Нулевые годы. Роман в стихах. Последняя редакция. Ч.3

6. ПРОВИНЦИЯ


В противоход пути заката
мысль повелась туда, где я-то
давно чужой, но помню свято,
до слез, как будто виноватый,–
вас, полустанки безымянные
теперь безлюдные почти
те городишки на Пути
железном – с шуйцы и десницы
доныне больше деревянные.
Черны бараки окаянные…
И – новизна! Окон глазницы -
ряды, ряды, ряды – могилы
той жизни, что жила-была
нелепой, саморослой, милой –
и вдруг как тифом изошла.

Здесь комбинат из трубных дыхал
Как Бульба гоголевский, пыхал
травил округу, но – кормил.
И я там жил, шуровкой двигал,
столовский харч, уткнувшись в книгу,
рубал, провинцию корил.

Как инопланетян из Бездны
настигла катастрофа тут.
И вот дюралево-железный
зарос растительностью спрут.

Стада березок козлоногих,
да иван-чай, краса кострищ.
Как много средь живых немногих,
пропащих, мертвых иль убогих
по здешним тайгам городищ.

На срубы древних солеварен
железоделательных изб,
и жалованной государем
Петром – концессии, поставлен
был станом тут – социализм:
кузнечный по прямой задаче,
монголо-ханский по нутру.
Костьми мостить болота начал
воглубь, по самую юру.

Здесь слоем русская порода
белеет в керне из шурфа.
Потом бурильная корона,
почмокивая и шипя,
как фаллос динозавра, входит
в утробы нефтеносных лон;
и вот засасывает
на вдохе,
изрыгивая тотчас вон
несчетные разы качало
разведанную, наконец,
ту, что теперь всему начало.

Или – конец?

Как будто не из ниш породных,
а из разъятых жил народных,
его добытков и ремесл,
она берется,– злато черное,
всевластно сильная, проворная,
постыдно-жирный ставя крест
то на фабричные ворота,
то на заросшие поля.
И загибается работа,
покорно до пивной пыля.
Наш мир горюч. Та прорва чертова
потребна. Так. Но есть вопрос –
точнее, цепь их – и гремучая.
Ну что же, объяснюсь, по случаю,
коль все одно в такие врос
мой стих конгломераты прозы…
(Не ждет читатель – рифму розы,
читателя не ждет – поэт…
Зато и лжей советских нет.
Бегу ли «прозы» я? Нимало!
Вошла в кураж теперь – она
и в аут вержет всё – поэзию
и штуки более полезные.
Но… «даль свободного романа»
как стройка, загромождена!)

1) Итак, она звалась метана –
проблема шахт, где я кайлил,
крепь укрепляя непрестанно!
Бандеровец прощенный был
старш`ой у нас. Но это к слову.
В глазу – пылинка из былого.

Проблемы нет теперь, поскольку
и шахты нет,
кирдык поселку
и от копра – один скелет.

Был факт ужасный обнаружен –
что уголек не шибко нужен.
Кто думал, что пора настанет
(точь-в-точь как на Москве – зима!)
Все больше газом да нефт`ями –
как бают в тех кругах – дома
с заводами сподручно пользовать.
Пинать Госплан? Немножко поздно –
его давно уже нема.

Вставною челюстью – сюжет
в сюжете: можно или нет,
скажите мне, разграбить шахту?
Не – из бытовки мыло с шахматами,
пудовый чайник, а – нутро?
«Проходческий комбайн. Недорого.
Дам вагонеток с ним – за так».
С понятьем ухмыльнется в бороду:
– Всё самовывозом? – простак.

Я отвечаю: можно. Запросто.
«Мы можем, следовательно, должны»
(В. Ленин). Пару лет с азартом
кипели эти дележи.

Акционерские собранья –
словно матросские бунты.
Модернизациям – заранее
единогласное кранты.

Им – про ремонт, иные важности;
в башке народной –
по домашности
ведь сколько можно прикупить…
Не силовые кабеля –
даешь сначала мебеля!
Как порешили – так и быть.

Голосовали важно – акциями,
в уме одно держа – семью.
А вылезло – за жизнь бедняцкую,
разруху скорую свою.

И на все деньги за отгрузку
и все «субвенции» – внатруску
до Партизанска, Воркуты
Тулуна, Кизела, Инты
и прочих райских мест летели
обновы жданные суля
и полоща холсты метелей,
товара полные вагоны
уже без блата и талона,
в покрытье честного рубля.

Кто оковалок угля бросит
в трудяг? Не я. А время просит –
кумекать – что почем? зачем?
Когда дешевле брать у ляха
в сам-три почти, пойдешь ты на…
без продолжительных речей.

Засим решили: закрываем,
и чем-ни то овладеваем,
чтоб: в пекаря – добычник`а!
И было все путём, пока
учебные и отпускные,
лечебные и отступные
не утекли у мужика.

Горняк – стиль жизни. И, отчасти,
как бы народность, в сходстве черт –
не столько в белозубой пасти
на роже, черной, словно чёрт.–
Он углекоп, он – консерватор,
как Тютчев: «в поте и пыли»
он «царь земли, прирос к земли»,
пожалуй, больше, чем оратай
или чабан к ней приросли.

Жизнь у шахтера не длинна,
как горизонт, истощена,
и стала вдруг – вагон порожний.
А сызначала, как порода,
казалась вечностью она.

Лишь выпьет трошки – и заплачет.
Но он отсюда не уйдет.
Пущай российских аппалачей
судьба – забвенье и расчет.

Как эпос, шахты умирают
три и четыре сотни лет.
Спокойная туга земная
крепь, как бог`атыря, вминая
в себя саму, сведет на-нет
бряцанье фрез, породу рвущих,
огней мельканье в пыльной гуще,
трезвон капели проливной
и клекот приводов, берущих
движенье от оси земной.

