* * *


Прохладная нынче Троица,
и холоден века край.
Красой на три дня покроется
шиповника колкий рай.
Тоска о минувшем времени,
невидимый миру плач -
какого ты роду-племени
не спросит ночной палач.

Не спросит судьба родителей,
какое дитя им дать.
Всё горче теперь, всё мнительней
гляжу на отца и мать.
Мне истины той не вымолвить,
которая им нужна,
и ни для кого не вымолить
земного незлого сна.

А чадо моё пшеничное,
которое в сердце нёс,
давно про своё, девичье,
по-своему морщит нос...
Но жду я: "А вдруг устроится! -
Мы с ниткою свяжем нить.
И станем друг другу на Троицу
в июньский звонок звонить..."





Старые марки



Так где же он, тот отрок прыткий,
что на пустырь через забор
спешил - куском смолы на нитке
удить тарантулов из нор,
что в школьном кафельном подвале,
где смутно пахло табаком,
на ромбы Африк и Австралий
менял добытых пауков?
И, вечерами впившись в марки,
наутро ахинею нёс

про острова, про, сверху жаркий
и ледяной внутри, кокос...
Где он? - Немногое осталось:
в пузатой тумбе под столом
притих, обидевшийся малость,
давно не листанный, альбом.
Там иногда в зубчатом небе
года плывут наоборот,
и снова чёрный гибкий лебедь
навстречу медленно плывёт...