15.12.2007

С самого начала своего нехитрого существования, он ощущал свое превосходство над окружающими. Быть может, чрезмерное внимание и любовь родителей была причиной подобных ощущений, но, так или иначе, он рос эдаким Бонапартом, маленьким императором, чемпионом Вселенной с неизбывной червоточиной тщеславия в сердце. В учебе, в спорте, в беготне за девчонками, во всем он старался быть первым, и, надо сказать, чаще всего, ему это удавалось. Время, когда он осознал ошибочность завышенных притязаний и обманчивого самомнения, наступило незаметно. Годам к двадцати, выяснилось, что науки удаются ему хуже, чем доброй половине одноклассников и однокурсников, не говоря уже об остальных. Спорт он оставил за пять минут до профессиональной карьеры, видя, что есть ребята, играющие значительно лучше. Что казалось женщин, то и тут были свои сложности. В любовь он не верил никогда, а всякая нечеловеческая страсть к той или иной красавице заканчивалась одним и тем же – пресыщением и равнодушием. Вот и сейчас, наматывая трехсотметровые круги вокруг школьного стадиона, он думал о том, что дома его ждет любящая жена, а он бежит и думает о женщине из соседнего кабинета. О чем он еще думал, шурша кедами по декабрьскому снегу? О том, что его забросили в это серое, скучное и враждебное пространство без его ведома, не спросив, хочет он того или нет. Вполне вероятно, если бы хоть кто-то (кто?) поинтересовался о его желании, то он ответил бы отказом, поскольку тщетность и невыносимость человеческого бытия слишком явна. Мы приходим в этом мир, чтобы не дать себе умереть со скуки до наступления смерти. Если прав гений, считающий, что мир – театр, а мы в нем актеры, то все эти тысячи лет на авансцене идет одна и та же пьеса. Меняются только декорации. Еще он думал о том, что люди тратят жизнь на то, чтобы казаться лучше, чем они есть на самом деле. О том, что никому, никому не нужно истинного счастья – многие готовы страдать, лишь бы остальные думали, что они счастливы. Он думал о том, что сотни светлейших голов – от Эпикура с Сократом до Гегеля с Кьеркегором – бились над смыслом человеческого существования, и не добились ничего, кроме фундаментальных, но бессмысленных трудов, которые никто не читает, кроме коллег по цеху. И если уж они – будь то сверхчеловек Ницше, полубог Шекспир или усталый раб Пушкин – не смогли изменить мир к лучшему, то ему – сибаритствующему идиоту, входящему в поворот двадцать второго круга – и вовсе ничего не светит. В бога он не верил, поскольку считал, что если бог и есть, то он настолько крут, что человечество слишком для него ничтожно. Человек может дунуть на подоконник, и не придать никакого значения тому, как по комнате разлетается пыль. Он не видит в этом ничего такого, на чем стоило бы заострить свое августейшее внимание, в то время, как, возможно, он разрушил одним дуновением сотни, тысячи, миллионы Вселенных, недоступных его глазу. Он бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, и на сороковом круге почувствовал острую нехватку воздуха. Он вспомнил, как в 18 лет с легкостью пробегал кроссы по 20 км, и, не обращая внимания на тяжесть в легких, продолжил бег. Пятидесятый круг начался с легкого головокружения, а закончился коликами в правом боку. Левый бок заколол ближе к шестидесятому кругу, по истечению которого наш лирический герой закрыл от усталости глаза, вонзил верхние зубы в нижнюю губу, и побежал с закрытыми глазами, громко постанывая после каждого выдоха. «Семьдесят четыре» - мелькнуло в уме, и он, окончательно обессилев, рухнул на землю. Лежа на спине, он с трудом открыл глаза и увидел, как крупные хлопья снега кружат в рождественском небе. Ломота и потоотделение иссушали тело, страшно хотелось пить. Попытка поднять руку была безуспешной, и он, повернув голову в сторону, стал судорожно есть снег. Жуя истоптанный школьниками наст вперемешку с девственными хлопьями, он заметил собачье дерьмо, лежавшее в метре от его головы. Мутный лунный свет гас на конечном продукте собачьего метаболизма. «Как же, наверное, обидно лучу света, - рассуждал он, не переставая стонать от боли и усталости, - начать свой путь далеко в космосе, преодолеть многокилометровое небо, чтобы, в конце концов, закончить свой путь на кучке замерзших какашек. А может и мы – точно такие же лучи, всю жизнь летим, мечтая осветить собой пространство, а в итоге получаем то, что получаем, по уши оказываясь в дерьме». После этой феерической мысли он облегченно выдохнул, сомкнул веки, и умер.

Жумагулов, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 466 № 57655 от 18.12.2007

0 | 4 | 1928 | 25.11.2024. 00:47:09

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []