Артур О Шонесси Душевная Болезнь; Песня "Кем любим..."

Артур О‘Шонесси Душевная Болезнь
(С  английского)

Этот жгучий душевный недуг,
вот - сплошное несчастье !

Молодость - сладостный звук.
То ли была, то ли мнится ?
Солнце да волны вокруг.
Тронные залы в столицах.
Я не скучала ни дня.
Кто бы осилил меня,
полную сил и огня
и возбуждавшую страсти ?

Этот тайный душевный недуг,
вот - сплошное несчастье.

Был меж цариц мне одной –
ради любви неземной –
придан весь солнечный зной.
Каждый в соседстве, кто венчан
был на правленье страной,
клали короны с казной,
встретясь однажды со мной,
самой прекрасной из женщин.

Чудный стоял аромат
в виллах на Тибре и Ниле.
В празднествах днями подряд
шли кутежи и кадрили.
На удивленье солдат
яростных римских флотилий
плыл мой корабль на Евфрат -
прелесть - в объятия к силе.

Как о заветной мечте,
пели все лютни и лиры
славу моей красоте.
Пели и звонко и жарко
тысячеустые клиры
разноязыкого мира.
Не было знатных гостей
без дорогого подарка.

Самою дивной из фей
я перед Римом предстала,
взяв вавилонский трофей,
жемчуг, смарагды и лалы.
Дали земель и морей
в пору до гуннского шквала
полнились славой моей,
громкою и небывалой..

Первый с утра поцелуй !
Солнце мне щёки пригрело.
В плеске сверкающих струй –
после всенощных лобзаний –
нежная ласка касаний.
Женские руки умело
мне умащали всё тело –
сладкий предмет воздыханий.

Кто откровенней меня ?
Мне ли бояться укора ?
Лишь полыханья огня
прятали платья и шторы.
Я прожила, отженя
всякую злобу и вздоры.
Грех ли, что шла я, дразня
жадные страстные взоры ?

Страсть – как большой океан
с уймой затопленных кладов,
пёстрая глубь и капкан.
Дикая бездна рокочет.
Ждать или думать – не надо.
Если любовь – так услада.
Жизнь – это быстрый канкан
радостей без проволочек.

В торжище жарких сердец
шла я весёлой аллеей.
Чем ни роскошней дворец –
тем и ступала смелее.
Полный сокровищ ларец
бросить могла,.не жалея.
Страсть - колдовской леденец
В ней лишь была панацея.

Песням пришлось замолчать.
Где ж они, все кавалеры ?
В облик мой въелась печать
склепа да плесени тошной.
Вряд ли кто в облике сером
в мраке суровой пещеры
высмотрит прежнюю стать.
Блещет лишь волос роскошный.

Рим разорили до тла.
С павшими в мраке и стыни
мгла и меня облегла.
А во всеобщем помине
длятся и жизнь, и дела -
будто в волшебной картине -
я безмятежно цвела
и возрождалась богиней.

Впрочем, и впрямь я жива.
Скорая смерть без страданья
вовсе не так уж резва.
Выпали - вместо кончины -
мне угрызенья, терзанья,
горести и колебанья..
И не вместит голова
боль от душевной кручины.

В сердце тревога и плач –
как погребальное пенье.
Пробую мысли напрячь –
те в суетливом избытке.
Не отгоню сновиденья.
Дух в постоянном мученье,
будто какой-то палач
пробует новые пытки.

Мука – на каждом шагу.
Больно от каждого чувства.
Рада бы скрыть – не могу –
что за страданье внутри.
Многое выглядит грустно,
что-то постыдно и тускло.
Кое о чём – ни гу-гу,
а на душе волдыри.

Жгучей была красота.
Рот был из алых и пылких.
Нынче поблек и устал
после лобзаний без меры.
Я, как цветы на могилках, -
бледная, в синих прожилках.
Вянули дух и уста.
Гибли мои кавалеры.

Я убежала в мечту,
сквозь ослепление - к свету,
к истине – сквозь глухоту,
прочь от набата и смога.
Нынче мне стыдно за это –
я нарушала запреты.
Каюсь, стремясь в высоту -
ближе к святому чертогу.

Слёзы – как ливень из труб.
Возгласы горя и страха
из обескровленных губ.
Вышло, что некуда деться !
Хочется в омут с размаха.
Из-за любовного краха –
хоть на разрыв и в разруб -
стонет прозревшее сердце.

В пору заката у скал
слушаю музыку моря.
Вал набегает на вал.
В вечном немолчном волненье -
стон бесконечного горя.
Грежу в бессоном дозоре.
Опыт уже показал –
нет и не будет забвенья.

Ночью, страдая без сна,
жаркими днями в сомненьях,
я размышляла одна
и оттого неслучайно,
будучи в оцепененье
в призрачном лунном свеченье,
вдруг разгадала до дна
самую вечную тайну.

Всё, что разносят уста,
часто доходит не сразу.
Правду твердит высота,
рупор великой Вселенной.
Суть подытожила фраза,
заполонившая разум:
только в душе правота,
только любовь и священна.

Общий поклёп был нелеп.
Я не глотала отравы.
Смерть не плясала тустеп
на преждевременной тризне.
Тут он – и слева и справа –
призрак, который по нраву.
Если улягусь, то в склеп
об руку с призраком жизни.

С ним я готова в бедлам,
в пропасти, в бездны, в пучины,
где в темноте по углам
вдруг возникают виденья,
будто мои же личины
строят мне сладкие мины.
А на свету по утрам –
мутная быль пробужденья.

Мне не в диковину вникнуть во взор,
Пусть даже смертью грозится в упор.
Мне не опасны ни ссоры, ни спор.
Я пребываю надежде.
Любящим труден со мной разговор.
Я уже слышала с давешних пор
их похвалы и возможный укор -
эхо звучавшего прежде.

Верить ? Но верь и не верь,
толку-то в лишней докуке !
Я и не каюсь теперь,
что не держала обеты.
Шла от надежды - и к муке.
Шла от разлуки к разлуке.
Жизнь не прожить без потерь.
Только вот жизнь ли всё это ?

Жизнь – бесконечная боль.
Мысли опутаны страстью.
Выпала трудная роль.
Сердце готово разбиться.
Будто в оковах запястья.
Нет ни любви и ни власти.
И обожатель-король
в сущности – лишь небылица.

Нынче – не дух и не прах –
прячусь я в древних руинах.
В шумных печальных волнах
тонет бессилие жалоб.
Вздохи – в шумах на плотинах,
эхом на горных равнинах –
морщат поверхность в ручьях,
бьются о плоскости палуб.

Первой из всех госпожой,
то ли жестокой сиреной,
то ли рабыней чужой,
я прожила, прострадала.
Годы меня постепенно
сделали тенью согбенной -
пусть не плаксивой ханжой,
а нарыдалась немало.

Мучит навязчивым сном
стёршийся лик Фараона.
Гложет тоска о былом.
Выплыли вдруг из забвенья
пышность и страстность Нерона,
верные мне легионы.
Сердце зарделось огнём
памяти и сожаленья.

Изредка чудится мне,
будто, как ангел беспечный
или звезда в вышине,
прянув туда в одночасье,
я в далеке бесконечном,
в Будущем нашем предвечном
радуюсь голубизне
и необъятному счастью.

Утренний свет – в три ручья.
В сумерках мне поуютней.
Страстный напор бытия
хочет излиться без речи.
Музыку неба несут мне
дивные звонкие лютни,
манят в иные края.
Звучен их зов и беспечен.

Солнце внезапно ушло.
Мир, до веселья охочий,
если на небе светло,
стал опустелым и грустным,
Но и в промозглости ночи
ищут печальные очи,
горю и мраку назло,
вид, согревающий чувства.

Пусть бы из мира скорбей
с мрачным земным окруженьем
я унеслась поскорей
и от обыденной прозы
прянула без промедленья
в край с серафическим пеньем
и чтоб никто из людей
уж не вогнал меня в слёзы.

Воображенье, заскок !
Злейшее свойство сознанья –
как ядовитый цветок –
признак сердечной болезни.
Сладкими были мечтанья,
а получила страданья.
Страсть обратилась в порок.
Прежние стати исчезли.

Слишком заметен твой след,
тайная странная язва !
Выступил мертвенный цвет
щёк, орошённых рыданьем.
Дух мой – в ментальных миазмах.
Взор мой – в колючих сарказмах.
Тень лишь осталась от лет
прежнего очарованья.

Рядом, всему вопреки,
слита со счастием вящим
горечь глубокой тоски.
Зов неземного почуя,
Нынче я ангелом падшим
розаном уст поувядшим,
ямами каждой щеки
всё ещё жду поцелуя.


Arthur O’Shaughnessy The Disease of the Soul

O exquisite malady of the Soul,
How hast thou marred me !

Once I was goodly and whole –
Is it a tale or a dream ? -
Sitting were great rivers roll,
Ruling where great cities gleam,
Full of the sun and the sea,
Fearless and shameless and free,
Queen, for no man to control,
Woman, for all men to regard me.

O mystical malady of the Soul,
How hast thou marred me !

Lovely the dawn grew upon me,
Golden the day came before me;
There was no queen that outshone me,
There was no king that withstood –
Come from his East to adore me,
Crowns were the gifts that he bore me,
Quitting his throne to enthrone me,
Queen of supreme womanhood.

Mine were the odorous bowers
On Tiber river and Nile;
The orgies of fabulous hours,
Under the spell of a smile;
Greek houses and Orient towers;
Euphrates’ glittering mile;
And galleys agleam with flowers,
That float to the amorous isle.

All lands had taken my beauty
For song to the lute and the lyre;
And I had taken for duty
To live for a song to the lands –
A song of love and desire –
A song of costly attire,
Of gifts and the curious booty
That strange kings left in my hands.

Born the world’s sweetest wonder,
I came from nearer the sun;
From Babylon then with the plunder,
Ere Rome’s great reign was begun;
Then, O the blithe skies I lives under,
The gold and the glory I won –
Till my South was broken asunder,
And out of the North came the Hun !

My face was kissed by the morning,
My body was kissed all night,
The women kissed me, adorning
My beautiful limbs for the bath
I stood forth, and knew that the sight
Of my form was the world’s delight,
And loving, and laughing and scorning,
I passed down the day’s fair path.

Nothing concealing me or checked me,
While none could bring me to shame;
The purple, the chiffon robe decked me,
But I shone through like a flame.
No evil or sorrow had wrecked me,
No sin had lent me its name;
What need might there be to protect me,
Where all men loved me the same ?

My love was rich as the ocean
With buried spoil-ships teeming,
Dip-hued and with wonderful motion,
And singing by night and day
No space was given to dreaming,
All love was so goodly seeming,
And life was one long emotion,
That knew nor loss nor delay.

I moved in the market fearless,
I walked down the joyous street;
I stood in the palace peerless,
I was so fair and so sweet.
Of many a thing I was careless,
For all things fell at my feet;
And love was lovely and tearless,
And pleasure with love did meet.

My song is echoed and ended,
And where are they gone, my lovers ?
My picture is faded and blended
With the dust of palace and tomb.
The hermit only discovers
The shape that delighted my lovers;
And a shadow of hair still splendid
And luminous in the gloom.

As ruined and ravished and slain,
In the day of the ruin of Rome,
I fell with the dead, and have lain
Long years in the catacomb,
Till my shameless form, without stain,
And bare and fair as the foam,
Rose a goddess in many a fane,
Grew a fable in many a home.

But there came to me where I was lying,
Not death the painless and brief,
But something stranger than dying,
That changed me and left me whole –
A malady made a grief
And believing and unbelief,
And dreaming and hoping and sighing –
The deathless disease of the Soul.

And I came forth wandering, weeping,
In a saint’s or a mourner’s guise,
Like one unrefreshed from sleeping,
Whom the thoughts and the memories wake,
With the new strange look in my eyes
Of the spirit that never dies,
Of the spirit tormenting and keeping
The life for the agony sake.

Oh, the torment of every feeling,
The sorrow of every smile;
The smile of my life concealing
The pain of my heart within !
Oh, the love that my thoughts revile,
With memory there all the while,
And the ruinous shame revealing
The secret ruin of sin !

My red mouth fashioned for joy,
Rich bloom of the world’s fairest hour,
Is pale with faint kisses that cloy
And sadden and wither and sting;
My form, like a blue-veined flower,
Has learned to droop and to cover;
And my loves are griefs that destroy
The lovers to whom I cling.

I have seen all heaven in a vision
That life hath clouded and hidden;
I am blinded and deaf with collision
Of lights and clangour of chimes.
And surely my spirit is chidden,
Lifelong for the brief joy forbidden,
The rapture unearthly, Elysian,
That lifts me to heaven at times.

There are infinite sources of tears
Down there in my infinite heart,
Where the record of time appears
As the record of love’s deceiving;
Farewells and words that part
Are ever ready to start
To my lips, turned white with the fears
Of my heart, turned sick of believing.

I have dreamed in the red sun-setting,
Among rocks where the sea comes and goes,
Vast dreams of the soul’s begetting,
Vague oceans that break on no shore;
I have felt the eternal woes
Of the soul that aspires and knows;
Henceforth there can be no forgetting,
Or closing the eyes any more.

From the night’s lone meditation,
From the thought in the glowing noon,
I have gathered the revelation,
And all is suffered and known –
I have felt the unearthly swoon
Of the sadness of the moon –
I have had of the whole creation
The secret that makes it groan.

I have put my ear to the earth,
And heard in a little space
The lonely travail of birth,
And the lonely prayer of the dying;
I have looked all heaven in the face,
And sought for a holier place,
And a love of my own love’s worth,
And the Soul is the only replying.

I have dwelt in the tomb’s drear hollow,
I have plundered and wearied death,
Till no poison is left me to swallow,
No dull, sweet Lethe to have.
I have heard all things that he saith,
I have mingled my breath with his breath;
And the phantom of life that I follow
Is weary with seeking a grave.

It hath led me to terrible place,
Dim oceans and dreadful abysses,
And solitudes teeming with faces
As fair and as wan as my own;
I have followed the lure of strange blisses,
And fallen asleep under kisses,
To awake in the comfortless spaces
Of desolate dreams of my own.

I know all men, and read in their eyes
A death and a sentence of days;
I exchange magic words and replies,
With the phantoms and fates hanging over them;
And my lovers have wearisome ways,
For I know all their love and their praise,
And they echo the words and the sighs
That were echoes of others before them.

They deceive me not, or they deceive me –
“Tis nothing to heaven or hell;
I charm them, and make them believe me,
I promise and do not give:
With hope and despair I dwell,
Between farewell and farewell;
And my life is the same when they leave me –
My life that I do not live; -

My life of the infinite aching,
My thought of the passionate theme,
My heart that is secretly breaking
For more than each lover can guess;
With all these I but suffer or seem;
But I live in the life that I dream,
With sorrowful love of my making,
And a lover I do not possess.

And a part of me still abides
In ruinous castles remote,
With the sound of disconsolate tides,
And the echo of desolate mountains;
They are mine the sighs that float
On the dismal waves of the moat,
And I am the ghost that glides
Through the paths by the broken fountains.

As queen, then, or lady peerless,
Or siren cruel and cold,
Or captive forgotten and cheerless,
I lived, or suffered, or slept;
So that ages and lives untold
Have left me weary and old;
I am joyless with joy, and tearless
With all the tears I have wept.

The nostalgies of dim pasts seize me;
There are days when the thought of some Pharaoh
Like a phantom pursues me or flees me
Through dim lapses of life I forget;
When the love of some fabulous hero,
Or the passion of purple Nero,
Is the one human love that could please me,
The thing I dream or regret.

There are nights when I live in the azure,
The life of an angel or star,
When my thought may soar to and measure
The sky of its hopeless ideal,
And the future, however far,
Seems better than all things that are,
With its wonderful promise of pleasure,
However strange and unreal.

My wide eyes, weary with seeing,
Are soothed in the twilight of time,
And the formless passion of being,
Grown wordless with speech profound,
Is sent forth in the mystical clime
Of music celestial, sublime,
Where new unknown spirits are freeing,
Sonorous creatures of sound.

And the sun hath loud faded away,
And the frank fair world of the light,
With the jubilant life of the day
Became joyless and spectral and hollow;
But my eyes are seeking for sight,
In the inward and endless night,
Where my lips are learning to pray
To the dreams and the shadows I follow.

And I would that the world were over,
And I, with no dull earth clinging,
Might break through some death and discover
The mystical heaven that nears;
For it seems that my ears are ringing
With a seraph’s beautiful singing,
And the song of no human lover
Can move me again to tear.

O fantasy monstrous, sublime !
O Soul, thou most exquisite madness !
The disease of my life and my time;
Corrupt flower of the heart’s decay,
Have I bartered my perfect gladness
For an unknown immortal sadness ?
Have I connected my pleasure a crime,
And wept all my beauty away ?

Yea, for these are too surely thy traces,
O malady secret and strange !
The frail hues and the cheeks’ wan places,
The eloquent tombs of the tears;
The uplifted looks that estrange,
And many a mystical change,
And subtle and sorrowful graces,
The beauty of sorrowful years.

My face keeps the pallid reflection
Of ecstasies subtle and rare,
The high joy or the somber dejection
That comes of unearthly bliss;
Its wan sad oval is fair
With each fallen angel’s despair,
And my lips have the languid complexion
Of the phantom loves that they kiss.

From “Music and Moonlight”, 1874.

Замечания переводчика.
События, которых касается О’Шонесси в этой бредовой фантасмагории, похожи на исторические факты, связанные с жизнью египетской царицы Клеопатры VII.
Однако действие растянуто на несколько веков, от языческой эпохи на
рубеже христианской эры до периода упадка и гибели Западной Римской империи.
Героиня повествования оказывается современницей и Нерона и гуннов.
Одно из трёх: или 1) лирическая героиня здесь – не Клеопатра, а совсем другая
во многом похожая женщина-царица, или 2) мысли о Новой Хронологии прошли в голову О’Шонесси на целый век раньше, чем они осенили Фоменко и его соратников;
или 3) Клеопатра - бессмертна.

Артур О’Шонесси Песня «Кем любим и кто всплакнёт»
(С  английского)

Кого люблю и кем любим ?
На зависть всем питомцам,
обласкан Летом золотым
и лучезарным Солнцем.
Мне Птичка певчая мила,
выращиваю Розу.
В улыбке Милой расцвела
поэзиею проза.

А кто ж, расстроенный, всплакнёт,
когда уйду со света ?
Цветок и сеятель щедрот,
моё родное Лето.
И Птичка, чувства не тая,
споёт грустнее скрипки.
Заплачет Милая Моя,
дарившая улыбки.


Arthur O’Shaughnessy Song: Now I am on the earth…

Now I am on the earth,
What sweet things love me ?
Summer, that gave me birth,
And glows on still above me;
The bird I love a little while;
The rose I planted;
The woman in whose golden smile
Life seemed enchanted.

Now I am in the grave,
What sweet things mourn me ?
Summer, that all joys gave,
Whence death, alas ! hath torn me;
One bird that sang to me; one rose
Whose beauty moved me;
One changeless woman; yea, all those
That living loved me.

From “Music and Moonlight”, 1874

Владимир Корман, поэтический перевод, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 921 № 55808 от 30.09.2007

0 | 0 | 2663 | 16.04.2024. 21:17:06

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []