Мне родина — безлюдные дома.
В избе пустой лишь домовой, да леший
к нему заходит в гости, и зима —
ложится на пол в шубе поседевшей.

Я слышу всё, поскольку в доме сплю —
точней, кимарю — здесь уснуть рискуя
не на ночь лишь, на всю-то жизнь свою,
спугнуть ленясь возню их колдовскую.

«Единственная, в общем, благодать,
доступная в деревне атеисту» —
чей голос прошептал… и я припомнил мать,
в хорошем смысле, и простом и чистом.

В мой сон вошла листвы густой волна,
и шелест звёзд в кромешности безбрежной,
и стон незакреплённого окна —
играет ветер-ветренник надеждой —
«…на что тебе, на что тебе я, на…»,
и голос пресекался негой снежной.

Но вот и утро. И уйдёт лыжня —
в поля, за лес, и дальше — словом, «с Богом!»
Окно прижал. Так дальше жить нельзя.
И раскрошил стекло. Ох, недотрога.