Из белорусской поэзии. Алесь Рязанов. Версеты.

СИНИЕ ЛЮДИ

Под ногами крошится подмерзший снег.
Темнеют ямы с водою.
Мартовская ночь: хаты, и окна, и улица – но нигде никого.
Безлюдье в моей душе, безлюдье – в мире.

И только гнутся под ветром деревья,
и только бегут облака по небу,
и только летит куда-то месяца синий челн, а в нем – синие люди.

НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ

Кто узнает у меня, где восток, кто узнает – где запад...

Как указатель на перекрестке, я показываю всем, куда идти, а сам остаюсь на том же месте – на этой земле, под этим небом.

слишком высок для глубины,
слишком глубок для высоты,
слишком прям, чтоб склониться в любую сторону...

Вот моя левая рука, вот – правая...
Я бросаю зерно в землю – и вырастает дерево:
на одной ветви у него солнце,
на другой – месяц,
разноголосые птицы со всех концов света на нем распевают песни и ладят гнезда...

Тут мой запад, и тут – восток.

ЛЕСТНИЦА

По крутой, бесконечной лестнице я поднимаюсь все выше и выше, чтоб, наконец, достигнуть той самой верхней, самой последней моей ступеньки, с которой я мог бы броситься в беспредельность –
и оставить позади саму жизнь,
и оставить позади саму смерть.

Сколько ступенек я уже миновал?!.
Сдается мне, что создает их сам мой подъем, движенье, само мое восхожденье, надежда, что там, выше, я себя самого превзойду и смогу, наконец, то, чего не могу теперь...

А они одна за одной возникают, одна из другой вырастают, одна другую предвидят, они – и преграда, они – и опора, они и придерживают, и ведут.

На высоте, что выше деревьев и облаков, по-над самою вышиною, я вслушиваюсь и слышу, как откуда-то снизу двойник мой кричит:
"Вернись!..
Ступенька последняя – здесь!
Восхождение в беспредельность надо начинать отсюда!"

БУДУЩЕЕ

Не вижу его – а предвижу,
не слышу – а предощущаю,
не знаю – а предвосхищаю.

Земля запеклась, как кровь.
Сзади крадутся призраки.
Страх предостерегает: в будущем ждет смерть!
Смелость живет надеждой: в будущем ждет бессмертье!..
Мы заставляем себя подняться.
Мы освобождаем от глухоты свой слух, избавляем от слепоты зренье, недоразуменья переплавляем на разуменье.

Это – восстанье.
Нас окружает беспредельность.
Бремя свободы распрямляет нам плечи.
Мы становимся, какими не были никогда.
Предвечные звезды проходят сквозь наши судьбы.

СЫНОВЬЯ ИОВА

Братья мои собираются вместе – на праздник, семейный совет и для дела, касающегося нас всех.

Но я наблюдаю за этим с опаской.
Я от совместных встреч уклоняюсь.
Когда все присутствуют, кто-то, хотя бы один, отсутствовать должен.

Я – стерегущий судьбу.
Я не могу ей довериться.
Я памятую про сыновей Иова: они погибли, когда под одной крышей собрались все вместе.

ПРИМЕТЫ

Чтоб оградить себя от всяких случайностей, мы отгородились стенами из бетона,
землю заасфальтировали,
вывели громоотводы,
создали свои законы,
жизнь рассчитали на многие годы вперед – на десятилетья, столетья, но...

Но в самом начале лета пожелтела береза в сквере,
но, пролетая над ратушей, упала замертво птица,
но прогоркла вода в колодцах,
но, дорогой остановившись, говорят старые люди: "Мы слышим, как плачут наши матери и отцы..."

ВТОРОЕ СОЛНЦЕ

Зажигается в небе второе солнце.

Я прячусь от него за старое тенистое дерево, но солнце просвечивает его насквозь;
прячусь за стену хлева, но тень от нее прозрачна, как день;
прячусь за валун, что лежит возле колодца, но и он – как сито;
прячусь в хату, а в хате все, как обычно, тихо, спокойно, ни светло, ни темно...

В хате сидят, словно в праздник, родители,
в хате сидят свояки,
и так мне горько, что я не с ними...

А мать – удивительно молодая – по голове меня гладит рукою, дует в лицо...
– Ну вот и все, – говорит она. – Я погасила второе солнце.

ТРАНСМУТАЦИЯ

Руками ощупываю лицо: одной частью целого узнаю другую.

– И на кого ты похож! – говорит сестра.

Не знаю сам, на кого:
кто скажет – на камень,
кто скажет – на птицу,
кто скажет – на дерево,
а кто – на себя самого.

Близится Пасха.
Сладость и горечь запахов всюду разлиты.
Просыхают бугры.
Сережки у верб распушились.
Предвестится счастье.
Солнце вспыхивает в груди.
С песней и плачем куда-то идут люди.

ДИЧКА

Груша-груша, зачем же ты дичка?
Вот и пила уже точит зуб на тебя, и вострится топор.

Но разве знает дичка, зачем она дичка?
Но разве знает полынь, зачем же она полынь?
И разве знают люди, зачем они люди?

Что-то погасло в мире, что-то замолкло, что-то осиротело.
Не все, что растет, растет для еды, и все, что живет, живет не одной едою.

Приходит из прошлого на опустевшее место седой молчаливый дед.

– Они не имели того, что мы сегодня имеем, – рассказывают свояки про людей, что жили когда-то, – но жили они лучше нас.

Да знает ли, в конце концов, человек, что лучше ему, что – хуже,
что – трата, а что – прибыток,
что – немочь, а что – здоровье,
что – польза, а что – вред?

Все решает по-своему разум, да что-то в жизни не соглашается с ним.
Растопится под вечер печь.
И заговорит с нами дичка в последний раз самой провидческой речью – речью огня.

ПАСТУХИ

Еще с низин не сошла вода, а тут, где горит костер, уже почти сухо.

Присев у огня, поджидаю, когда с отдаленного пастбища придет мой давний друг, с которым я не виделся много лет.

Тут стойбище пастухов: кто приходит сюда, а кто уходит, кто пришивает на свитку латку, кто самокрутку курит неспешно, кто достает из котомки еду...

"Когда собрались в ихнем дворе, чтобы корову ту резать, – рассказывает старый пастух про одного из пастушков, – он вдруг побелел, будто смерть, заплакал, схватил, что под руку подвернулось, – кусок стекла и кинулся с ним на людей.
Сильно он тогда тем стеклом руку поранил, а криком, каким-то апостольским криком: нельзя резать коров!... – поранил людей..."

Я знаю: тогдашний тот пастушок – это он, мой друг.
Гляжу на село знакомое, где меж деревянных домов повырастали гиганты-дома,
гляжу на костер пастуший, в огонь, что успокаивает и беспокоит,
и в небо, все в то же небо, где среди облаков летают души апостолов и коров.

* * *

На моей дороге – ухабы и ямины.
Но это – моя дорога: она меняется, она разговаривает со мною, она уточняет мое движенье.

Поодаль, неподалеку – асфальтированные трассы: они так ровны и так надежны, и все про них наперед известно – откуда они и докуда...
Мчатся по ним автобусы и автомобили, уверенно шагают по сторонам пешеходы, но сами трассы, как вкопанные, стоят.

Я опускаюсь в новую ямину – и меня накрывает мрак, какого не было еще на земле,
подымаюсь на следующий взгорок – и встречаю еще раз солнце, что уже на земле зашло.

Владимир Козаровецкий, поэтический перевод, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 986 № 57116 от 24.11.2007

0 | 0 | 2143 | 21.11.2024. 21:34:09

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []