Тихо Браге

В шумном споре, в застольной ватаге,
услыхал, вперемежку с другими,
до того не видав на бумаге,
это странно звучащее имя.

В нем и хмель, и благая усталость,
одиночество, грусть и дремота —
все согласно сошлось и смешалось
и означило славное что-то.

Может, скалы, а может быть, скальды
(время к полночи шло) поминались,
Мы весенним дыханьем асфальта,
восклицая стихи, упивались.

Я вернулся к себе, И под утро
снились мне в скандинавском тумане
то подробно до яви, то смутно —
то ли шведы, а то ли датчане.

Был тот город портовым, наверно, —
морем, холода полным, сквозило.
И дубовые двери таверны
часто хлопали с дьявольской силой.

С доброй пинтою пенистой влаги
в волосатой руке, средь бедлама
королем восседал Тихо Браге;
я узнал его сразу: тот самый!

Ликом тяжек и рыж. Но поэта
в нем признает последний тупица.
Знаменит на все стороны света.
И поэтом весь город гордится.

По дороге к корчме — из баклаги
предлагал отхлебнуть он любому.
Матросня, проститутки, бродяги
провожали поэта до дому.

И поэтовы толстые ноги
так размеренно-важно ступали,
крупно меря брусчатку дороги,
словно ритм стиховой отбивали...

Много позже узнал я подробно:
был астроном такой — Тихо Браге,
зреньем — сокол, но робкий и злобный,
живший в Дании, умерший в Праге.

Он в скалистом Ураниенборге,
сей твердыне тогдашней науки,
в вычисленьях подробных и строгих
русел звездных промерил излуки.

На пиру королевском, однако,
не посмев по нужде отлучиться,
от разрыва нутра, вот бедняга,
он, стеная, скончался в больнице.

Стало быть, я ошибся. Ну, что же,
я еще и не так ошибался,
ошибался так страшно, о Боже...
А сказать о другом собирался.

И скажу: мы живем и не знаем,
что за жизнью единой, одною,
есть и жизнь, и судьба запасная,
наше существованье иное.

Та судьба, словно тень на закате,
простирается вдаль, за пределы,
да, за круг, где мы, дни свои тратя,
мирим недругов — душу и тело.

И не то чтобы лучшая доля —
эта наша судьба теневая.
Может, худшая, полная боли,
или нет ее вовсе — не знаю.

Взять хоть Браге. Прославленный вроде
среди сонма придворных — персона.
И, напротив, кто есть Густав Фрёдинг,
сочинитель пейзанских просодий?

То-то! Будь он, как Фрёдинг, поэтом,
при дворе был бы принят навряд ли.
Или б стал там шутом, дармоедом
и для дам развлеченьем приятным.

Сядь в таверне он датской иль шведской,
бормоча в скандинавскую сырость:
финский нож саданут мне, мол, в сердце, —
в пьяной драке бы так и случилось.

Только все-таки не от разрыва,
о, пардон, пузыря мочевого,
среди чванных вельмож, где он пива
перебрал, извините мне снова, —

дни б окончил поэт Браге Тихо,
как заранее вычислил это
сам — хмельной похвальбою куплета
сам — стилетной наточкой сонета!
Черт возьми, и подходит как лихо
даже имя его для поэта!

Александр Медведев, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 733 № 57120 от 24.11.2007

0 | 2 | 1980 | 17.11.2024. 18:34:27

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []