Корениха

1.
Гладь реки - сыромятно и лихо
перетянет заливистый свист!..
Оторвусь от снастей: "Корениха...
Загуляла, родимая?.." Мглист
правый берег - просвета не сыщем:
суховеями склоны обрив,
Корениха вросла корневищем
в кособокий заречный обрыв.
Кто там бродит, навеки пропащий, -
за рекой, за мостом, за межой?
Как хлыстом - закидушкой свистящей
достает меня берег чужой.
Всхлип! - и волны расходятся тихо,
будто кольца столетного пня...
"Ты зачем, - бормочу, - Корениха,
но ночам будоражишь меня?"
Зарастают обрывы... Не мучай -
берега не смыкаются встык!
Я давно позабыл твой дремучий
колдовской конокрадский язык.
Красных бакенов мерные вспышки
счет копят - и на черном табло
зависает фонарь телевышки,
как посадочный знак НЛО...
Подхвачусь!.. И, впечатав в сетчатку
темный берег, - в ответ, как пращу,
раскручу на веревке свинчатку,
намотав обороты, пущу!..
По инерции хрустнет ракушка,
и, качнувши подмостка весы,
на приколе заклохчет катушка,
истончаясь до свиста лесы.
Налетай, говорю, Корениха,
не упустишь кусок дармовой -
на приманку из хлеба и жмыха
попадаться тебе не впервой!
Растеряха, дуреха, прореха...
Шевельнутся звонки на колках -
и аукнется донное эхо
в складках памяти, как в тайниках.
Нить - внатяжку! А дальше - ни шагу:
чуть рванешь - закидушка в клочки...
Не иначе в какую корягу,
как собаки, вцепились крючки!..
Боль сырая, да память-грибница,
да беспамятная ворожба:
"Ой, стоит под горою криница,
над криницею верба..."
Зябнут руки. Поспешно и жалко
зажигалку сжимаю в горсти.
Знатный клев... Но такая рыбалка
не по мне, говорю, отпусти!
Клочковатый сосед-горемыка,
оправляя японскую снасть,
"Беломором" пыхтит: "Корениха!..
Разгулялась, моченая, всласть".
………………………………….
Здесь когда-то служил переправой,
сотню лет, аж от Крымской войны,
мост, крещенный саперною славой,
стертый шинами до белизны,
из-под ног уходящий, бессонный,
с жестяным фонарем на краю -
разводной, топляковый, понтонный,
в два наката, в одну колею.
Со вчера расхлебавшись насилу,
хлипко дышит, из бревнышек сшит.
Но подошвы шуршат по настилу -
Корениха на рынок спешит.
Катят мимо серьезные грузы,
мчат начальники - всем недосуг...
А у баб на закорках - арбузы,
баклажаны, картошка и лук.
Мост запруживал реку, двужилен.
А когда берега размыкал -
дядя Федя по прозвищу Филин
с плоскодонкой своей возникал.
Габардиновый китель - примета,
две заплаты на тощем заду...
Он в фуражку защитного цвета
собирал водогребную мзду -
и молодки кидались, как в омут,
оскользаясь на жилах коряг,
в расписной дяди Федин дредноут
под названием "Крейсер Варяг".
Оседала шатучая лодка -
напролом, оттесняя куму,
перла с моста румяная тетка
коромысло корзин на корму.
И качалась отчаленно суша,
и кручинились в створе реки
телогрейки, жакетки из плюша
да на спинах крест-накрест платки.
И, вальками ворочая, взмылен,
полукружьем под мышками соль,
дядя Федя по прозвищу Филин
смаковал свою кормчую роль.
Силясь дух перевесть, фордыбачил:
"Ишь, налезли - на рупь вчетвером!
Видно, мало я вас накулачил
в тридцать первом и в тридцать втором!..
Все жиреете, мышки-норушки!.."
Пьяно щурился глаз-ватерпас -
и качались они, как на мушке,
в испытующей прорези глаз.
"Ладно, ладно? Гоните-ка стопку,
на кой ляд ваши гроши-гроши..."
Кукурузную выдернув пробку,
наливали ему от души.
И, течение срезав под угол,
он, лозовую высадив рать,
обжигался - и радостно ухал:
"Ё, крепка!.. На кореньях, видать!"
И, дурные расходуя силы,
вслед орал, аж бурлила вода:
мол, клянусь, я тебя до могилы
не забуду никогда!
2.
Лунный пригород - это улитка:
непроглядные складни ворот
да в крапиве глухая калитка...
Город рядом. А здесь - огород.
Погребов черноземные тени,
парниковая топь молока,
астматический приступ сирени
да сверчковая строчка движка.
Город крепко дымит. Но при этом -
гуще одурь воздушных слоев
в сонном пригороде, перепетом
поколениями соловьев.
Здесь шаланда под ветром вздыхала,
и, редиской дразня города,
полосой пограничной вспухала
свежевскопанных грядок гряда.
И хозяйка в жакете кургузом,
прокаленней ракушечных стен,
свои руки - в довесок к арбузам -
на базарный бросала безмен.
Был достаток отнюдь не украден,
он безжалостных стоил трудов.
Впрочем, дети крестьянских окраин
не любили торговых рядов.
Не чета городскому сословью -
ясный взгляд и сгущенная кровь...
Палисадники пахли любовью,
поножовщиной пахла любовь.
Погребала тебя заверюха,
на костях зеленело былье...
Но ночами я чую, старуха,
корнесловное эхо твое.
Набрякают сады, а мозоли -
землеродного клубня темней,
и гойдается месяц в подоле
меж босых корчеватых ступней.
И усталость на берег кренится,
оползая, как тень от горба...
Ой, стоит под горою криница,
над криницею верба...
Ворот вскрикивал вороном вещим
под вербой, и с прадедовских пор
каждый знал, что ее корневищем
схвачен накрепко весь косогор.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Примывными песками заилен
той истории кирзовый след.
Тощий Федька по прозвищу Филин
в Коренихе возглавил комбед.
Желторот, чуть отсохнув от титьки,
жаждал чуда, свободою пьян!..
А в дырявых карманах у Федьки -
лишь печать да тяжелый наган.
Хваткий взгляд, несговорчивый, рысий.
Что ни слово - то сабельный взмах!
Как пришелец из будущих высей -
с межпланетною жаждой в глазах.
Он сулил, непреклонно и громко,
от всеобщего счастия ключ.
Начиналась Великая Ломка,
раскорчевка окраинных круч.
В справедливое царство свободы -
вход голодным, а прочим нельзя!..
От рыданий шатались подводы,
раскорчеванных вдаль увозя.
Хлещет ветер рогожею мятой,
оголяя костлявый хребет
над нетопленой Федькиной хатой,
где с утра митингует комбед.
Степь курится, завьюжены тропки,
липнет стужа плечом к косяку!..
И уже ни растопки, ни стопки,
ни соломинки, ни кизяку.
Нет лютее последних метелей!
Но сверкнула идея во лбу...
В аккурат перед вербной неделей
богоборцы рубили вербу.
При нагане, зловещ и всесилен,
оглашая заречную даль,
ухал Федька по прозвищу Филин,
и звенела каленая сталь!
Колокольные лопались жилы,
рухнул ствол от неравной борьбы -
и вгрызались голодные пилы
в неподвижное тело вербы!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Годы шли. Удержались старухи
у дворов, не имевших цены.
Повалили гурьбой в ремеслухи,
Корениха, твои пацаны.
Потеряв независимый норов,
отдавали отцы поскорей
за худых заводских инженеров
крепконогих своих дочерей.
Ничего, что учены не слишком:
был бы ум аппетитом надут -
примененье отцовским кубышкам
в теневых лабиринтах найдут!
И, по швам грызунами распорот,
в дефицитах задохшись почти,
изумленно таращился город,
трепыхаясь в торговой сети.
И росли, как прорехи, овраги,
висли корни по склонам крутым...
Но уже городские деляги
приценялись к дворищам пустым.
И, накачанной силой играя,
по подворьям забил через край
суховейного скифского края -
поливной унавоженный рай!
Пенсионные грядки белесы,
дряхлый вишенник просит дождя...
И впиваются в почву насосы,
комариную песнь заводя.
И не слыша глубинного крика
родников, обмелевших на треть,
наливается красным клубника -
и висит, и не может взлететь.
А земля налипает к корзинам,
алым соком полита, и вновь -
палисадники пахнут бензином,
и червонцами пахнет любовь.
Свадьбы - настежь!.. Хлещи из колонки,
инвалютное эхо, окрест!..
И горят золотые коронки
на здоровых зубах у невест.

3.
За фанерным досаафовским тиром
под ногами босой детворы
пролегала тропинка пунктиром
в царство солнца, гусей и травы.
И торчал здесь - как пес, бесфамилен,
в кительке, пропотевшем до дыр,
дядя Федя по прозвищу Филин,
охранявший досаафовский тир.
Из щелястого зыркая мрака,
цепко бдил и мишени стерег -
он, буденовский первый рубака,
ворошиловский лучший стрелок.
Наблюдал, по-бобыльски изжеван,
как из всех переплетов и жил,
недорублен и недокорчеван,
дух хозяйский - опарой всходил!
Набухала несметная завязь,
изнывала по пчелам пыльца...
И калилась идейная зависть
в несгибаемом сердце борца.
В пору ягод, чумея от злости,
рыскал он по ночным колеям -
сеял гнутые ржавые гвозди
на беду наживным "Жигулям".
Над рекой, где сирени отары,
разбредаясь, заполнили склон,
полошил предрассветные пары
божевольными воплями он.
. . . . . . . . . . . . . . .
То ручей черторойный клокочет,
и, себя беленой опьяня,
белоглазая птица хохочет
под горой у трухлявого пня.
Ни луны, ни собачьего брёха!
Корневище когтями разрыв,
воет в ночь разрывная эпоха,
испытавшая нас на разрыв!
На ветру ощетинясь, как стрехи,
оживает зализанный страх...
Воет ночь - и колотится эхо
в хромосомных моих тайниках!
Эхо веры, и вечных авралов,
и побед, и потерь на корню...
Где вы, ветви, с которых сорвало
и развеяло прахом родню?
Над обглоданной ветром стернею,
добровольного рвенья полны,
за державной секирой стальною
дуроломные шли колуны.
И рубили, пылая задором, -
только щепки несло сквозняком!..
Где ты, лес родословный, с которым
я на веки веков незнаком?
Самозванец над площадью древней
восходил - и от взмаха руки
вверх корнями летели деревни,
будто сорванные ветряки!
И враскачку - где рысью, где шагом -
под наркозом наркомовских грамм,
пол-Отчизны пошло по общагам,
по казармам и лагерям.
И ровнялась в колонны стихия,
за отцов отвечали сыны...
Как поют корневища пустые
над кладбищенским полем страны!
Я не знаю ни деда, ни бога,
но качнусь в эту ночь на призыв.
Ну о чем она воет, эпоха,
где костями белеет обрыв?!
……………………………….
Нынче память настрою, как телек:
сквозь помехи, коряги и рвы
мреет детства безоблачный берег -
царство солнца, гусей и травы.
И оттуда, привычно прицелясь,
заскорузлый и черный, как жмых,
он глядит - одичавший пришелец,
что когда-то отстал от своих.
И парит над заречной горою,
над сияньем сухих кукуруз,
НЛО довоенного кроя -
козырной дяди Федин картуз.
Ну, а мимо пыхтят сухогрузы -
басовитые виснут гудки,
и цветут нефтяные медузы
на рабочем изломе реки.
И, янтарным огнем осиянны,
новостройки тяжелых судов
от завода идут в океаны
мимо частных корявых садов.
Мимо круч, где бадылье дымится,
где желты берегов отруба,
где когда-то белела криница
и росла у криницы верба,
мимо гнезд, над которыми стыло
всходит месяц, как свежий распил...
Есть фарватер - движенье и сила.
Остальное - беспамятный ил.
И пацан, от свободы счастливей,
чем от благ, распирающих дом,
все торчит на ползучем обрыве -
и пинает его каблуком.

Владимир Пучков, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 867 № 74635 от 15.11.2009

0 | 7 | 2387 | 24.11.2024. 00:11:33

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []