Несколько мыслей по поводу...

Кину, пожалуй, и свои пять копеек во время от времени возобновляющийся по очередному поводу разговор о подлинных и мнимых ценностях в поэзии в связи со вступлением кого-либо из молодых или не слишком молодых пиитов в благословенный наш союз писателей. Скажу за себя – вряд ли отнес бы этакий казус, случись он и в моей жизни, к каким-то примечательным событиям биографии. Да и маловероятно чтобы такое со мной когда-нибудь приключилось.
С другой стороны, почему бы не поздравить тех, кто испытывает подлинную радость от свершившегося факта. Всё-таки, люди прилагают для этого определенные усилия, выполняют предписанные уставом организации процессуальные требования. Ведь многие представители пишущей братии до сих пор полагают, и архетипы массового сознания этому весьма способствуют, что именно «принятие в члены» и является подлинным свидетельством профессионального писательского статуса. Во всяком случае, с 1934 года, когда был образован пресловутый сталинский союз писателей. Или даже со времен незабвенного Пролеткульта. Их даже не смущает то, что само употребление слова писатель вместе с эпитетом профессиональный это, в сущности, оксюморон. Ну да, все творческие союзы в Союзе учреждались именно как профессиональные институты, как объединения товарищей, имеющих правовые основания «работать» писателем, художником, композитором, музыкантом. Но, помилуйте, может ли писательство по самой природе своей быть профессией? Ведь что такое профессия? Не что иное, как данная определенными знаниями, навыками и умениями способность осуществлять некие трудовые функции, а значит, исполнять установленные в сфере трудовых правоотношений обязанности, выдавая в результате некий продукт общественного потребления. Вот и представляешь себе, вникая в юридическую суть терминов, бедного литератора, принятого на службу писателем, который в соответствии со своим разрядом (читай, рангом) и квалификацией в поте лица выдает на гора тонны словесной руды. Денно и нощно отбывает, так сказать, трудовую повинность непосредственно по месту нахождения бренного тела. А профессионализм и служебную добросовестность, скажем, живописца и композитора в силу того же статуса можно мерить по количеству сделанных мазков или записанных нот. Профессия-то обязывает. А если не пишется, так потормоши небо, художник. На то тебе и членский билет выдан.

Не спорю, в метафорическом смысле писательство тоже ремесло. И писатели у нас сплошь мастера и демиурги. С большой буквы, разумеется. Может быть, чем черт не шутит, существуют даже и некие небесные ГОСТ(ы). Не зря же так невыносимо трудно и долго ищется порой единственно необходимое слово, чтобы потом откуда-то обрушиться, когда о нём и не думаешь вовсе. Но это лишь ещё одно подтверждение тому, что сам процесс происхождения слов неисповедим, непостижим и темен. Если это, конечно, не поденщина, не халтура. И уж конечно факт пребывания или не пребывания в писательском союзе никакого отношения к этому процессу не имеет. Так чему радоваться-то, ребята? Те, кто вступали в союз в приснопамятные советские времена, прекрасно сознавали, что эти большевистские ячейки духа создавались в сугубо политических и идеологических целях, как инструмент управления и направления процессов, происходящих в мире «идеальных вещей». На тот случай, если чье-либо сознание всё-таки уклоняется от определенного бытием и озвученного в решениях пленумов магистрального пути. Очень удобная, вообще говоря, штука, коллективизация всего и вся, для того, чтобы и идейно верных товарищей поощрить каким-нибудь пряником, и идейно чуждому элементу, заплутавшему в тонких сферах человеческого духа, о пастырском кнуте напомнить.

Но в те времена мотивы пишущего человека, стремившегося к вступлению в профорганизацию работников пера, были всё-таки более понятными и основательными. Речь не только о желании урвать своё из кормушки. И возможностью издавать книги, публиковаться в периодике, а значит, пробиваться к своему читателю дело не исчерпывалось. Ну, не каждый всё-таки мог позволить себе оставаться свободным – писать и работать истопником, сторожем, дворником, существовать в конфронтации с государственной и правовой машиной. Кому-то надо ведь было как-то заботиться о семье, о детях. Не только иметь стаж, но и какой-то более менее стабильный источник средств для выживания. Без вступления в ряды зачастую это было попросту невозможно.

Но теперь-то, что за внутренний бес, какая неведомая сила толкает людей в эту мутную трясину? Хочется верить, что не тщеславием, не единым же тщеславием руководствуются все те, кто так стремится приобрести членство. Не знаю, может быть кому-то совершенно необходимо некое ощущение писательства в себе, чувствование себя человеком пишущим, и ему кажется, что так будет легче «оправдать» в себе это ощущение. При всём внешнем неприятии самоопределения себя, как поэта, подавляющее большинство записных поборников простоты отношения к предмету, уверен, не обходится без попыток такой вот самоидентификации. Внутренняя оценка того, что ты делаешь, свойство всякого мыслящего существа. Тем более, когда речь о писательстве, о предмете, чья сакрализация началась практически одновременно с возникновением словесно-слоговой письменности. Но ведь это же несусветная глупость, считать писательскую ксиву свидетельством причастности к чему-либо, критерием оценки, разумной мерой преодоления внутренних сомнений и прочая, прочая, прочая. И не аргумент – ни в разговоре с самим собой, ни в полемике с миром и градом. Так, зачем тогда суетиться?

Впрочем, всё, наверное, куда как проще. Время сейчас такое. Время оголтелого и циничного пиара всеми способами и средствами. Пиар заполонил пространство и разрезал его на потребительские форматы. И всё это пенится, шипит, переливается разноцветной пылью, грохочет и скрежещет. Человек пишущий неистово делает себе имя, карьеру, успех, покупает и продается, зарабатывает бонусы, трепетно коллекционирует звания, регалии, публикации. Причем, зачастую делает это настолько агрессивно, что поневоле хочется воскликнуть: не мелькай, Промокашка. Иногда упомянутый «человек пишущий» ничтоже сумняшеся делает оговорку: понимаю, суета всё это, и мы, мол, Екклесиаста читывали. Но почему-то не очень верится в понимание, потому что отчетливо видишь, как тупо и рьяно человек растрачивает на эту суету всю свою жизнь. Такого рода вещи очень остро проявляют подлинную картину того, как, на самом деле, соотносятся в человеке внутренняя и внешняя сторона жизни, насколько человек способен чувствовать эту внутреннюю сторону и быть свободным от вещей внешнего порядка.

Читаешь некоторые странички в том же Живом Журнале и только диву даешься. Собрано всё – каждое упоминание о себе любимом, сообщения обо всех участиях в биеннале, вечерах, фестивалях, круглых столах, встречах, пьянках, блядках. Вот здесь его позавчера опубликовали. Тут издали вчера. Там, кажется, процитировали. А за таким-то виртуальным углом идет голосование, и его работа там, кстати, присутствует. Это, конечно, он так, к слову сказал, но, в общем, вы-то поняли. И так – изо дня в день, всё нарастающим потоком. А ведь при этом надо ещё ведь и стихи успевать писать. И чем чаще, тем лучше. И ведь выдает этот, скажем так, собирательный сеятель разумного, доброго, вечного, этот типаж актуального стихотворца свои десять – тридцать бессмертных виршей в месяц, если не на порядок больше. Делает свой вал с потрясающей профессиональной хваткой. Только вот до внутренней ли стороны жизни при таком-то размахе и напряжении? И какая при таких нагрузках, к черту, поэзия? Одна сплошная имитация. Одно плетение словес.