Путешественник 1 ( маленькая повесть)

ПУТЕШЕСТВЕННИК


Широк русский человек…
Федор Достоевский


Глава первая. ПУТЕШЕСТВИЕ ВТОРОЕ.


Путешествие первое я забыл. Или не было его вовсе. Начну тогда с начала вроде. Сначала я на черном парадном паровозе сидя верхом еду в нетрезвом виде прямиком сам не знаю куда и для кого. В обнимку еду с водочной бутылкой «кавалерист-девицы» Надежды Дуровой. И себя не помню, как будто не было меня нигде пока еще. Железнодорожный вокзал шевелится народом вертким и сквозным, рельсы-шпалы галками разлетаются из-под копыт, и помимо галок форменные архаровцы выпархивают стайкой из воронков, с коня вороненого меня стаскивают словно Троцкого-вождя и в участок облегченно волокут.

Имя свое в беседе с урядниками по пути так и не узнал. Степаном буду. Или Василием?.. И сладка, и горька придорожная наша жизнь полевая. То капитан Кук беззаботно в переплеты людоедские попадает, то Отто Юльевич Шмид словно кур в ощип в руках умелой хозяйки в торосы ледяные. Манят стороны света и розы ветров странствующих рыцарей крепкими миражами вплоть до посинения в холодной. И после ловкой джигитовки на шустром паровозе вместе с гусарской Жанной д’Арк ясней ясного будущего счастья-несчастья одичалое похмелье натощак.
Ладно, отдохну, хрен с вами, именами бывшими моими да языками вавилонскими. В вытрезвителе иногда тоже люди живут. Временно, как царь Давид. Или Голиаф. Попутал я их где-то после скачек. Или до? Лежу теперь на клеенке, сомневаюсь; в глазах зелень винная, а по правую руку пассажир и скорбный, и решительный – шарахается по мрачной палате и тоскует:
- Эх Серега ты, Серега…
Говорю вроде сам про себя для кого-то:
- Я Вася…
- Не аксеновский Вася-то по случаю или по оплошке, - и с нежностью сурового одиночества:
- Редиска ты Серега… Закусил было я вчера мандаринами с хурмой и опять ненароком чуть напрасно семечком не подавился, когда тебя нехотя вспомнил. Как в Таллиннском порту с портвейном на борту «Жанетта» поправляла такелаж, а мы с тобой с грузовоза «Лев Толстой» неделю спелые апельсины выгружали ящиками и штабелями, и пили потом недели две во славу российской прозы трагической и славных марокканских апельсинов. Как в раю пили…
- Где ж теперь Серега твой?
- Довлатов-то? Растерялся в своей Америке. От впечатлений.
- Откуда ты Довлатова лучше меня знал?
- Я его не только лучше чем себя или тебя знал, а он и сам однажды мне едва лицо не подпортил за разбитый не ко времени «Агдам». Эх, Серега, с какой радости ты в Америку уплыл как селезень. Трепались бы мы с тобой сейчас по неисповедимым путям Господним да по сарапульскому трезваку как агнцы Божие и не волновались в каземате. Втроем с Васькой дожидались стихийной свежести утренней и свободы бездомной, тоже якобы стихийной.
- Довлатов что в этом захолустье потерял?
- Меня он потерял, и не отыщет до новой встречи.
Тут одесную другой клиент при бородке степенно и неприкаянно очнулся, вздыхая на славу мудрено:
- Сарапул вам не Ясная Поляна, вьюноша молодой, и не захолустье мировое вроде первопрестольной. Солнце, пляж канальский и городишко, издревле восторженный прям при Каме. Занесло тебя, Лев Николаевич, в непонятку хитрое происхождение в наследную Ясную Поляну. А наш абориген…
- Вы-то, простите, кто будете?
- Экскурсовод я из Галереи нашей, в отставке от работы пока. Ну и тезка Лёвин.
- А с алкашами кучкуетесь?
- Ты бы сынок, лишних вопросов не задавал – просто слезы у меня на глазах от любви к восьмому чуду света непонятному. И от водки нашей кавалерийской тоже слезы. Выпью и всплакну… Эх, Лев Николаевич, родной ты наш Лев Николаич… Жил бы играючи на улице Толстого своей на Гудке без домочадцев и не бегал ни на какую железную дорогу некрасовскую. Глядишь, и сочинил бы «Хаджи-Мурат – 2» Или «3».Прочесть охота – а где? Потому пью снова и плачу от всей души горькими слезьми, и волокут меня сюда вас, несмышленышей развлекать. До плотин бетонных стерлядь-рыба в Каму только и неслась мимо Волги…
- Ну уж нет…
- Вот тебе и ну, рыцарь колесного образа, Дон Кихот паровозный! Пильняк Борис через Каму нашу родную крепко пострадал, пустобрех!
- Сами вы врать плачущи научились по Галереям как на экскурсии довлатовской, но Пильняк-то кому попусту брехал?
- А читателю малограмотному. Помнил ведь от Сабанеева да Осоргина, что Волга в Каму всю жизнь течет посуху, ан нет – пасквиль настрочил, мол, Волга впадает в Каспийское море. Пока государевы люди разбирались, куда эта мелочь сливается, автор в кущи райские сквозанул и привык доверчивый народ к обману природной истины…
- Болезный, Волга впадает…
- В Каму впадает Волга. Не хочет, упирается, но от судьбы куда ей убежать. Как Довлатов Серегин по Америкам в ностальгию врезался, так и Волга дурочкой в Каму влетела ни за понюшку.
- Не знал.
- И не узнал бы никогда, если б не лишканул с кавалерийской Дульсинеей и на приснопамятный революционный паровоз не перескочил вчера с Россинанта с нами в гости. Зато и вырвешься отсюда в кружение лесов, полей, монастырей и девчонок почище древней наездницы. Звать-то как тебя, идальго недотесанный?
- Не пойму никак. И не знаю. Вроде Вася. Или Степа. А припомнить не могу.
- На прохладном воздухе вспомнишь ненароком. А нет, так фамилию тебе дадим Пескарев. Или Щукин. И не бегай больше от хорошего к лучшему. Все лучшее внутри, а хорошее лишь снаружи. Я тебе и улицы покажу, и закоулки, пока звание свое в амнезии не отыщешь.
Жить или не жить мне здесь? А поживу. Небось имя вспомню. И фамилию. Буду пока здешний внутренний эмигрант – то ли из Москвы, как бы не из Ламанчи – ишь куда заносила нелегкая. Неужто я среди народа не оклемаюсь постепенно – авось кривая и вывезет на повороте мимо столба. Тут и довлатовец повторно оклемался, с хрустом потягиваясь:
- Ты гамлета не строй из себя перед нами, королевич Елисей. При завтрашнем чистом небе все твои и все чужие проклятые вопросы ни гроша ломаного не стоят, ни еврика хромого. Грузчиками или рыбаками прокантуемся, это тебе не могильщиками. Серегу-то читал, не забыл?
- Странно, вроде читал – и не забыл почти.
- Пересказывать мне будешь иногда для потехи. И для порядку.
- А вы разве не читали?
- Зачем мне читать, если я с ним водку пил как брат с братом, да разуму учивал почище, чем Хома наш Брут небритый Леву с Борей просвещает задним своим умом. И давай на «ты», не на дуэли в казино столкнулись.
С утра пораньше мне угон паровоза шили да не дошили, и выпнули нашу троицу восвояси гостеприимные хозяева. И направился я с друзьями Довлатова и графа-литератора прямиком на камские крутые берега. По дороге вместо вокзала с паровозом стоял уже бетонный Ленин, ловко зазывая свободной правой рукой в надменный ресторан «Кама», где был когда-то я хмур, и зашел почему проходя мимо… Как Ванька Грозный в кабак заганивал (тот, правда, живой еще тогда был). Оп-па! Откуда это я Ваньку помню? Себе не верю, а Ваньку знаю и Довлатова читал…
- Серега, он всю жизнь у вас в кабак зовет?
- Не стриптиз же рекламировать – нашли человеку применение, так пусть лицедействует, покуда не сфальшивит. Ему бы наши проблемы. Как насчет «Агдама», аноним? Зарядимся и покарабкаемся в Гору поднебесную над Камой.
Природа и погода на Горе обрадовала всех покоем и целомудрием бывшего женского монастыря, реквизированного в кои веки мужской колонией строгого режима. Кому на Руси жить не хорошо и не вольно – справа зона, слева Кама, позади лес густой, впереди авоська с огурцами и вином практически азербайджанским. Наверное, у меня это путешествие уже пятое или десятое, имя тоже неизвестно какое по счету гамбургскому и другого на очереди не слыхать. А кому возбраняется, простодушно похмеляясь с высоты полета стрижа, наблюдать течение ветра и неба вдогон сбежавшему восвояси имени, или поезду, или времени минувшему пока. Ни тебе Тургенева с охотниками на привале, ни берлоги с шишкинскими медведями – хрустит на зубах малосольный огурчик и даль пространства срывается за камский мост, вышибая по пути вслед за радугой ленивую соленую слезу. Что такого растерял я в просторном далеке, если легко блаженствую очарованным странником в компании воробьев с трясогузками и старых товарищей по счастливому избавлению… Толстовец распохмеленный завелся:
- Дед мой по отсидке подземный ход открыл неподалеку при ремонте шизо.
- Не заплетай, искусствовед.
- Вот те крест, вот те стакан и вот те крест. В старости дедок долго рыдал по ветхости своей от жалости и умиления женским полом монашьим. Как, мол, жилось сиротам в каменных палатах-галереях, ежели они чудо катакомбное чуть ли не голыми руками сотворили. Это, братцы, не Метрострой взрывчаткой проломить и не мелкие апельсины в Таллинне на винишко подворовывать в нищете духовной. Много народу у нас от честных монашек произошло.
- Ушлого народу, и незаконного, папаша. Да и городок у вас вольный почти…
Когда третью сообща уговорили, понесло и Сергея:
- Смотри, локомотивец, по сторонам – если б люди проходящие лет пятьсот тому назад вовремя Уралом не назвали горную вершину, где мы не хуже альпинистов портвейн хлещем – как бы теперь Уральский хребет обзывали? Подумать стыдно, а выговорить попробуй… Тувинский, к слову, Памир. Вот и скажем спасибо предкам нашим за точное познание времени и места на карте истории жизни. А то – я в Москве, я в Барселоне, Казанова…
- Да не трепался я про Барселону и Москвы не помню!
А культуролог с другого боку с посконным смирением:
- Не трепался, так помыслил, когда прошлое свое темное отыскивал в глубине истории оболганной.
Лева сокрушенно потеребил бороденку и восхищенно глянул в небо, а не сыскав там знамения, растерянно вздохнул:
- Оставайся у нас. Всяк человек Божий сущность обретает свойскую постепенно. Если постарается. Кому сума пустая, кому и рыба желтая стерлядь. Кому тюрьма, что справа, кому и левый сосновый бор. Или шалаш на разливе болотном, - и продолжал:
- Ты, главное, Москву пока часто не вспоминай, как люди добрые дурные свои детские сны не помнят. Как будто ее варягам подарили или хунхузам продали. Или продадут. На исконной сарапульской землице и жить проще и помирать легче немного. И мы тебя не отпустим никуда, а то затеряешься опять в тумане как Лев Николаевич или вон дружок Серегин американской прописки.
- Вообще, Васька, пришел ты в нашу Европу и не бросай ее никуда. Европа ведь тоже от Урала начинается, на котором мы попутный привал держим. Вон за Камой видишь поселок Октябрьский, там уже азиаты живут и аулом своим шибко гордятся. А к нам эти октябристы по субботам в гости ходят на осколки цивилизации глянуть.
- Серега, ты в цирке не работал?
- Рабатывал когда-то. Клоуном. Уволили диссидента, с запретом…
- За портвейн или апельсины?
- За доведение до самоубийства. Один слабый зритель в кресле помер, другой в реанимации угас.
- От чего?
- Со смеху. Семеро до сих пор по больничным лавкам шляются, насмеяться никак не могут до окончания над собой. Мне чуть срок не дали – суровая судья с прокурором час прохохотали – вот и смилостивилась. Или испугалась. Меня уже не то что в цирк – в зоопарк носорогом не примут.
- Почему носорогом?
- Кормят носорогов обстоятельно. Не мыши белые. Даже хомячком не возьмут.
Над Камой между тем вилась легкая дымка, пряча под собой безымянную воду, в которой воде появлялась-пропадала резвая янтарная рыба, обличьем своим и повадками похожая на китайских челноков. Ничейная душа моя освободилась ненароком и спутешествовала в бутылку пустую, бестолковой бабочкой рвалась в закупоренную, а разомлела в полупустой, уподобившись британскому вроде принцу крови.
- Благодать, - невпопад ляпнул я по нищете ума и совершенной уже дурости рассудка.
- Это тебе, младенцу, благодать, - взъерошился Сергей, - подумай, отчего я Серегу с тоской вспоминаю и опусы его закордонные без страха не могу читать и без иллюзий? Единственно ему в одна тысяча где-то восьмидесятых годах я червонцев пять зажилил и до сих пор не отдал. Сколько раз пытался.
- Здесь ты ему не отдашь.
- Тебе, что ли, отдавать? Таких Дон Кихотов бездомных и бескорыстных по России нынче…Поехали-ка завтра в Октябрьский поселок, по пути к язычникам заглянем, есть и такие – бахусиане греческие. Прежде Вакху поклонялись, нынче Ясону и Трое жертвы приносят. Человеческие. Грамотный народ и веселый. Санчу твоего поищем пропащего. И на азиатов поглядим.
- Наливай, вьюнош, а то высохнет на солнышке, – вмешался экскурсовод, - с душой наливай. За здоровье азиатов!
- И европейцев!
- И евроазиатов за здоровье!

(продолжение следует)

Володя Фролов, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 1270 № 78611 от 23.03.2010

0 | 0 | 1455 | 22.11.2024. 05:15:05

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []