Американское скерцо

© Веле Штылвелд:
0.
Иногда мне очень печально, когда я в очередной раз устремляю взгляд на какое-нибудь стоящее на сцене зале или в салоне, гостиной – пианино или рояль, чьи клавиши так и остались для меня вечной загадкой… Удивителен и тот шарм, к которому я не имею никакого, собственно, отношения… Кроме, как радоваться прикосновениям коротких миленьких пальцев к непостижимой великой тайне рождения звуков.

1.
Шляпных дел мастера, наступает пора перейти на сезон киверов,
на гусарскую честь, бросив в сторону лесть – в отголоски вчерашних пиров.
В отголосках судьбы кружевную хандру очень трудно и нудно тачать.
Шляпных дел мастера, золотую канву не всегда так легко замечать.

Что Болванщик – дурак, так и тот носит фрак, а не то, чтобы френч и жилет.
Но без шляпы, какой же он, собственно, франт, хоть и имеет усы и лорнет?!
Шляпных дел мастера, золотую канву не пришлёпнуть к бесшляпной башке,
как пустой голове не добавить молву, мол, избыток мозгов в гребешке.

2.
КОРОЛЕВСКАЯ ПЕСЕНКА
Короли на галёрке, королевы в Нью-Йорке. Так случилось... Куда нам от себя уходить?!
Не рубцуются раны, – наши годы упрямы, наша память упряма... Без ВЧЕРА нам не жить.
Короли на галёрке, королевы на сцене. Так случилось в подкорке, так сложилось в цене...
И взирают на горечь наших дней перемены, и мельчают измены, и цветы на окне...

Короли на галёрке, королевы в гареме. Им давно не по теме одиночества груз...
И взрываются в полночи снов диадемы, и рождают порочный, но крепкий союз...
Королей на галёрке с воспаленьем в подкорке... Что им делать в Нью-Йорке на стерляжьей икре?!
Короли крайне левы: "Королевы не девы!" Ото всюду гетеры... Мир марают в дерьме.

3.
АМЕРИКАНСКОЕ СКЕРЦО
Рейгтайм забытого квартала, в котором прежде я не жил –
иных времён двойная гамма: вина и солнца под клавир
ФАНО-расстроенного-ПЬЯНО... Бег чёрных пальцев по снегам
ФОРТО-забытого-ПИАНО, пред коим был от счастья пьян.

Под целлулоидной манишкой скаталось время в жировоск.
Холодных шариков отрыжка и хладных губ испитый воск.
И не играет ФОРТО пьяно, и пианино не скулит,
и старый НЕГР, отнюдь не рьяно, о прошлом счастье говорит...

Сожгло рейгтаймовое сердце апериодику эпох.
Опять дожди играют скерцо. В нём – грустной сказки Эпилог.

4.
ПАМЯТИ ХХ-ого ВЕКА…
По ИноРеальности – бреднем... И вот – Криминальный король,
уснувший печально к обедне в мишурном сплетении крон
того, что случалось, бывало, в беспечном смятении Душ.
Пред веком седым покрывалом к ногам опадал Мулен Руж.

5.
***благодарность за учительство украинскому поэту Анатолию Кирилловичу Моисеенко…
Две ложечки... Четыре сна... Щемящий запах кофе...
Испили мы с тобой до дна. На дне искали профиль –
сквозь отблеск ночи среди дня на маленьком мольберте
сквозь миг, в котором западня не стала дланью смерти...

6.
МОЙ УИТМЕН
Мой Уитмен – извечный плен того, что создал он, как Эхо
пробило Книгу перемен и опечалило мир смехом
над тем, что следует принять, как Карму траурных столетий...
А на Любовь нельзя пенять сквозь тяжкий груз Тысячелетий.

А на Любовь нельзя пенять – в Любви проведанная сила...
Её пытался я понять, но душу Радугой пробило.
Но подле падших Райских врат росли смоковницы и ивы,
и каждый шёл к себе, назад... Сквозь сущий Ад живой крапивы.

Здесь, средь крапивы тёк Ручей. Он был прохладен и ничей.
Целил он каждого собой... Мой Уитмен – ручей лесной...

7.
Телефакс застыл в тревоге, сжался клавишей пасьянс
тот, в котором чуть о Боге, в остальном же – всё про нас:
на червонец – о разлуке, на пятёрку – о судьбе,
на троячку, в страстной муке: – Мэри, вызови к себе!

8.
Симметрию мира направив на поиск оплаченных рент,
бои принимаем без правил, а души без солнечных лент.
В туманном, бесцветном узоре того, что не стало судьбой,
ныряем в житейское море, где сирый густой благостой.

И там обретаем участье таких же обломовых лет,
и их трехгрошовое счастье, и наше – в три сотни монет.
Смычки намастив канифолью, сживаемся с теми, кто глух. –
Таких не проймешь си-бемолю, таким отсифонило слух.

И все-таки: Моцарт – не Децил, вагон отворяется вдруг,
и к нам выпускает навстречу полсотни бредущих на звук.
Остывшая вечная тризна собой заполняет вокзал:
зловонием тел: – О, Отчизна! – Зловонием душ: – Криминал!

Отмыться б от этого с места, но Моцарт к истерикам глух:
ему, что дефолт без инцеста, ему, что Отчизна, что звук…

9.
Я – как оглохшее пианино, жизнь протекает без устали мимо.
Вялые струны, отбилась эмаль, клавиши ссохлись в веков пектораль.
Дамы из конноспортивного клуба бьют по роялю копытами дней…
Мчаться по кругу все цугом да цугом, некогда более видеть людей.

Клавиши глохнут, отрыжка педалей, фортопианно ломается блюз.
Под пианино – разлив "цинандали", в нем угасает Советский Союз.
Новые страны, эпохи, сретенья, время размазало клавиш холсты.
Выпить ли что ли. Ан, нет вдохновенья… Чижики-пыжики с прошлым на ты…

10.
Мне не хватает прозы, я задыхаюсь в прозе… Ирина пьет мартини, а я – сока мимозы…
Что налили, то выпил, что всунули, то взял, хлебает Веле водку – идет девятый вал!
Не выбыл я, не убыл, и мало верю снам – уходит жизнь на убыль, а на душе бедлам.
Друзья по синекурам разъехались давно, а я смотрю аллюром житейское кино.
Без ретро и без позы, и просто без балды, сминают туберозы две тощие фалды.
За фук, за полкопейки сминает Время лоск: нью-йоркские лазейки, лос-анжельский пронос.

11.
Я – как оглохшее пианино, жизнь – онемевшее кино,
такая, впрочем, пантомима проходит, видимо, давно.
Мир – отшумевшая планида, мир – отбуявшая мечта,
в ней есть и счастье, и обида, но суть, как видимо, не та!

Не те отрывки кинолент, не та отточенность судьбы,
не те осколки прошлых лет, не те надежды и мольбы.
Не тот и друг, не тот и враг, не те расстрельные деньки…
Не то СИЗО, не тот ГУЛАГ, не те колымские пеньки…

Не та страна, не тот народ – к уроду тянется урод,
который век… Хотя, постой! Над всем – тюремный травостой,
под сим – ажурный гипертекст – зуд экстрадиции тех мест,
где прежде выстрадал себя, где ждут кремировать меня.

12.
Королева дискотеки мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки примеряют тут и там,
ирокезы-забияки бьют отчаянно в там-там.

Королева дискотеки всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все на контрольной полосе.

13.
Игра в семь сорок под Шопена в соседском офисе судьбы.
А там, где раньше вышла пена, играют вздорные псалмы.
Игра Вивальди под “фанеру”, игра Пучини под рояль,
игра Тартюфа в Тараторена, игра левкаса в киноварь.

Игра в семь сорок. Боже правый, доколе будет простота
орлом осмеянной державы, где блеф от клюва до хвоста.
Рыдает муза в постолах: “Да что же это? Как же так?!”

14,
***Лене Тартаковской
Синий асфальт не умеет болеть ностальгией. Он подрастает и падает сколами лет.
Вместе с бодрящей вчера еще всех аритмией рваных на кадры – осколочных чувств – кинолент.
Синий асфальт, разорвавший зеленое лето, мир многоцветный, разрезанный в Детстве стеклом.
Патина слов на санскрите вчерашнего цвета: те же слова, – но иные и суть, и любовь.

Синий асфальт на коралловом рифе прощаний: миг ожиданий того, что способно согреть –
алые губы на бархате свежих лобзаний. Им не дано бесполезно и сиро говеть.
Всяк ортопед на уключинах стылой эпохи. Всяк лоховед, всяк источник житейских забот.
Синий асфальт – это прошлого светлые крохи. Выстуди их – и тогда зарыдает фагот.

15.
Над фано картина в пеньюаре покосилась... В доме – холода.
Сумерки за скрипкою в футляре спрятались в обгрыз воротника…
Лисьего, изъеденного молью, былью, не прошедшей суетой,
не испитой преданной любовью, бархатной, как купол запасной…

Парашюта, выпавшего в полночь сквозь года в волшебную страну...
Кеслера бессмысленная помощь – не играет он в одном строю…
С пламенным Николой Паганини, с педофилом Моцартом, дружком...
Он призрел мораль – но мишке Винни, не грозит с цикутой пирожком.

Кеслер просто встал за пианино в бархатном футляре, на ремне...
У него на сердце именины – на одной пиликает струне!
Над фано картина в пеньюаре, а в футляре – мэтр и мажордом,
на одном скрипичном: – “Трали-вали” о хозяйке думает, пижон!..

16.
Напьемся симпатических чернил – бродяги и хмельные короли.
Пока еще придумают клавир, а мы уже устали без любви.
И нам уже не тронуть верхних нот, и струны не коснутся их создать –
Под пальцами волшебниц спит фагот, и арфа не желает вновь рыдать.

И нет уже от этого вреда, и будущее выцвело давно, –
коль не было в нем муки и труда, – и выкисло незрелое вино.
А прошлое осталось... Погоди, и будущее Музыке воздаст,
но прежде будут ветры и дожди, и кто-нибудь сочтет, что мы – балласт.

Но только среди звуков и икон, и преданные кем-то сотню раз,
мы снова ставим жизнь свою на кон, и говорим решительно: – Атас!

Веле Штылвелд, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 60339 от 26.03.2008

0 | 1 | 1715 | 25.04.2024. 07:36:33

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []