Введение

Едва ли мне у жизни банк
сорвать – не в то играющий
поэт живёт, как бумеранг,
сам себя бросающий.
Среди казённого нудья –
соблазнов процветания
далёк он, сам себе судья,
палач и оправдание.
Но в чьём-то сердце он зажжёт,
быть может, искру Божию –
и гроздь фиалок упадёт
к гранитному подножию …

Я Вам отважусь предложить поэму,
где тени две и где невстреча их.
Поэмы, впрочем, со времён Эдема
писались о двоих и для двоих.
Не выйти из магического круга
и мне – я подчиняюсь небесам …
Нам суждено рождаться друг для друга –
но часто ль суждено встречаться нам?..

Глава 1

Итак, герой и героиня …
Послушно доброй старине
начать с неё пристало мне
свою историю. Мужчине
придётся скромно обождать.
Я, каюсь, склонен осуждать
те новомодные порядки,
когда разравнивают грядки
и общий пашут огород,
провозгласив (не без причины),
что женщина равна мужчине
(а значит и наоборот).
В век равенства рабы спешат
возвыситься. А результат?
Низводят к мелочности чувства,
низводят женщин до мужчин,
к сиюминутности искусство,
людей – до уровня машин,
жизнь с близкими – к сплошному аду,
цель жизни – к круглому окладу.
Вот так мельчает человек …
Двадцатый век, хвалёный век!

Моей поэмы героиня
героем в жизни не была.
Рождённая на Украине
в войну она перенесла
визит недолгий оккупантов…
Один из радостных талантов,
что выручают детвору –
искать в трагедии игру
и отвлекаться на детали:
машины, выстрелы, медали …
Враг, как бы ни был он силён,
уж их желаньем обречён,
подобно злу в волшебной сказке.
Её деревне повезло
на карте важным стать узлом,
и это «сказочное зло»
пришло к ним в запылённой каске.
Войне назло костей излом
и белый череп на повязке
к ним не дошли. Им повезло,
что наши фронт остановили.
Пусть до победы годы были –
но вот, в обратную пошло!
А потому рука вождей
до них добраться не успела:
палач трясётся первым делом
над безопасностью своей.
Но те, кто за свою боятся,
с других легко дерут семь шкур –
мерзавцы, без различья наций,
тем и ценны для диктатур.

Скажу два слова о везенье.
По лотерее как-то вдруг
компании на удивленье
машину выиграл мой друг.
Событие отметить это
собрались мы, его друзья,
и, тайной завистью горя,
решили покупать билеты …
С тех пор прошло уж много лет –
у остальных везенья нет!..
Одна из жизненных задач
имеет точное решенье:
всегда отдельное везенье –
флагшток на башне неудач!

Её деревне повезло,
что фронт остановили близко …
В двух километрах за село
вокруг простого обелиска
сейчас распаханы поля –
но много лет ещё земля
следы войны в себе хранила:
травой заросшие могилы,
окопов полустёртый клин
и ржавую улыбку мин.
И много лет живым грозили
реликты страшной той поры
и у беспечной детворы
бесстрастно жизни уносили …
Ненасыщаема война!
Ей мало этих миллионов
в погонах или не в погонах,
что заплатили ей сполна
за то, чтобы живые – жили!
Тех, что с гранатами ложились
под танки; тех, кто умирал
петлёй колючею опутан;
тех, кто выкраивал из суток
для фронта пищу и металл.
Всех, кто притиснутый к земле
в смертельной судороге бился,
чтобы в каком-нибудь селе
проклятый фронт остановился.

В войну играют малыши:
атаки, марши и парады!
Довольные мамаши рядом
страхуют их от бед больших…
Воинственный расчёсан зуд!
Немного подрастут ребята –
и оловянные солдаты
уже друг друга в плен берут…
По-детски красочный наряд –
в пылу престижного азарта
стоят военные у карты
и мир меняют и кроят.
Противник в форме или без,
в зелёных, синих, белых, красных –
всё это было б не опасно,
когда б не «высший интерес»!
Но если факел запалят
ревнители идеи чистой –
то миллионами статистов
за всё расплатится Земля.

Ей повезло … Её отец,
вернувшись с фронта инвалидом,
был поощрён московским видом,
когда войне пришёл конец.
Отважный полковой разведчик
был прост, везуч – и крепко пил,
за что его и полюбил
общительный майор-газетчик.
Каких не ездило чинов
тогда по фронтовым дорогам!
Я не читал его трудов,
но знаю, что писал он много.
Иль совесть, иль красивый жест:
одна короткая записка –
и вот московская прописка,
и с ним семья из дальних мест.
Меня на слове не ловите –
такие были времена:
рвались и связывались нити
так, что и не приснится нам.
Я рассужденьями приправил
свою поэму. Но сюжет
из жизни взят. И старых правил
не может изменить поэт.
Проверьте или не поверьте,
но жизнь ходила возле смерти.
Иной майоришка тех дней
был генерала поважней!

Когда по всей стране разруха,
в столице легче голодать.
Тридцатилетняя старуха,
водить трамваи стала мать.
Отец, конечно, пить не бросил,
но хваткой был уже не тот –
всё чаще встрёпанная проседь
устало никла от забот.
Их уважали коммуналы
за то, что мать не выступала
да за отца тяжёлый нрав –
и то сказать, домоуправ
когда имел характер вялый!
Так жили, без особых бед,
всё узнавая из газет.

Ох, коммунальные квартиры!
Фантомы из другого мира
для современного юнца, –
увы, вам не было певца!
Чуть освещённым коридором
сквозь терпкий запашок жилья
тебя, скользя смущённым взором,
не поведу, читатель, я
туда, где вечно тесновато,
где вместо стен одни углы,
где интерьер, как карту штаты,
кроят кухонные столы.
Здесь главный кратер коммуналки,
кипенье радостей и бед –
и жаркий спор, и шепот жалкий,
и крик, и дружеский совет.
Тут грозный холод приговора,
и лести мёд, и нервный тик –
и ложка дёгтя во плоти
с душой доносчика и вора …
Уж так устроила природа:
в любой семье не без урода.

Быстрей проскочим четверть века …
Недолго протянул калека,
за ним ушла из жизни мать –
но дочери родной, вслепую,
от собственной судьбы страхуя,
успели направленье дать.
Библиотечный институт
тогда не слишком был престижным,
к тому ж, в ущерб наукам книжным,
политику давали тут.
Плюс современная обуза –
общественных нагрузок крест.
А к слову и у прочих вузов
сейчас разбух к ним интерес.
Коль не рождён ты футболистом,
а блажь дипломом щегольнуть,
стань активистом – и со свистом
всегда закончишь что-нибудь.
Она в науках не блистала,
но с детства не умея врать,
не досыпая, успевала
без троек сессии сдавать.
Стипендия смогла за это
ей гарантировать диету.
А остальное? Как тут быть!
Я взялся правду говорить …
Подруга матери покойной,
её соседка через дверь,
была портнихою подпольной
и крепко помогла теперь.
Конечно, не совсем бесплатно:
пришлось довольно аккуратно
у затемнённого окна,
под Анку в простенькой косынке,
за старой швейною машинкой
гнуть спину по ночам без сна.
За что хозяйка, друг сердечный,
давала деньги и поесть –
эксплуататорша, конечно,
но что-то и от феи есть!..

В стране, в которой мы живём,
не ходит время равномерно:
тут то провал, а то подъём,
то «всех умней», то «всё неверно».
Концы тут прячутся в обман,
и вылезает ложь начала,
едва лишь старый истукан,
скрипя, сползает с пьедестала.
Тут круто рушатся миры,
плоды наивных поклонений,
смешав в ошмётках мишуры
и Валтасаровы пиры,
и вырожденье поколений.

Что за нелепая затея
кидать вопросы в пустоту:
кто в государстве богатеет?
И чем живёт? И почему
не нужно золота ему?..

Когда б родился я пораньше
на сто или на двести лет,
меня не ждал бы смрад параши
или в затылок пистолет.
Тогда бы не были в ответе
за то, что совершил не я,
мои беспомощные дети,
моя безвинная семья.
Меня б не гнали стаей сучьей,
мне б не грозил «несчастный случай».

Когда б родился я пораньше
на сто или на двести лет,
я б не вышагивал по ранчо,
твердя на Родину привет.
И среди вывесок английских
не лил бы виски на виски,
и не искал далёких близких
залиться водкой от тоски,
И в том, кто проявлял заботу
не обнаруживал сексота…

Я пел влюблённой аспирантше:
когда б родился я пораньше,
тогда б не дрогнула рука
бить в колокол издалека –
всё рассказал бы без утайки …
А здесь!.. Меня не тянет к пайке!..

Перед защитою диплома
устроились её дела:
она опору обрела
и сделалась хозяйкой дома.
В Татьянин день в родном ДК,
чуть задыхаясь от смущенья,
вдовец-профессор, их декан,
стремглав ей сделал предложенье.
Она была поражена
(не слишком сильно, если честно):
«Какая из меня жена?!» –
но сердцу сразу стало тесно,
и закружилась голова,
и улетучились слова …
Он был не стар ещё, но сед
и полон строгости печальной.
Из доверительных бесед
с ним и о нём – была не тайной
его судьба: в конце войны,
лишившись сына и жены,
не пережившей похоронку,
он влез в работу, как в воронку,
не видя ничего вокруг …
Но годы сгладили страданье,
и там, где будней бренный плуг
перепахал воспоминанья,
зазеленели всходы вдруг.
Она поплакала немного
скорей от жалости к нему,
чем перед дальнею дорогой –
и согласилась. Ни к чему
нам осуждать её за выбор.
Прикиньте, как решили вы бы
будь на весах, ценой мечты,
достаток против нищеты.
Итак? Итак – весною талой
одной Татьяной больше стало.

Его почти не понимаю …
В благословенном светлом мае,
когда закончилась война,
вдруг оказалось, что страна,
дотла спалённая насильем,
одним бесспорным изобильем
могла похвастаться окрест:
широким выбором невест!
Для бородатых и безусых
на все желания и вкусы,
манерных или от сохи,
изящных, полных ли, сухих,
суровых, в ангельском обличье,
корнями в глину иль в ребро –
в послевоенном безмужичье
томилось женское добро.
Он мог, без всякого сомненья,
рубить берёзу по плечу –
по возрасту, по положенью
и по общественному мненью,
которое у нас … Молчу …
Молчу … Молчащему не больно …
Молчу. Но думаю невольно
про разность чувств и разность лет …
Однако, как сказал поэт,
любви все возрасты покорны …
В ней было что-то от покойной:
надёжность, скромность, простота …
За что мы любим? Просто так …
За взгляд, за жест, за смех, за слово,
за стан, за рот, за глаз, за бровь,
за шарм движений, за обнову,
за неприступность, за любовь …
за всё – и даже за капризы
(жена, прости мои репризы!).