ШЕКСПИР. СОНЕТЫ 11-21. ПРОЗА И СТИХИ

Я решил не ставить 66 сонетов подряд и на 40-м сонете остановиться, поскольку стиль переводов уже достаточно наглядно выявлен и в первых 40. Лучше уж я к этим сорока добавлю еще три десятка переводов, которые я и сам ценю выше других и по которым меня и следует судить как переводчика. Однако постановка прозаических переводов рядом со стихотворными неожиданно для меня самого сильно укрепила мою теоретическую позицию: тот факт, что я в переводах следую за "прозаической" интонацией сонетов Шекспира, стал наглядным. Надеюсь, что это наглядно и для других.

11
С той же скоростью, с какой бы происходило твое разрушение, ты будешь возрождаться в твоём потомке, которого ты после себя оставишь, и когда ты утратишь молодость, ты сможешь назвать своей ту свежую кровь, которую в юности принесешь в дар. В этом и заключается тайна мудрости и красоты и их постоянного прироста, а без этого в мире царили бы хаос, старость и холодный распад. Если бы все были настроены как ты, время остановилось бы и за каких-нибудь шестьдесят лет мир бы погиб. Пусть те, кого Природа создала не для сохранения в веках, – грубые, примитивные и бесцветные создания, – пусть они исчезнут бесплодными; но тем, кого она наделила лучше других, она дала и кое-что еще, и этот обильный дар тебе следует лелеять в щедрости: она создала тебя как свою печать, подразумевая, что тебе следовало бы напечатать и другие оттиски, чтобы не дать умереть их образцу.

Тогда как нам придется увядать,
Тебе лишь расцветать в твоём потомстве;
Кровь юности свою в нём увидать
И сможешь обновлённою потом ты.
Так мудрость с красотой живут в веках,
Преодолев бессмысленность распада,
Иначе время встало бы, и крах
Настиг бы мир, который стал бы адом.
Пусть те, чья смерть Природе – не урон,
Исчезнут навсегда, уйдут безвестно;
Но тем, кто ей так щедро одарён,
Тот дар умножить щедростью уместно.
Она твой облик врезала в печать,
Чтоб образцу зазря пропасть не дать.

12
Когда я наблюдаю за часами, отсчитывающими время, и вижу, как великолепный день безвозвратно погружается в бездну ночи; когда я смотрю на увядающую фиалку и черные кудри, сплошь посеребренные сединой; когда я вижу величественные деревья, лишённые листвы, прежде служившей стаду пологом в жару, и зелень лета, связанную в снопы, которые белой щетинистой бородой торчат с похоронных дрог, – тогда я спрашиваю себя о твоей красоте, о том, что тебе приходится жить среди опустошений времени, ибо наслаждения и красоты уходят сами, умирая, как только они уразумеют, что им на смену приходят другие, – и понимаю: ничто не может защитить красоту от косы Времени, кроме потомства, которое храбро бросит Времени вызов, когда оно заберет тебя отсюда.

Когда гляжу – пока часы считают, –
Как в ночь зыбучую уходит день,
Как юность тщится вспыхнуть, догорая,
А седину уж не скрывает тень;
Как без листвы вокруг всё помертвело,
А зелень лета, срезана, торчит
С повозки бородой заиндевелой, –
Меня печалишь ты, не этот вид:
Ведь молодость проходит неизбежно,
И Время губит всех – и кто красив,
И нам в потомстве только и надежда
Спасенья от безжалостной косы.
Ребенок твой, когда тебя подкосит,
Один ему бесстрашно вызов бросит.

13
О, если бы тебе всегда удавалось принадлежать себе! Но, любовь моя, ты можешь принадлежать себе не дольше, чем ты здесь живешь; к такому концу тебе следовало бы подготовиться и передать свою привлекательную внешность кому-нибудь другому, чтобы красота, полученная тобой в аренду, не прекратила свое существование; тогда бы тебе можно было снова принадлежать себе и после собственной кончины, когда твой милый отпрыск предъявил бы твои черты. Кто позволит придти в упадок такому прекрасному дому, заботливый уход за которым помог бы ему достойно выстоять против буйных порывов ветра зимнего дня и беспощадного наступления вечного холода Смерти? – Только моты. Дорогая любовь моя, ты ведь знаешь, у тебя был отец; пусть твой сын скажет то же про себя.

Любовь моя! Себе принадлежишь,
Пока живёшь, – ведь обладать не можешь
Собой ты дольше; потому спеши
Запечатлеть себя в другом, похожем
Лице, в живых оставить красоту,
Чтоб отпрыск твой продлил её аренду,
Твою напомнив каждую черту
И тем твою же продлевая ренту.
Допустишь ли, чтобы красивый дом
Стоял, ветшая без присмотра, голо,
Подвластный зимним ветрам, а потом –
Бесследно канул в вечный смертный холод?!
Отец был у тебя; пусть, в свой черёд,
Так скажет и твой сын, продолжив род.

14
Свои сужденья я выношу не по звездам; хотя, как я полагаю, я владею астрономией, это знание не предназначено для того, чтобы предсказывать злую или счастливую участь, чуму, голод или бедствия времен года; я не могу сказать, что должно произойти даже в ближайшее время, предсказывая каждому его град, дождь или бурю, или, беседуя с принцами, определять по знаменьям, найденным мною на небе, как будут у них идти дела. Зато я черпаю свое знание из твоих глаз, и в этих неизменных звездах я читаю, что правда и красота будут процветать, если ты вместо заботы о самосохранении обратишься к сохранению своей красоты, иначе я предсказываю тебе: твой конец будет окончательным приговором и смертью и для правды, и для красоты.

Я не у звёзд свои черпаю знанья,
Хоть звёздам всё, что сбудется, видней,
И я не в силах делать предсказанья
Чумы ли, голода, злосчастных дней
И не берусь пророчить повороты,
Превратности и прихоти судьбы,
А с принцами беседуя – заботы
Грядущего, каким, все знают, быть.
В твоих глазах, как в звёздах, что не меркнут,
Читаю: мудрости в могилу лечь,
Коль не поймёшь, подумавши о смерти,
Как красоту и правду уберечь.
Очнись, иль предскажу всем нам кручину:
С твоим концом и им грозит кончина.

15
Когда я думаю над тем, каким образом развивается все на свете, что все, что растет, достигает совершенства лишь на короткое мгновенье и что все, что ни есть, – лишь спектакли на этой огромной сцене, управляемые звездами в их тайном влиянии на мир; когда я понимаю, что и люди, как растения, растут, поощряемые и контролируемые тем же небом, что, тщеславные в молодости и силе, они достигают своей предельной высоты и затем идут на спад, изглаживая из памяти окружающих свой прекрасный облик; тогда в моем воображении причудливый образ этой всеобщей изменчивости представляет тебя одаренным самой прекрасной юностью, и я вижу, что разрушительное Время обсуждает с Распадом, как превратить твой юный день в мрачную ночь; и в упорной войне с Временем, я, ради любви к тебе, как только оно что-нибудь у тебя отнимет, тотчас снова привью это тебе.

Когда я думаю, что все течёт,
Лишь миг один побывши совершенством,
Что это действо – только сцен черед,
Где звёзды скрыто шлют подсказки жестам,
Что люди, как всё сущее, живут
Не без присмотра всё того же неба:
Юны, на пике сил – и отцветут,
И вот уж память лучших дней – как небыль, –
Тогда передо мной, среди утрат,
Ты, в блеске юности, встаёшь воочью,
Там, где толкуют Время и Распад,
Как юный день твой изувечить ночью;
Но что успели у тебя отнять,
Любя, как новь привью тебе опять.

16
Но почему бы тебе не повести войну против этого кровавого тирана, Времени, более эффективным способом, укрепив свои позиции перед угрозой осады увяданием более подходящими средствами, чем мои бедные рифмы? Ты сейчас на пике твоих счастливейших возможностей, и много еще не ухоженных девственных садов целомудренно пожелали бы производить на свет твои живые цветы, гораздо более похожие на тебя, чем рисованные подделки. Именно так должны линии жизни направлять твою жизнь, ибо ни кисть времени, ни мое ученическое перо не передадут ни твоих скрытых достоинств, ни красоты твоего внешнего облика, будучи не в силах сделать так, чтобы ты и твой облик жили в глазах людей. Отдавая себя, ты сохраняешь себя, и так тебе и следует жить, запечатляя себя собственным любовным мас¬терством.

Но почему б себя не уберечь
От Временем намеченных увечий,
Борясь оружьем посильней, чем речь
С моею рифмою небезупречной?
Ты в возрасте счастливом, и какой
Сад девственный не будет счастлив тоже,
Тобой возделанный, цветок живой
Взрастить, предельно на тебя похожий.
Тем красота нова и вечна, смерть
Отринувши и так себя рисуя,
Что Времени вмешаться не посметь
И бедное мое перо пасует.
Ты, так воссоздавая свой расцвет,
Жить будешь, словно времени и нет.

17
Кто в будущем поверит моим стихам, если они будут полны описаний твоих высочайших достоинств – хотя, видит небо, они всего лишь гробница, скрывающая твою жизнь и не показывающая и половины твоих замечательных качеств? Если бы мне удалось описать красоту твоих глаз, а в новых стихах перечислить и все твои остальные достоинства, грядущий век сказал бы: «Этот поэт лжет: у земных лиц никогда не бывало таких небесных черт». Поэтому к моим пожелтевшим от времени рукописям отнеслись бы с презрением, как к старикам, более болтливым, чем правдивым, причитающиеся тебе по праву похвалы назвали бы чрезмерным воображением поэта, а мой стиль – пышным слогом античных поэм. Однако, будь в то время жив твой ребенок, он бы подтвердил правдивость моих стихов.

Кто в будущем моим стихам поверит –
Хоть в них твоих достоинств, красоты
Не передать мне даже в малой мере? –
То склеп, где скрыта жизнь твоя, не ты.
Лишь перечислить, с этих глаз прекрасных
Начавши, все черты, и: "Лжёт поэт! –
Потомки скажут. – Как несообразно
Искать у лиц земных небесных черт!»
И, как старик хвастливый, стих мой честный
Смех вызовет, а этот стиль сочтут
Высокопарным слогом неуместным
Баллад старинных. – Но оставишь тут
Ребёнка – правде дашь ты подтвержденье
Вдвойне: в нем и в моих стихотвореньях.

18
Сравнить ли мне тебя с летним днем? – Но в тебе больше и привлекательности, и умеренности; буйные ветры всегда готовы погубить нежные бутоны мая, а отпущенный лету срок так короток; порою око неба пылает слишком жарко, а иногда его золотой цвет затуманен; наконец, все прекрасное часто перестает быть прекрасным, разрушенное волей случая или естественным ходом вещей. Твое же вечное Лето никогда не поблекнет и не перестанет владеть тем прекрасным, которое олицетворяешь ты, а Смерть не сможет похвастать, что ее тень скрыла тебя, ибо в моих вечных строках ты станешь частью времени. До тех пор, пока людям дано дышать, а их глазам – видеть, эти стихи будут жить и давать жизнь тебе.

Нет, с летним днём тебя мне не сравнить –
Ведь сдержанность и красоту украсит;
И ветру летний цвет легко убить,
А лета век так краток несуразно;
Порой взгляд неба летом слишком жгуч,
Лицо его – туманится так часто,
А ход времён, как ход осенних туч,
Расцветшее не обойдёт несчастьем. –
Твоё же Лето не пройдёт вовек:
Не сдавшись Времени и на мгновенье,
В моих стихах над ним одержит верх,
И тени на тебя не бросить смерти.
Пока глядят и дышат, в той борьбе
Стих не умрет, а с ним жить и тебе.

19
Всепожирающее Время, притупи свои львиные когти и заставь землю саму пожирать собственное потомство; вырви клыки из своей тигриной пасти и сожги вечноживущую феникс в ее крови; проносись, создавая то радостные, то мрачные времена года, делай, что хочешь, быстроногое Время, с этим огромным миром и со всеми его неизбежно увядающими прелестями; но одно я запрещаю тебе – одно, самое ужасное преступление: не вздумай изрезать морщинами прекрасный лик моей любви, не черти на нем линий своим вечным пером; в твоем бесконечном беге оставь его невредимым как образец для будущих поколений. А впрочем, древнее Время, делай, что хочешь, – хоть самое худшее: несмотря на весь урон, который ты нанесешь, моей любви суждена в моих стихах вечная юность.

Спрячь, Время, когти львиные твои –
Земля сама пожрет свое потомство, –
И клык тигриный вырви, и в крови
Своей же феникса спали, и вдосталь
Меняй обличье дней, веков – лови,
Накрой весь мир своею сетью вечной;
Одно не смей – лицо моей любви
Морщиной хоть одною изувечить!
Не вздумай исписать его пером
Жестоким: надо, чтоб оно гляделось
В глазах потомков, и без нас, потом,
Как образ красоты. – А, впрочем, делай,
Что хочешь, Время древнее: ведь впредь
Моей любви в стихах не постареть!

20
Господин-госпожа моей страсти, у тебя женское лицо, собственноручно написанное самой Природой, и женское нежное сердце, которому, тем не менее, незнакомо ухищренное женское непостоянство, какое присуще фальшивой женской манере; и взгляд у тебя более смышленый, чем у них, и без заигрывания, – взгляд, озаряющий тех, на ком он останавливается; ты мужчина по форме и всех превосходишь формами, которые приковывают мужские взгляды, а женские приводят в изумление. Ты сначала был создан как женщина, но, делая тебя, Природа влюбилась в тебя до безумия и соответствующим добавлением нанесла мне поражение, прибавив тебе нечто такое, что мне совершенно не нужно, и тем самым отняв тебя у меня. Но, поскольку она ОТЛИЧИЛА тебя для женского наслаждения, пусть моей будет любовь твоей души, а использование твоей плоти будет их богатством.

О, бог-богиня всех моих мечтаний!
Природа, женщину создать наметив,
Дала тебе лицо с её чертами,
А сердце – нежное, но, вместе с этим,
Умнее, без извечной женской фальши;
И, делая тебя, она влюбилась
В ту прямодушья красоту и дальше
Тебя с мужскими формами лепила,
Чтоб очаровывать тобой и женщин, –
Но, обезумев, то тебе придала,
Чем только отняла, чем пораженье
Мне нанесла, лишая идеала.
Так пусть для женщин …станет плоть наградой,
А мне – любовь твоей души отрадой.

Владимир Козаровецкий, поэтический перевод, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 986 № 55515 от 16.09.2007

0 | 0 | 4888 | 20.04.2024. 15:56:12

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []