится в книге рекордов Гиннеса. Если вы выйдете из холодильника живыми, то попадете в сауну с бассейном, где в теплых экваториальных водах вы можете искупаться вместе с акулами и крокодилами! Не пугайтесь, это наш высококвалифицированный персонал. Если вы любите охотиться под водой, вам выдадут гарпуны и сети. Ваши телохранители могут спокойно заняться настольными или подвижными играми, мы берем на себя всю полноту ответственности за ваши божественные тела! По вашим запросам и возможностям прелести нашего массового и индивидуального массажа, включая омолаживающую и отрезвляющую высокочастотную щекотку.
Желаете испытать чудо целебного голодания? После торжественного приема пищи вы можете спуститься на наших грузовых лифтах в комфортабельную шахту, где под наблюдением опытных отшельников предупредительная голодовка длится семь дней, а полная – сорок. Там вы можете присоединиться к нашим сотрудникам в белых халатах, которые в той же шахте добывают для нас и для вас уголь, как известно, мы давно перешли на собственные энергоносители. Культурная программа передается непрерывно сверху из наших залов, опровергая устаревшую поговорку – сытый голодного не разумеет!..
На этом, не знаю, надолго ли, но рекламная пауза прервалась.
– Я хочу продолжить. Содержание ты представляешь, этакое переселение душ вождей в разные оболочки. А вот художественную форму разработаем по Бахтину. Эстетика низа и зада. Народная смеховая культура. Народ на лесоповале, все смеются. Электрификация всей страны, народ бьет током, народ смеется.
На лице Померещенского не было и тени улыбки. – Мне больше нравится, когда народ безмолвствует, вынуждая нас задуматься, – выдавил он. Я же продолжал:
– Народ поворачивает реки вспять, реки не поворачиваются, слава Богу, народ с облегчением смеется. Смех переходит в свою противоположность, как образ входит в образ и как предмет сечет предмет. Фамильярность столов в отношении стульев. Апофеоз физического контакта, когда можно тронуть руками и губами, ногами и носом, можно взять, стукнуть, ударить, задеть, обнять, облобызать, растерзать, съесть, скушать, проглотить, переварить, пригубить, попробовать на зубок, облизать, оцарапать, короче, приобщить своему телу, или наоборот, быть проглоченным, съеденным, разжеванным, высосанным, растерзанным, зацелованным, оглаженным, объятым и приобщенным другому телу, включая совокупное тело смеющегося народа, плоть улюлюкающей толпы или всеобъемлющий космос хохочущего этноса.
– Над кем смеетесь, над собой смеетесь, – заметил Померещенский, делая вид, что его больше интересует тарелка перед ним, нежели мое вдохновенное слово.
– Естественно, мы смеемся над самими нами, смеясь над нашим недавним прошлым. Не смеяться же над будущим! Ведь зад на то и зад, что он всегда в прошлом, всегда сзади. То, что мы в настоящем принимаем за лицо, оборачивается в истории к нам задом. Поэтому на настоящее лучше смотреть чужими глазами. Я и писать буду не от своего лица, а от прыщавого лица вундеркинда-историка, который еще и карлик, служит он в архиве и переживает свой затянувшийся пубертатный период, сравнивая его по документам с развитием социализма.
В то же время карлик является любовником старика-архивариуса, который имеет обыкновение лупить его «Критикой Готской программы», а так как роман длится долго, то и «Новым мышлением» Миши Горбачева. Между избиением сладострастные сцены соития карлика и архивариуса, на них обрушиваются полки с классиками марксизма-постмодернизма...
– Что за чушь, – Померещенский, наконец, наелся и заговорил: – Все это чушь, все это было, и будет все и без тебя. Всех вождей уже и так и сяк изобразили, вплоть до нынешних. Все это лишь продолжает линию забвения любви. Крах социализма лишь подтвердил факт, что люди не любят друг друга. Теперь на этом факте пытаемся построить свободное и богатое общество. Чем больше друг друга не любим, тем более процветаем! И вот я послушал тебя и снова пожалел, что не застрелился.
– Еще успеешь, – утешил я его. – Как застрелишься, сообщи, я тогда за роман о твоей жизни засяду. Еще лучше, если тебя съест лев из любви к людям во время посещения признательных тебе народов Африки. А узнают об этом только потому, что лев в результате станет говорящим.
– Вот-вот, хорошая идея. Пусть он, лев, тебе обо мне повесть надиктует. Назовешь ее – «По когтю льва...»
– Назову уж лучше – «Последний лев российской пустыни». Спасибо за подсказку!
– Не на чем. Россию только не трогай, ты в ней ни ухо, ни рыло. Чуждый элемент. В пустыню все пустишь!
– Я – чуждый элемент? Да я в России хозяин! – я погрозил Померу пальцем.
– Чего изволите? – подскочил официант.
– Счет, пожалуйста!
Не подумайте, будто я поссорился с Помером. Все было путем. Он еще пошутил, посоветовал мне поехать отдохнуть на воды, куда-нибудь поближе к горячим точкам, и тут же поправился – не к точкам, а к источникам! Я пообещал купить для него остров в Атлантическом океане. Разумеется, с вулканом. В его честь вулкан проснется! Я это вполне серьезно.

Вячеслав Куприянов, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 79459 от 23.04.2010

0 | 0 | 1644 | 17.11.2024. 15:35:02

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []