Рыжий

Ребенок родился внезапно. Никто не понимал, как, откуда? Вера не была беременна! Даже чуть-чуть. Она носила плоский живот, упакованный в джинсы. Правда… с некоторых пор – все рубашки поверх, и свитера бесформенные. Но вечная худоба... И неозабоченность лица. И особенно глаза – ровным счетом ничего не выражающие. Ничего специфического, особенного. Живот, живот…

Откуда взялся-то ребенок?

Мальчик оказался рыжим. Как Оська. Но Оська был в Хайфе. Уже больше десяти месяцев. Никто ничего не понимал.

С утра лил синий дождь. И солнце было синим. И домашний халат Миши. Все было синим с утра. Миша пил кофе и готовил передачу для Веры и рыжего – фрукты нужны, думал Миша, и, наверное, одеяльце, и что там еще для выписки ребенка требуется? Кроватка, памперсы, мелочи каждодневные, всякие там клизмы-вазелины. Заботы эти были Мише не в тягость, но и радости не приносили. Было безмерное удивление – зачем Вере понадобилось? А – Оське?

– Странно, – сказала Вера, – я ведь знаю, откуда берутся дети. Но это вообще. А конкретно? Этот рыжий откуда?

Миша наблюдал уже вторую неделю за неподдельным недоумением Веры. Кормила ли она рыжего, молча ли смотрела на скуластенькую мордочку – недоумение не покидало ее, и она хмурилась. Покусывая губу, листала альбом с их студенческими фотографиями, где Оськи было много.

– Он уехал больше десяти месяцев назад, – сказала Вера то, что Мишка сам давно сосчитал. – Я ведь не слон, а?
– Не слон, – подтвердил Миша.
– Тогда как же? – уныло говорила Вера. Не в первый раз говорила. – Как же тогда?

Записали рыжего Федором Михайловичем. Позже, через три месяца, и сами расписались. А когда Федор уже бегал, раздался звонок от Оськи. Он сообщал радостно, что командировка, что будет недалече и заедет, обязательно ждите, черти, и, может быть, на свадьбе погулять доведется?

– На чьей? – спросил Миша.
– На чьей-нибудь, – в обычной манере фыркнул Оська, – на моей, к примеру. Или на твоей. Но уж на Вериной – это точно!

– Значит, не знает, – сказал Вере Миша. – Не сообщил никто.

Встретились через два дня. Федор выкатился из комнаты им под ноги, когда Оська плащ снимал. Мишка едва успел рыжего подхватить. Оська уставился на рыжего.

– Это кто такой?
– Какой? – Вера сказала зловещим баском.
– Рыжий! Это кто же такой рыжий?
– Федор Михайлович, – ответил Миша. – Это Федор Михайлович.
– Странно. Поздравляю, – сказал с одинаковой интонацией Оська. – Разберемся, быть не может. У вас.
– Почему? – удивилась Вера. – Почему не может – у нас?
– Потому что рыжий.
– Мало рыжих? – сказал Миша.
– Я рыжий.
– Ты рыжий, – сказал Миша. – Ты тут не причем.
– А ты? – Оська насмешливо смотрел на Мишу. – Причем?
– Я муж.
– Ну да, – поперхнулся Оська. – Давно?
– А рыжий родился спустя десять месяцев и неделю после твоего отъезда. Так что ты в пролете. А я нет.
– А ты нет, – Оська вертел пуговицу пиджака. – А он рыжий. А я в Хайфе. А ты муж. Вера! Скажи же, Вера!

– Выпьем, – сказала Вера, – выпьем за рыжего, пусть будет.

Выпили. Рыжий заорал, его утешили. Накормили. Уложили спать.

…Тихо-тихо шелестели вишни, с них слетали голубые лепестки цвета и запутывались в пружинистой Оськиной шевелюре. Вера запускала пальцы в Оськину шерсть, носом об нос терлась, глаза ее были прикрыты, Оська целовал эти глаза и говорил: «Эскимосочка моя», – и думал, что хорошо бы жениться на Вере и видеть, как она глаза прикрывает каждый раз, каждый, а не единожды. Но тут же и понимал, что не время жениться, время уезжать, и тормознуть отъезд он уже не может. Но потом, позже, он вызовет Веру к себе и никуда не отпустит, и будет она прикрывать глаза всегда, когда ему захочется.

Когда Вера с Мишкой провожали его, он обещал прислать вызов обоим.
– Да, обоим, – повторила за ним Вера. – И еще раз ровным голосом – обещал.
Вызова Оська не прислал.

– Я решил сам приехать, – агрессивно сказал Оська. – Я решил и приехал. А вы – не дождались!

Он запрокинул голову и улетел далеко, где не было ни Веры, ни Мишки, ни спящего за стенкой Федора Михайловича. В нем набухало сосущее, тревожное чувство вины, сознание сопротивлялось этому чувству. Оська головой потряс, сморщился, стряхнул неприятное и непонимающе улыбнулся – обоим.
– Не прошло и два года… Приехал, думал, увижусь.
– Вера! – думал, глаза прикроешь. Увезу, наконец-то. Еще думал – с тобой выпью, Миша. Свидетелем будешь. Я женюсь на Вере, и все как прежде. Все как прежде.Только ты останешься в Киеве, а мы с Верой в Хайфу отправимся. Мишка, мы с Верой в Хайфу отправимся, и рыжий с нами.

Синевой наливались хорошо выбритые щеки Мишки, синева залегла вокруг Вериных глаз, синие сумерки вкрадывались и зависали по углам. И теребила тяжелую портьеру худенькая рука Веры.

Мишка молчал, смотрел внимательно. Спросил:
– Не допускал мысли, что иначе получится? А то, что получилось, вызвало недоумение? Раздражило… Хочешь просто сделать, как было задумано – выпьем, увезешь. Но теперь что? Как? Спроси, откуда этот Федор Михайлович?

Вера с Мишей смотрели на Оську с никаким выражением. Потом Вера показала им десять пальцев. Озвучила жест. Сказала:
- Да. Мальчики, был вишневый сад! И бывают всякие медицинские фокусы. Ну, две, три от силы недели скрытых, таинственных, чудесных превращений. Но не месяц и неделя! А живот, которого не бы-ло? И Мишки не было. В саду. Но теперь Мишка есть, Ося! А что Федор Михайлович рыжий – так мало ли их, рыжих.

– Рыжий – я, – упрямо сказал Оська. – Рыжих мало. Нас может быть двое, и вы тут оба, кажется, не причем. Если правильно считать.

– А не надо было уезжать, – глухо сказала Вера. – То есть, приезжать.

…Все было так, как было: посидели, допили… дальше оставалось жить.