Мир открывается стихом,
прозреньем точным рифмы,
а не рассчитанным числом
таблицы логарифмов.

Мир открывается строкой,
не замыкаясь датой.
Но в тесноте строки судьбой
код жизни отпечатан.

Хоть рифма забирает в плен,
но взгляд мой не зашорен :
я различаю жизнь, и тлен,
и плевелы средь зёрен.

Сомкнутся рифмою слова,
пробелы, строки, строфы, -
а где-то дрогнет тетива
предвестьем катастрофы.

Строка, точь-в-точь судеб закон,
покато сходит книзу,
и, спасшись, всё же Арион
напрасно сушит ризу.

Придут слова, каких не ждёшь,
внезапные созвучья, -
прольётся где-то летний дождь
из набежавшей тучи.

И, тем дождём напоено
и взращено сторицей,
слов полновесное зерно
в строку мою ложится.

Пройдя сквозь рифмы жернова,
затем сквозь сита ритма,
стих обретёт свои права,
как хлеб насущный - ситный.

Он голод сердца утолит,
сработанный во имя.
Так будет мною мир открыт,
как некогда другими.