А до того, ребята бают,–
там Шубин, скорбная душа,
проходит, чунями шурша,–
подземный зомби. Так бывает –
тень промелькнет,
фонарь мигнет – и ша…

В донецких гиблых шахтах, что ли,
пропал, трудяга - был, и нет.
Ни взрыва, ни завала штольни,-
без Шубина артель на свет
вернулась, по Господней воле.

С тех пор его видали всюду,
как будто ход подземных нор
соединил земные руды,
как с коридором коридор.

…Поселок мертв, да не совсем.
Вон виден весь, в своей красе.

Когда дичают псы домашние,
то ходят стаей рвать волков.
Опасней псов ватажки страшные
людей бараков и балков.
Палят костры. Из окон выбитых
их отсветами по ночам
испятнаны тропинки, вытоптанные
по серафическим снегам.
Играет стужа, веселится.
Прикалываться хорошо,
когда за двадцать и за тридцать
им – лет, ей – градусов еще.

А воздух синий, словно спирт.
Кто мертв – тот мертв.
Кто жив – тот спит.


_______________________



2) Подходим к точке поворота –
о, не сюжета моего!

Вот проходные. Чуть c отлета –
пивные. В них народ. Работа
кипит, тусуется – всего-то
и дела ничего. –
Бумажки те полу-понятные
менялись щедро на рубли,
(что вдруг обильно пролились,
но деревянными звались)
тогда на них невероятные
чредою длительной нули
шли, как слепые Пита Брейгеля…
Край бездны той, «на диком бреге»
мы все метались и толклись.

«Бюджет метафор» не транжирю
для сценок гульбищ. Все они
словесностью растиражированы
и век тому, и в наши дни.

(Я отсылаюсь к Николаю
Успенскому и Глебу тож.
Некрасов! Жаль, не накаляют
его сказанья молодежь.)

Паи земельные да акции,
тому подобные квитки…
Как соль в осадке, жесткой фракцией –
той лабуды покупщики:
на шеях и запястьях цацки
литого золота. Зрачки
недвижные, прицельно-трезвые.
И нахлобученные лбы.

Солдаты закулисных крезов
и кузнецы своей судьбы.

Возможно ли – коваль и кузня,
поковка, било – воодно,
подобно кремниевой друзе,
спеклись, сдавились. Мне ино-
сказанье, как ни принимался
вертеть его, казалось хр`омым.
И тут я понял: биомасса
здесь будет самым верным словом.

Мы – что же, фабрикаты варки
каких-то пластиков и смол?
звучит цинически и варварски,
похуже «винтиков» глагол.

Сырье – субстанция товарная
и стоимость кружит над ней,
А мы – живые, Божьи, тварные
с судьбой и самостью своей.

Когда трудящиеся массы
(и трущиеся о пупки,–
про это богатейшей кассы
ассоциаций – велики,
по счастью, лирики запасы)
когда бы мог я, повторяю,
трудящиеся Ермолаи,
вы – Львы, Иваны и Тарасы,
вы, Евы, Железновы Вассы –
братие-сестрие, … братки,
представить вас единым часом,–
народных масс материки!

Есть логотип: «людское море»
точней метафора – Река:
исток, русл`о, протоки,– вторя
теченью твоему, история,
незримо глубока.

Не чту полутонов исконно.
Куда милей мне –
четверть тона,
как из силков птенца, извлечь,
не с рук, а с губ вскормить влюбленно…
В том смысл твой, дышащая речь!

Не человек единый даже,
но – сердца чудные пропажи…
По чести, и они – канва,
где в тайнобрачии слова
питают млеком естества
тончайшие инстинкты наши.

История – бюро рекрутное –
лжи, мифов и темнот полна.
Но если брать масштабы крупные –
наука точная она!

Чьей мощью, по какому плану,
чьей мощью волящей она
и разрушает неустанно,
и благо созидать вольна?

Котел плавильный, плазма тигля
яд каббалических реторт –
в сравненьи с тем, что мы постигли –
лишь только муляжи пустые:
не тот накал, масштаб не тот.

Толбачик, Момотомбо, Этна
бьют в небо бомбами камней.
Мощь циклопическая эта
не вровень – но уже теплей!

И только толщ твоих давилья
и твой хохочущий огонь,
Земля! – равны, как с сильным сильный,
истории страны Россия,
поболе, чем какой другой.

Там, где предание
с природой
сплетаются в один подвой;
где племя – архетип народа –
и пахоты живородящий слой
еще состав не разделяют свой,
уже – тая грядущее с испода,
проходит пал подсечно-огневой!

Тома веков и верстка поколений,
кураж империй, гибель королей,–
все, что ни есть – игралище давлений,
температур, энергий и полей.

…Летит экспресс. Дождь по стеклу стрекает –
и одомашнивает купе.
Но по воде недопитой в стакане
вибраций кольца, внутрь себя вбегая,
узором волн мельчайших намекают,
какая мощь влечет нас – в скорлупе,
сквозь ночь и бурю – и сама в себе
как буря, даль на схватку выкликая.

Мы веруем: в возглавии движенья –
ведущая разумная рука.
О, верующих утешенье…
Блаженство. Ночь. Бессонница. Тоска.

Что стих! что – слово! Тонкой сеткой дрожи
нас пронизающих страстей
оно не может… или, все же, может? –
понятье дать о сшибке скоростей,
что ушлый век на массу перемножит.

Вот – тяжесть сущего, его простые части,
а не каприз искусства, не миры
эфирные… И я уже не властен
опомниться и выйти из игры.

оккончание - в новом окне

Александр Медведев, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 733 № 66720 от 20.12.2008

0 | 0 | 1838 | 17.11.2024. 18:52:53

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []