Поэма без сюжета. Глава 3

Глава 3

Итак, герой и героиня…
Я с ним не то чтобы дружил
или служил (мне врать во имя
чего?) – отнюдь… А просто жил
на той же улице. Ордынка –
она гламурно не Арбат,
с его богемною начинкой,
но старомодный аромат
церквей, купеческих задворок,
проулков, лавок и дворцов
извечно нас, её жильцов,
объединял и всем был дорог.
Так уж сошлось: нам было где
симпатизировать орде
в пику учебникам историй
и тем, кто им послушно вторит.
Когда б не натыкался я
на выходцев с моей Ордынки,
я знал, что мы одна семья,
и по родным местам поминки
смягчали серость бытия.
Силён землячества задор
(хотя и дрались двор на двор).

Нам симпатичны сельские поэты
чуть прагматичной лирикой своей:
в их строчках светозарные рассветы,
кайма лесов и гобелен полей.
Обычаям они созвучны древним –
но приглядитесь: сердцу их милей
не отчий дом, не старая деревня,
не пересуд берёз и тополей,
а детская заветная тропинка
на косогор, сквозь неба синеву…
Так для меня Москва – моя Ордынка,
где я родился, вырос и живу.
Воспетое не раз Замоскворечье!
Здесь воздух слит с дыханием реки,
а зданий неприкрытые увечья,
как шрамы битв. Эвклиду вопреки
смыкаются здесь улиц параллели,
рассыпав палисадников букет.
Здесь Казаков, Баженов и Растрелли –
и только очень редко «Горпроект»…

Мне новых районов претит громадьё,
там город подчёркнуто голый,
на лоджиях ветер полощет бельё,
врываясь в уют невесёлый;
там вышки с глазницами этажей
из выигрыша на излишках…
А здесь переулки прячут людей
в одноэтажных домишках.
Тут серые стены ведут в старину,
от башен Кремля растекаясь,
здесь старый фонарь бороздит тишину,
в вечерней прохладе качаясь.
Хоть мы понемногу ломаем дома
в угоду расчётливой моде,
от этого пустокруженья ума
я верю, что будет свободен
далёкий потомок. Я верю, что он
спасёт и оценит наш старый район.

Вот разболтался – Лига Наций!
Простите. Вынужден признаться,
что для того, кто так писал,
сегодня я – пришлец из завтра.
Так вот: он правду предсказал,
но лишь частично. Капитал,
привыкший к бланманже на завтрак,
подкрасил церкви и дома,
подремонтировал дороги,
неоном расцветил пороги
бутиков и бистро; с ума
сойти от пестроты рекламы
между узорчатых оград!
Но только благостные храмы
успешно старину хранят
(и те – усердно у толпы
сбирают золотую пыль).
Всё остальное – будь я продан! –
с полуподвалов и до крыш
одним пронизано: барыш
диктует правила и моду.
Теперь любой квадратный метр,
как в камере весов и мер,
расчерчен, вычислен, расписан,
и вход без денег только крысам.
Где скверик был – там грузный монстр
угрюмо пялится на мост,
был палисадник – нынче офис
(вам пиво или просто кофе-с?),
сто метров – минитуалет,
а вот деревьев больше нет.
Москва в бензиновом берете.
А во дворах играют дети…

Давно уже читатель спит, но
ведь, право слово, любопытно
узнать, как автор угадал,
что перемены будут в доме.
Хвала ему – в те времена
социализм был на подъёме:
победоносная война
списала многое, и кроме –
легко дышать (раз можно сметь)
позволила тирана смерть
(но сохрани Господь хоть раз
сказать, что кто-то лучше нас).
Ну что ж, ответ узнаем точный,
поскольку – редкостный момент –
сегодня наш первоисточник
не бессловесный монумент.
Вотще тянуть не стану время:
я ничего не предсказал
путём разумных размышлений,
а, честно, просто угадал.
(Вообще, в основе предсказанья
лежит не опыт, а желанье.
В то время, правду говоря,
я верил в «доброго царя»).

Итак, герой… Он был талантлив,
сметлив, общителен, смазлив,
слегка спесив и неподатлив,
но мог участвовать «в разлив» –
что это, объяснять не буду,
но было и такое чудо.
Вокруг все знали, это – физик.
Когда в гагаринском сюрпризе
мы свой прочувствовали пай,
всё про космическое диво
он объяснял нам терпеливо
почти с картошкой, как Чапай:
про невесомость и про Марс,
и про рассчитанную скорость
и даже про пространства сколость
с эйнштейновским влияньем масс.
При этом не распространялся,
а сам-то чем он занимался?
Я раз спросил его о том,
он отшутился мне стихом:

Лженаучную картину
Обрисуйте в два мазка,
Проследите паутину
И найдите паука;
Подчерните эти нити,
Подтемнённые едва,
Подчеркните, подчините
Им служебные слова;
Увяжите, что поймёте,
Постучитесь в стену лбом,
Расскажите вашей тёте…
И забудьте обо всём!

Я любил его стихи.
Как певец в стране глухих,
с чувством юмора и даже
он, довольно эпатажен,
был философ и чудак.
Вольнодумец высшей лиги,
но и сам ходил в веригах,
для примера, он о книгах
рассуждал примерно так:

Если вслушаться в напевы
Многокрылых белых птиц,
Лиц чернеющие зевы
Проступают со страниц.
Смолкших слов немое эхо
Жалко тщится воскресить
Всплески слёз, зарницы смеха –
Жизни порванную нить.
В пелене могильной пыли,
Из надгробий вековых
Шепчут мёртвые, как жили,
Учат мёртвые живых…

Я с ним в корне не согласен
и прошу не выводить
тут морали, как из басен!
Но и в пух его винить
не хочу. Он не опасен.
Как удобно объявлять
несогласного – адептом,
так и ищущего, где б там
что взорвать или сломать!
Если в простоте невинной
бить рублём или дубиной
всех, кто думает не так –
быстро общество тупеет,
а на этом руки греет
часто настоящий враг.
Изучайте горький опыт,
берегите ваши шеи!

Температура есть движенье –
толпы молекул суета,
и потому её сниженье
не охлажденье просто так,
а важный для науки способ
узнать, чем дышит вещество,
и массу разрешить вопросов.
Коль атомов солдатский строй
застыл на месте – без помехи
их рассмотреть имеем шанс.
Познать и вычленить успехи
нам помогает резонанс –
такое чудное явленье,
когда любое дуновенье
вдруг вызывает бурю чувств
ответных. Как прикосновенье
при сексе – высшем из искусств.
(Увы, но в наши времена
без «секса» множилась страна,
да и само такое слово
в кругах приличных было новым).

До абсолютного нуля
всё охладить – проблематично!
Но на окраине столичной,
всего в трёх милях от Кремля
особняков в английском стиле
неброско приютился ряд,
и в них работали и жили
служители того царя,
что жидким гелием зовётся.
Там славных физиков отряд,
толпясь у древнего колодца,
бросал вопросы в глубину
и тщетно вглядывался в тьму.
Там, близких не судя событий,
бывали в шаге от открытий
фундаментальнейших. Там спор
был увлекателен, как спорт,
и говорили в кулуарах
о Кельвинах и о Дьюарах…
Припудривать мне не с руки:
там вспоминали старики
свои недавние обиды,
мужчины лезли в «индивиды»,
а молодежь… был каждый горд,
что их прапрадед – Резерфорд.
Но вечной истины мерило
всех собирало и мирило.
По средам и юнец, и стар,
умы Москвы, на семинар
с чуть птичьим именем «капичник»
съезжались. Я там слышал лично,
как, каламбуром сняв накал,
хозяин гостя представлял:

«Мы все знаем, что атом Бора –
это не атом бора,
а атом водорода».

И Нильс, история науки,
взошёл на «подиум» под звуки
приветствий. И держал он речь нам…
Мы чуяли: мгновенья – вечность!

Там наш герой сперва учился,
огранивая свой талант,
затем был юный аспирант,
потом успешно защитился.
Но я его не защищу:
душа чужая – катакомбы, –
ведь он туда, где строят бомбы
ушёл. Под мудрый свой прищур
Капица, в дружбе с пол Европой,
не мог работать на войну –
и не хотел (за что скользнул
в его карьеру долгий пропуск
бессилия, поскольку он
от всех работ был отстранён).
А что военные? Наука
там тише – техника главней!
С восторгом о войне мяукать
не буду я. Однако, в ней
при всей её злодейской сути
есть некий шарм Манон Леско,
и ей, уж вы не обессудьте,
увы, обязан род людской
своим техническим прогрессом,
равно как и гнетущим стрессом
под громкий лозунг «Миру – мир!».
При всём при том, любой агрессор
будь проклят Богом и людьми!

У «оборонки» денег много,
однако гелий дорогой
был не по вкусу ей. Ей-богу,
всегда найдётся кто другой,
чтоб заменить незаменимых!
Вот так и сверхтекучий – мимо!
Зачем он? Жидкий водород
для техники вполне сойдёт!
С одной поправкой для народа:
учил седьмой, должно быть, класс,
что два объёма водорода
с одним объёмом кислорода
известны как гремучий газ –
любая искра, и от вас
останется примятый слепок.
Конечно, рисковать нелепо,
но люди в наше время года
ещё дешевле водорода
(открою вам один секрет:
и топлива сильнее нет!).

Был замдиректора солиден,
басил, а иногда рычал,
имел опору и рычаг
и тех, кого он ненавидел,
квартальной премии сплеча
лишал (и никакой Фемиде
не дал сыграть бы роль врача);
он их склонял на всех собраньях,
нулил в распределенье благ,
и воли не давал никак,
короче, рдел на поле брани.
И как избавиться от пут,
когда запятнан пятый пункт?
Руководителей матёрых –
в глазах печаль, в столе печать,
вольных пущать иль не пущать, –
о, сколько их, в душе вахтёров!
О, сколько скомканных идей
и жертвенных фигур и судеб!
А вся вина что иудей…
Да ладно, обострять не будем…
В природе низменных натур
насильем самоутверждаться –
подонки, без различья наций,
тем и ценны для диктатур.

Приказ начальника – закон,
который высечен в солдате:
к очередной отчётной дате
быть должен опыт проведён
и – доложить о результате!
Ресурс весь выработан?! Что ж,
заменим… в будущем квартале.
Опасно?! Что за молодежь!
Боитесь? От забот устали?
Сменить занятье невтерпёж?..

Непосвящённым – колдовство!
Своим – рутинная работа:
следи за уровнем, а кто-то
со слов твоих растит его.
Кряхтит и чертит самописец,
бубнит форвакуумный такт,
а время движется, тик-так,
без кризисов и без ремиссий.
И вдруг – какой-то слабый треск…
но думать поздно… Яркий блеск…
А что за белые халаты?..
«Очнулся!» – голос деловой.
Белеет потолок палаты,
и что-то плохо с головой…
Уколы… Головокруженье…
Комиссия: вопрос, ответ…
– А где?.. – Его уж больше нет!
Похоронили в воскресенье…
Тебе на редкость повезло.
Хоть ты, как девушка с веслом,
весь в белом гипсе и контужен,
зато шевелишься. Ты нужен
свидетелем. Кто виноват?
Кто не учёл? Давай, живучий!
Всё правильно? Несчастный случай?
Ну что же, гвардии – виват!

И снова вспомним о везенье –
стальные стержни огражденья,
я видел, были, как ножом,
вчистую срезаны. А Ромм
нам показал в известном фильме,
как связано, где кто стоял,
с судьбой безжалостной и сильной…
Покинув санаторий стильный,
вернувшись «с корабля на бал»
герой увидел, как сменилось
его значенье. Он – герой!
И даже зам свой гнев на милость
переложил. Теперь горой
стоял за «честного дружищу».
И премии пошли «за тыщу»
(с окладом двести пятьдесят),
путёвки, нужен ли детсад?
Так может дефицит невесте?
Короче – коммунизм на месте.
Вот так легко «мой юный друг»
стал скоро доктором наук
и смог купить автомашину:
«победу» – роскошь тех времён,
интриг невольную причину.
И вот сейчас в ней едет он…

Он за рулём. Москва пуста.
Он весь в плену воспоминаний.
Мужчина в возрасте Христа
не чужд и разочарований
(особенно, коль нет детей)…
Что он успел? Что из затей
его добротно – что лишь бредни?
Чего добился в жизни бренной –
не для себя, а для людей?
Всегда ли был на высоте,
вступая в компромисс овальный?
Мысль, потолкавшись в суете,
скакнула к высоте буквальной –
он вспомнил горный перевал
и как ведущий переврал
живую строчку Пастернака.
Он иронично промолчал
но с удивлением, однако,
(скажите, кто б подумать мог!)
увидел, что не одинок,
заметив искорку-насмешку
которая, слегка помешкав,
скользнула быстрою змеёй
в глазах, доселе неприметных.
Тогда-то в первый раз её
он выделил из прочих смертных.
(В те поры Пастернак был не
востребован в своей стране;
а уж Марина или Осип
вмиг вызывали злобы осыпь;
Ахматова была жива
и тихо у друзей жила).

В Кавказ влюбляться следует пешком –
нас горы ждут, как ласковые бабки:
подёрнутая лесом Ачишхо
с цветком метеостанции на шляпке,
красавица Аигба – под снега
там вытянулись буки, как позёры.
А белых рододендронов луга!
И синие волшебные озёра!
Притоптаны площадки для костра,
лежат стволы чрез бешенную Мзымту,
природа, словно старшая сестра,
разбудит вас сквозь утреннюю дымку
под запахи брезента и дымка –
и снова в путь! И снова цепь легка!
А как гортанно звучны имена:
тур Хоста – Рица – Красная поляна!..
Но хватит ностальгировать. Пора нам,
на миг вернуться в наши времена:
сегодня здесь – ремарка без улыбки, –
туристам утрамбовывая га,
вовсю несутся джипики и джипки,
кромсая субальпийские луга.

В Кавказ влюблён – влюбиться на Кавказе!
Что может быть такого в этой фразе,
что заставляет много лет спустя
так биться сердце. Вроде бы пустяк
по кромке чиркнет и горящей спички
флажок, как эстафету, передаст -
вдруг сполохов возникнет череда,
и мир весь уместится в слово «да»,
в хрустальный башмачок иль в черевички…
Он очень быстро приобрёл привычку
держаться так, чтоб быть поближе к ней.
Как раз в какой-то из последних дней
им выпало «тянуть» в одной телеге,
попав в раскладку редких редколлегий
(она – как раз специальность, он – поэт) –
машинка, клей, бумага, пара ножниц,
и, с точностью до двух худых художниц,
они вдруг оказались тет-а-тет.
Психологи легко признать должны
то, что любая женщина – прелестна,
и стоит ей хоть чем-нибудь привлечь нас,
как мы уже вовсю увлечены.
И всё же «огнедышащие взоры» –
волнения поверхностной игры,
а в глубину уводят разговоры,
чтобы открыть бездонные миры.
Так было… ныне так… и будет присно –
вот потому-то есть романы в письмах.
Никто не спорит, «физика» важна,
но … быстро насыщаема она,
(Кто понимает: настоящий шарм
«веселие» глазам, но и ушам).

Ну что же – он, «природой поцелован»,
всё больше становился очарован
и, как ни странно, всё сильней робел –
когда-то в парке с парашютной вышки
он всё же прыгнул и решил, что смел,
раз подавил паническую вспышку.
Полезно в жизни каждому из нас
преодолеть себя хотя бы раз –
но тут не тут-то было! День отъезда
пришёл неотвратимо. Всякий бездарь
мог с ней легко смеяться и шутить –
а он… Он в тот же миг терял дар речи
(важнейшее отличье человечье)
и был способен только ощутить
угрозу нависающей потери…
Едва остался позади перрон,
он быстро проскочил в её вагон
и, командор, встал в тамбуре у двери,
почти мумифицирован. И вот
она пришла и тихо рядом встала.
Миг истины. Чуть ниже пьедестала
простёрлось море, полное забот
суровых, недоступных человеку.
Лениво небо опустило веко
тяжёлой тучи. Из неё вдали
изогнутой химерою Дали
змеился злобный прищур идиота,
и скатывалась чёрная слеза –
как будто из пучины ей: «Слезай!
Поборемся!» – надрывно крикнул кто-то
(подумал по привычке он: раз ротор
не обнулён – ну, значит, жди беды!)…
Назло слезе, навстречу из воды
лох-несской шеей вытянулось нечто…
Миг – и сомкнулись! Небо с морем вечно
то дружат, то враждуют – вот пример
божественных супругов, обречённых
на сосуществование… Учёным,
что заняты сравнением примет,
знать не дано, зачем смерчам рождаться…
Плоды любви и гнева… Гамлет датский,
(который благороден пусть и смел,
но сам в итоге всех вокруг погубит),
он повернулся к ней – и онемел,
впервые близко так глаза и губы
увидев… Шаг остался… Но решиться
не смог… Укор до Страшного суда…
А нам давно уж с ним пора проститься,
как сказано: надолго… навсегда…

Она ушла. Собою удручён,
не помнил, как вернулся в свой вагон,
где битый час голодные друзья,
достав бутылки и звеня посудой,
как принято, по честному, повсюду,
слегка бранясь, его искали зря.
А дальше лишь туман… Москва… вокзал…
И суета привычная, незлая…
Но иногда он видел, замирая,
перед собой любимые глаза…
Безжалостен в сомножителях нуль –
есть только память… Вот и в этот раз…
Бессмысленно сжимали руки руль,
бесчувственно нога давила газ…

Вдруг эти самые глаза
увидел он перед собою…
Скрипят и воют тормоза…
Руль до отказа! Со стеною
бой, а не с тенью… Белый зал…
Каре солдат, прощальный залп…
Какое-то тире и дата…
И снова вспышка, как когда-то…
И долгий, заунывный стон –
Всех очевидцев страшный сон.

Печально мне… Но я предупреждал,
что встречи у героев быть не может.
Так уж сложилось. Иногда кинжал,
тоскуя, существует и без ножен,
а ножны без него. Не рассчитать
судьбу вещей. Но человека воля,
тем паче коль собою недоволен,
способна энтропию побороть
и изменить орбиты оборот,
что оставляет нам надежды лучик,
там где мудрят статистика и случай.
Всё ж чаще вероятность здесь царит,
и как всегда «всё врут календари».
Жизнь не задача на листе аршинном,
а человек не счётная машина.

Нам суждено рождаться друг для друга,
но часто ль суждено встречаться нам?!
Не выйти из магического круга
и мне – я подчиняюсь небесам.
Так повелось: увидевшись случайно,
весенний зуд приняв за крови зов,
друг друга выбираем мы. Но тайна
навеки остаётся у богов.
А мы штампуем, связаны обрядом,
и будни, и торжественные дни…

На кладбище у них могилы рядом –
пусть в камне, всё же встретились они…


Заключение

Друзья!
Я сам себе судья…
Друзья, мне ценно ваше мненье
по поводу стихотворенья,
но мной построена ладья!..
Я поплыву на ней тайком,
один… И если в непогоду
она зачёрпывает воду,
то мне работать черпаком
и слать проклятья небосводу.
Среди казённого нудья
себе я равен по таланту
и знаниям. А аксельбанты
мне не к лицу, присяжный дьяк!
Итак,
я сам себе судья!..

М.Галин, 2006

Сертификат Поэзия.ру: серия 663 № 49981 от 18.12.2006

0 | 4 | 2415 | 17.11.2024. 16:56:04

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []