Катулл Мендес Сладость воспоминания и другое. Цикл.

Катулл Мендес   Сладость воспоминания
(С французского).

Я вроде моряка с надеждою блажной,
как сладко вспомнятся потом морские дали,
потоки синие и чайки над волной.

Как добр твой поцелуй, но мысль роится, жаля, -
те, прежние твои, ценю тройной ценой.
Всё лучшее, сестра, познали мы вначале.

Припомни, даже боль не стала столь больной.
От прежних трауров лишь лёгкие печали.
Мрак ночи - в памяти – светлеет под луной.

Какой бы нынешней приманкой ни смущали,
я горд и не прельщусь безвкусной новизной.
Но всё меняется, как маски в карнавале.

И пошлый шик милей, как станет стариной.


Catulle Mendes    Douceur du Souvenir

Je suis de ces marins qui revent sur la mer
Au charme de revoir, plus tard, dans les demeures,
Les flots bleus et le vol de mouettes par l’air !

Triste sous le baiser plaintif dont tu m’effleures,
Oh ! combien ton baiser de jadis m’est plus cher !
Les choses du passe, ma soeur, sont les meilleures.

Souviens-toi. Le regret meme n’est pas amer.
Le deuil des jours anciens sourit quand tu le pleures,
Et du plus sombre soir le souvenir est clair.

Mais je hais le present avec ses fades leurres,
Et, le coeur debordant d’une mepris juste et fier,
Si je poursuis mes jours, c’est que dans quelques heures
Le morose d’aujourd’hui sera le doux hier.

De “Soirs moroses”, 1876.

То же, в переводе О’Шонесси с французского на английский.

Сatulle Mendes    Sweetness of the past.

I am like one upon the sea, who dreams while far away
That soon at home his thought will fly back, yearning
To see the waste of azure waves, white birds and whiter spray.
When on my cheek I feel thy kisses burning,
Some kiss thou gav'st me long ago grows sweeter far than they,
Sister, 'twere sweet, 'twere very sweet returning.
Rememberest thou ? Ah, keep the past, bid e'en its sorrows stay ;
The griefs of old seem joys our hearts are learning
How very fair has now become the very darkest day !
The present only has no crowns worth earning ;
And if I hide my heart's contempt and take it as I may,
Tis that I know this gift my soul is spurning
Will find the morrow joyless when I think 'twas yesterday.

From “Songs of a Worker”, 1881.

Катулл Мендес  Последняя душа.
(С французского).

Не стало божества, не стало алтарей.
Отброшены старинные мечтанья.
Спасенья больше нет в конце существованья.
и стала жизнь страшней, тоскливей и серей.

Один шакал бродил у древних погребений
с рельефами старинных предков наверху,
где кромки мраморов рассыпались в труху,
и выветрился звук и дух былых молений.

Забылись веру проповедавшие рты.
Рассказ о прошлом вызывал одни гримасы.
По рынкам каждый день развешивали мясо
на столбиках в крови, похожих на кресты.

Свет солнца пробивал густую поволоку.
Оно устало освещать наш шум и гам.
«В моей родной стране ещё остался храм», -
сказал мне некто, к нам прибывший издалёка.

«Остаток прошлого. Он держится едва.
и в скалах спрятался, в плюще, во мху, в дернине.
В его руинах сохраняется святыня,
след безымянного сегодня божества».

Я бросил города, где царствует сомненье.
оставил общество, в котором нет надежд,
где вера и любовь не оживляют вежд,
где тупо верят только в смерть без воскрешенья.

Я шёл. Я много дней топтал дорожный прах,
там реки без воды, там мертвые селенья.
Лишь ветер навещал их ветхие строенья.
Лишь Одиночество гнездилось во дворцах.

Сначала я легко одолевал пустыни,
В конце пути метал нетвёрдые шажки,
и поредели поседевшие виски,
когда, немолодой, дошёл к моей руине.

Спеша, сияя, еле выдержав дорогу,
касаюсь алтаря изборождённым лбом.
Душа вспорхнула в возбуждении своём
к последнему ещё оставшемуся Богу.


Catulle Mendes La Derniere Ame

Le ciel ;tait sans dieux, la terre sans autels.
Nul reveil ne suivait les existences breves.
L'homme ne connaissait, dechu des anciens reves.
Que la Peur et l'Ennui qui fussent immortels.

Le seul chacal hantait le sepulcre de pierre.
Ou, mains jointes, dormit longtemps l'aieul sculpte ;
Et, le marbre des bras s'etant emiette,
Le tombeau meme avait desappris la priere.

Qui donc se souvenait qu'une ame eut dit : Je crois !
L'antique oubli couvrait les divines legendes.
Dans les marches publics on suspendait les viandes
A des poteaux sanglants faits en forme de croix.

Le vieux soleil errant dans l'espace incolore
Etait las d'eclairer d'insipides destins...
Un homme qui venait de pays tres lointains,
Me dit : « Dans ma patrie il est un temple encore.

« Antique survivant des siecles revolus,
« Il s'ecroule parmi le roc, le lierre et l'herbe,
« Et garde, encor sacre dans sa chute superbe,
« Le souvenir d'un Dieu de qui le nom n'est plus. »

Alors j'abandonnai les villes sans eglise
Et les c;urs sans elan d'esperance ou d'amour
En qui le doute meme etait mort sans retour
Et que tranquillisait la certitude acquise.

Les jours apres les jours s'ecoulerent. J'allais.
Pres de fleuves taris dormaient des cites mortes ;
Le vent seul visitait, engouffre sous les portes,
La Solitude assise au fond des vieux palais.

Ma jeunesse, au depart, marchait d'un pied robuste.
Mais j'achevai la route avec des pas tremblants ;
Ma tempe dessechee avait des cheveux blancs
Quand j'atteignis le seuil de la ruine auguste.

Dechire, haletant, accable, radieux,
Je dressai vers l'autel mon front que l'age ecrase,
Et mon ame exhalee en un grand cri d'extase
Monta, dernier encens, vers le dernier des dieux !

То же, в перевод Артура О’Шонесси на английский.
Catulle Mendes The last soul.
 
No gods in heaven, earth's altars overthrown,
No hope to crown short life, and no thanksgiving ;
Man, fallen at last from all his dreams, was living
With weariness and fear immortal grown.
The jackal only knew the burial-places ;
The prayer had crumbled from the marble hands
Of sculptured ancestors, and through all lands
Death raised no prayer, life left no hallowed traces.
Did none remember, then, how once man's soul
Said, “ I believe “ ? Were legends all forgotten ?
Where churches stood men counted gains ill gotten
And many a cross was now a shamble-pole.
The sun grew sick of dawning and expanding
Men's aimless destinies with day on day :
When lo ! there came a man from far away,
Who said to me, '”There is one temple standing. “
In the most distant land from whence I came,
Relic all recordless, it falls but slowly ;
I vied and moss-o'ergrown, it still keeps holy
A memory of a god without a name.'
Then I forsook the towns that had no churches,
The hearts that knew no thrill of love or hope,
Where even Doubt was dead and ceased to grope,
Since Truth had vainly crowned man's cold researches.
I journeyed thitherward. Days followed days.
I passed dead capitals on dried-up rivers;
The wind in flitting through their hortals shivers,
And Solitude sits in their dismal ways.
Youth gave me strength at first, and swift feet bore me ;
But ere the way was finished youth had sped ;
With faltering feet at length and aged head
I came : the world's last temple stood before me.
Fainting, but eager and all comforted,
I touched the altar with a brow grown hoary :
Then my expiring soul went up in glory,
A tardy incense to a god long fled.

From “Songs of a Worker”, 1881.

Катулл Мендес  Пентесилея
(С французского).

Царица амазонок.

Из скифских холодов царица повела
таких же девственных, как и сама, сестричек
в равнинные края лихих кровавых стычек,
где шли жестокие и страшные дела.

Не ей сидеть весь век за пряжею в покое.
В душе её царит мучительный порыв –
сразить Ахилла, величайшего героя.
Конь мчится в битву, вольно гриву распустив,
а всадница велит: «Скорее !» ,
и громкий клич Пентесилеи
звучит над битвой как воинственный мотив.

Ахилл ! Ахилл ! Ахилл ! Герой ! Настало время,
и брызнет кровь твоя, как розовый поток,
польётся страшным сном на твой родной порог,
и твой седой отец завоет перед всеми.

Ты – будто жадный лев, подкравшийся к скотине.
Ты – будто ветер, гнущий стебли в тростниках.
Не счесть поверженных тобой царей, чей прах
теперь расклёвывают птицы на чужбине.

Убив в бою врага, ты - царь его гарема.
Как юный бог, влечёшь ты девичьи сердца.
Чужую кровь с лица ты смыл не до конца.
Вот к ней и липнет светлый локон из-под шлема.

Однако трепещи ! Мой меч готов для взмаха.
Тебя убьёт он, как ребёнка, без труда.
Мы, амазонки, не знавали никогда
ни нежности, ни страха.

И ринулась она, готовая напасть,
так, будто бы её несли тугие крылья.
Судьбу предугадать – Увы ! – не наша власть.
(Натешившись своей пустой мечтою всласть,)
Она давилась окровавленною пылью.
Последний взгляд среди предсмертного усилья
скорее выдавал не ненависть, а страсть.

Catulle Mendes Penthesilee
Reine des Amazones

La reine au cоеur viril a quitte les cieux froids
De la Scythie.

       Avec ses sоеurs vierges comme elle,
Elle gagne la plaine ou la bataille mele
Les courages sanglants et les blemes effrois.
Qu'une autre en son logis file les lentes laines !
Elle, un desir la mord, indocile aux retards,
De vaincre le plus fort, le plus beau des Hellenes,
Achille ! Et son cheval bondit, les crins epars,
       Et l'emporte vers la melee,
       Et le cri de Penthesilee
S'ajoute au bruit montant des armes et des chars !

« Achille ! Achille ! Achille ! o hеros ! voici l'heure
Ou ton sang coulera comme un ruisseau vermeil !
Tout plein d'un songe horrible, et fuyant le sommeil,
Ton pere aux cheveux gris hurle dans sa demeure !

Tu fus comme un lion dans une bergerie ;
Tu fus comme un vent noir dans un bois de roseaux ;
Que de rois, o guerrier ! manges par les oiseaux
Sur un sol qui n'est pas celui de la patrie.
 
Les festins te plaisaient apres les chocs d'epees ;
Tu domptais, jeune dieu ! les cоеurs de vierge aussi.
Quand sur tes bras charmants noirs d'un sang epaissi,
Roulaient les boucles d'or de ton casque echappees!

Mais fremis ; ton tour ! Le glaive enfin se dresse
Qui percera ton sein comme un sein d'enfant nu ;
Car l'amazone vient qui n'a jamais connu
       La peur ni la tendresse ! »

Telle en sa course, helas ! qui n'eut point de retour,
Par dessus les fracas criait la vierge fiere ;
Elle ne savait pas qu'avant la fin du jour,
Mourante, elle mordrait la sanglante poussiere,
En jetant au vainqueur beau comme une guerriere
Un regard moins charge de haine que d'amour !

То же, в переводе на английский, сделанном Артуром О’Шонесси.

Canulle Mendes Penthesilea.

The warrior-hearted queen leaves her cold skies
Of Scythia.
With those other maids her sisters
She gains the lowlands, where, in battle pitted,
Hot-blooded braves slay panic-stricken foes.
Let any other card fine wools at home,
Not she ! Insatiate war-lust on a sudden
Gnaws her with hungry fang to overcome
And add that strongest, fairest of the Hellenes,
Achilles, to her conquests. Fierce, loose-maned,
Her horse bounds with mad onset ;
Penthesilea's cry
Is added to the shock of arms and wheels.
”Achilles ! O Achilles ! O Achilles !
This is thine hour ; thy blood a crimson stream
Shall reach thy father's feet ; a gruesome dream
Scares him already and makes him cry, " Achilles !"
Thou art a lion slaying the flock at leisure,
A raging wind no sapling tree withstands ;
How many slaughtered kings in countless lands,
Torn by the birds, fill now thy crimes' full measure ! '
Like a young god how often hast thou revelled
With sword-strokes echoing still ! Women, too, yielded,
And on thy gory arms, that lately wielded
The reeken blade, fair locks have fallen disheveled,
But tremble thou in turn ! The world's redress
Is come to-day : the sword is raised to strike thee,
E'en hers who never felt for one man like thee
Terror or tenderness.'
So on a path whence there was no returning
The dauntless virgin madly rushed and cried,
Not knowing that ere sunset, spurned, not spurning,
’Twas she should kiss the warm dust crimsoned wide
With her own blood, casting before she died
On the young god, her slayer, fair-haired, strong-eyed,
A look that seemed with love, not hatred, burning.

From “Songs of a Worker”, 1881.

Владимир Корман, поэтический перевод, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 921 № 65787 от 12.11.2008

0 | 0 | 2691 | 26.04.2024. 00:05:41

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []