Чем весна торопливей, тем пуще они зеленели —
Вездесущие травы, лопушьи большие ладони...
Облака глубоко-глубоко отражались в затоне,
И какой-то смешной неумело играл на свирели.
Обрывая мелодию, он возвращался к началу,
Неуверенно, нервно отыскивал каждую ноту —
Словно он у своей этой дудочки спрашивал что-то,
И свирель — или что там — нестройно ему отвечала.
Он вдыхал в неё душу — пожалуй, что именно это!
И душа проникала сквозь круглые горла отверстий.
И тростинка жила. И дышала, И падал отвесно
От неё отлетающий звук — напряжённым ответом.
Он, должно быть, любил. Или шёл, спотыкаясь, навстречу
Долгожданной любви. Тем мучительней, чем долгожданней.
Оживляя тростинку своим неуёмным желаньем,
Наполняя звучанием свой наступающий вечер.
Он вдыхал в неё душу. Вдыхал её трудно и нежно.
Сквозь неё проникал, торопясь, начиная сначала.
И звучала свирель. Задыхалась и снова звучала.
И была не мелодия, нет... Но немного — надежда.