Osip Emilyevich Mandelstam (1891 – 1938)
OCTETS / ВОСЬМИСТИШИЯ
I
I love the uprise of a texture,
To see after two, three or some
Air gasps, when there will be a gesture,
And deep straightening breath then will come.
And space, like a child, half awoken
Chalks arcs with the sail of the yacht –
The shapes so untied and unbroken,
And plays, never knowing its cot.
(Перевод 20 июня 2007, Сент-Олбанс)
(Подстрочный перевод:)
I love the uprise of a texture,
When after two or three
Or perhaps four gasps
It comes, the straight deep breath.
And by the sailing arcs of a regatta,
Drawing the open shapes,
The space being only half-awake plays
Like a child, never used to knowing the crib.
(November 1933 Moscow. July 1935, Voronezh)
I
Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Придет выпрямительный вздох —
И дугами парусных гонок
Открытые формы чертя,
Играет пространство спросонок —
Не знавшее люльки дитя.
(Ноябрь 1933, Москва. Июль 1935, Воронеж)
II. [Variant]
I love the uprise of a texture,
When after two or three
Or perhaps four gasps
It comes, the straight deep breath.
It is so good and so hard
When the moment approaches.
And suddenly — the arc expansion
Sounds in my mumblings.
(November 1933, Moscow)
II. [Вариант]
Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Прийдет выпрямительный вздох —
И так хорошо мне и тяжко,
Когда приближается миг —
И вдруг дуговая растяжка
Звучит в бормотаньях моих.
(Ноябрь 1933, Москва)
III
O butterfly, O Moslem-woman,
All wrapped in a cut shroud,
Living and dying
So big a one!
With long moustaches, a biter,
All plunged in an Arabian mantle.
O shroud unfolded like a flag,
Fold up your wings, I am afraid!
(November 1933)
III
О бабочка, о мусульманка,
В разрезанном саване вся —
Жизняночка и умиранка,
Такая большая, сия!
С большими усами кусава
Ушла с головою в бурнус.
О, флагом развернутый саван, —
Сложи свои крылья — боюсь!
(Ноябрь 1933, Москва)
IV
The tiny appendage of the sixth sense,
The pineal eye of the lizard,
The monasteries of snails and shells,
Or the gabble of the gleaming eyelids, —
The unreachable — it is so close!
You can’t unfasten or observe it,
Like the message put in your hand
That you have to answer right away.
(May 1932, Moscow)
IV
Шестого чувства крохотный придаток
Иль ящерицы теменной глазок,
Монастыри улиток и створчаток,
Мерцающих ресничек говорок.
Недостижимое, как это близко!
Ни развязать нельзя, ни посмотреть, —
Как будто в руку вложена записка
И на нее немедленно ответь.
(Май 1932, Москва)
V
Overcoming the firmness of nature
The hard-blue eye pierces into its law,
In the earth's crust the rock plays the fool,
And the groans tear from the breast like the ore.
And the weak dwarfish shoot spreads out,
Like the road bent into the horn, —
To comprehend the inner excess of space
That is the oath of the petal and cupola.
(January 1934, Moscow)
V
Преодолев затверженность природы,
Голуботвердый глаз проник в ее закон,
В земной коре юродствуют породы,
И как руда из груди рвется стон.
И тянется глухой недоразвиток,
Как бы дорогой, согнутою в рог, —
Понять пространства внутренний избыток
И лепестка и купола залог.
(Январь 1934, Москва)
VI
When, after destroying the sketches,
You thoroughly hold in your mind
A period with no dull footnotes
United in its inner shade, —
And it just on its own power
Is floating with eyes snapped shut, —
It relates to the paper exactly
Like cupola to the empty skies.
(January 1933, Moscow)
VI
Когда, уничтожив набросок,
Ты держишь прилежно в уме
Период без тягостных сносок,
Единый во внутренней тьме, —
И он лишь на собственной тяге,
Зажмурившись, держится сам —
Он так же отнесся к бумаге,
Как купол к пустым небесам.
(Январь 1933, Москва)
VII
And Schubert on the water, and Mozart in the bird's hubbub,
And Goethe whistling on his twisting path,
And Hamlet thinking by the frightened steps,
They took the pulse of the crowd and trusted in the crowd.
Perhaps a whisper was born before the lips,
And leaves whirled in the woodless world,
And those to whom we dedicated our experience
Gained their traits before any experience.
(January 1934, Moscow)
VII
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гёте, свищущий на вьющейся тропе,
И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,
Считали пульс толпы и верили толпе.
Быть может, прежде губ уже родился шопот
И в бездревесности кружилися листы,
И те, кому мы посвящаем опыт,
До опыта приобрели черты.
(Январь 1934, Москва)
VIII
And the toothed paw of the maple
Bathes in the round angles,
We can from the butterflies of flecks
To compose figures on the walls.
There are some mosques living,
And I understood this right now:
That perhaps, we — Hagia Sophia
with the countless set of eyes.
(November 1933 — January 1934, Moscow)
VIII
И клена зубчатая лапа
Купается в круглых углах,
И можно из бабочек крапа
Рисунки слагать на стенах.
Бывают мечети живые,
И я догадался сейчас:
Быть может, мы — Айя-София
С бесчисленным множеством глаз.
(Ноябрь 1933 — январь 1934, Москва)
IX
Tell me, Desert Draftsman,
Geometer of the quicksands,
Is it true, that unrestrained lines
Are more powerful than the blowing wind?
— I don't care about the trembling
Of his Judaic troubles. —
He shapes experience from babble,
And drinks babble from the experience.
(November 1933, Moscow)
IX
Скажи мне, чертежник пустыни,
Сыпучих песков геометр,
Ужели безудержность линий
Сильнее, чем дующий ветр?
— Меня не касается трепет
Его иудейских забот —
Он опыт из лепета лепит
И лепет из опыта пьет.
(Ноябрь 1933, Москва)
X
From needle-shaped pestilential glasses
We drink the obsession of reasons,
We touch by the hooks the small —
As-simple-death Quantities.
And there where the spillikins are chained
The baby keeps silence,
The Great Universe is sleeping
In the cradle of a small eternity.
(November 1933, Moscow)
X
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьем наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как легкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребенок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
(Ноябрь 1933, Москва)
XI
And I go out from space
Into the abandoned garden of values,
And pick off fake constancy
And self-consciousness of reasons.
And your, infinity, textbook
I read alone in my solitude —
The leafless, wild medical manual,
Assignment book of enormous roots.
(November 1933, Moscow)
XI
И я выхожу из пространства
В запущенный сад величин,
И мнимое рву постоянство
И самосознанье причин.
И твой, бесконечность, учебник
Читаю один, без людей —
Безлиственный, дикий лечебник,
Задачник огромных корней.
(Ноябрь 1933, Москва)
_____________________________________________________
(Перевод: закончен 25 сентября 2006, Сент-Олбанс)
