Меллужский цикл

ПАУЗА

В бывшем рыбачьем поселке нет рыбаков давно.
Запаха рыбы – тоже. Запаха лодок – тоже.
Коже здесь тоже больно при неудаче. Но
все же не так, как в Риге, где бытие дороже.

Температура здесь выше столичной на градус-два.
Видимо, оттого, что много печей и саун.
И вообще для глаза лучше смотреть в дрова
и в муравейник как социум, нежели в даунтаун.

Здесь, где знакома каждому каждая конура,
рукопожатие дольше и глаз влажнее.
Но лучше с соседского лба не сгонять комара,
чтобы не сел на твой, который тебе нужнее.

Если забор поставлен, значит, причина есть.
Лучше на здешней почте поговорить с соседом.
Береговой ментальный принцип – в душу не лезть –
здесь передается даже велосипедам.

Автомобили здесь ставят, как ставили лошадей –
мордами к магазину, словно они так любят.
Проблем у автомобилей меньше, чем у людей,
хоть и ездят на них, а не они на людях.

Лучше не трогать время. Если часы идут,
нечего брать отвертку и амплитудить анкер.
Местные партизанки, которые тут растут,
сами с усами и знают, когда ложиться под танки.

Обычно здесь начинают, кончая последний класс.
И входят, как в воду – с разбега. Но знают себе вот это:
не верь тому, кто целует, не закрывая глаз.
Поскольку бывает осень после дачного лета.

Здесь, где о смысле жизни прямо не говорят,
реже приходят в голову мысли о суициде.
Лучше уж горький мед, нежели сладкий яд.
И вообще, глаголы дольше в костре горят,
если употребляются в несовершенном виде.



ПЕРО

Гусиное перо, упавшее на воды
из-под небес, уже не делает погоды.
Ноябрь. Короткий день. И как сезонный глюк –
отставшее звено, летящее на юг.

В такие времена дела поэта плохи.
Гончар и стеклодув уж не нужны эпохе.
Потеряно руно. Ощипан лавр на суп.
Слабо тебе хорей попробовать на зуб,

компьютерная мышь? Как мы с эпохой свяжем
отставшее звено над депрессивным пляжем,
гусиное перо, неслышное на вес,
в чужой, железный век упавшее с небес?

Пока еще оно летело и качалось,
нам все еще моглось, нам все еще казалось,
нам слышалось еще, хотелось, как с листа,
нам думалось о том, что это неспроста,

что если это – знак, то это знак оттуда,
намек, что все равно еще возможно чудо.
Ноябрь. Короткий день. И, судя по всему,
последний крик гусей. Но ты не внял ему.


ДОМОВОЕ


Заполночь вещи – люди. Такие же, как и мы.
Телеглазок - конспиролог. А ставень – его подельник.
Ваза празднует труса в ожидании долгой зимы.
Часы ускоряют свой пульс с воскресенья на понедельник.

У прикроватной лампы, склепанной под маяк,
память о позах больше, чем у лаптопа.
Штопор из бара – просто Приап, маньяк,
с замашками мизанантропа.

Зеркало может множить площадь паркета в уме
более точно, чем математик Рома.
Паленый комп , которому место в тюрьме –
самый продвинутый обитатель дома.

Если к дешевым виски с содовой благоволишь,
встанешь, найдешь трусы, выйдешь на босу ногу,
с гугловатым умником поговоришь -
хулиганье, ей-богу.

Может еще заглянуть на часок селена, луна,
высветив белую попу, выпавшую из-под пледа.
Тоже ведь сложная вещь, чем тоже заселена
спальня антроповеда.

И на полу – полудохлый, скомканный весь
клок незаконченного хорея.
Это еще – не человек, не вещь.
Эмбрион скорее.

ЭТНОМОТИВЫ

Бывает и так, что стяги еще пернаты,
но ареал орла уже меньше, чем ореол.
Все возвращается в свои пенаты.
Даже державный орел.

Двуглавое птицеводство заканчивается тем же,
что и разведение английских львов.
Только то свое, что по берегам Темзы.
Свой Козельск да Белев.

Победителей судят позже (что тоже грустно),
если даже не ведают, что творят.
Первого августа в Варшаве не говорят на русском.
На немецком тоже не говорят.

Как заметил на цментаже кореш Тадек,
с языками – просто засадек: не угадаешь наверняка.
Пепел разделов Польши выпал в сухой осадок
уже на века.

Можно клепать подлодки и подсушивать порох,
чтобы держать Кавказ и пугать медитерран.
Все равно этот век будет веком этноразборок.
Это не я сказал. Это – Миттеран.

Умирая в девяносто шестом от рака,
он предрек армрестлинг и костолом
лет на сто. Чтобы Цезарь перевернулся от страха
со своим этикетом за этностолом.

История славы, может, и увлекает,
но там есть три слова: уже, еще да пока.
Двуглавая птица вообще не летает.
Не летает орел-табака.


В МАСТЕРСКОЙ

Слишком ваша натурщица хороша.
Слишком гладок грифель карандаша.
Слишком абрис лица гламурен.
Слишком прет имперский восторг Фальконе.
Слишком Петр красавец на своем коне.
Эхнатон из Амарны честней по мне:
не фактурен.

Кто ваял под заказ, ничего не скрыв?
Фараонов нос длинноват и крив.
Обезьянья кисть и что ласты ноги.
Бабьи бедра, отдельный живот, как слон.
Но зато дошел до нас Эхнатон
точно так, как выглядел только он,
а не так, как один из многих.

У Петра был детский размер стопы.
Возвышаясь в рост над ботвой толпы,
царь шатался от норд-норд-веста.
Он не знал седла и сидел не так.
И не конь постамент ему, а верстак.
И не здесь, на скале, а в семи верстах.
Там, где порт, там ему и место.

Подчищать натуру – не в коня корм.
Что нас делает нами? Уродство форм,
заикание частной речи.
Гончарова косила вовнутрь на грамм.
Словно слишком близко стояла к нам
в котильоне. Так смотрит одна из дам,
положив нам руки на плечи.

Отчего холодит на затылках шерсть?
Оттого, что пальцев не пять, а шесть
в кисти Сикста у Рафаэля.
Между прочим, навскид, на прищур, на глазок,
у натурщицы левый неправ сосок –
не по центру. Как будто смещен мазок
на холсте по причине хмеля.

ПОРЯДОК ЛИ

В Сингапуре тоже есть свой Гайд-парк,
как и хотел основатель порядка Ли.
Но в нем никто никогда не выступал.
Говорят, однажды… один… Но врядли.

Ибо нужно подать шпаргалку за тридцать дней.
Дегенерал посмотрит, что бы вы такое произнесли.
Демократия, сэр – это власть инструкции к ней,
как и хотел основатель порядка Ли.

В этом невыступарке глаголуби глухонемы.
Лебезьяны и собакошки ходят на дюйм от земли,
чтобы не топать и не смущать умы,
Как и хотел основатель порядка Ли.

В этом Гайд-парке высоких трибун не счесть.
Правда, ступенек нет – их не принесли.
Но если есть, что сказать, то сможешь и влезть,
как и хотел основатель порядка Ли.

Что нравится больше всего в этой стране,
где уровень жизни выше усов Дали,
что выборы здесь принудительны: только попробуй не…
Как и хотел основатель порядка Ли.


СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ

Я был в Венеции. Венеция ждала
зимы, ветров. Ее как бы ломало.
Был не сезон. С холодного угла
грифон следил, как чистят дно канала.

Вода, как у Тарковского, стекла,
открыв все то, что он любил и ведал –
башмак, кусок зеленого стекла,
ведро и колесо велосипеда.

На свайном основании дворцов
чернела слизь, распространяя запах,
смущавший двух окаменевших псов
и одного — сидящего на лапах.

Бывает, лучше не смотреть на то,
что видно снизу у старухи-бомжа,
когда ее зловонное пальто
подъемлет ветр, настоянный на том же.

На Гранд-канале шел последний акт
той версии, где подбивают сальдо,
в том смысле, что плавучий катафалк
шел с черным грузом под мостом Риальто.

И зритель равнодушно провожал
посаженную, как на кинопробе,
безмолвную шестерку горожан
и одного – лежащего во гробе.

Все было, как везде, где смерть и гроб.
Кроме того, что в черное одетый
Харон веслом миндалевидным греб
не поперек, а вдоль декабрьской Леты,

поскольку брег, к какому правил он,
промозглую Венецию отбросив,
был островом для множества имен
и одного знакомого – Иосиф.



БРОДСКОМУ

Внутри береза белая – черна.
Внутри бревна, как и внутри зерна
живет страна, где каждый угол черен.
И черный в ней молекульный народ,
где каждый черен, как подземный крот.
И воздух черен – воздух бревен, зерен.

И кажется оттуда, из нутра,
что здесь, снаружи вещества с утра
черно, как там, где черный мир бесспорен.
Отметим: никакого цвета нет.
Есть только свет, упавший на предмет.
А цвет предмета иллюзорен.

Псы видят в сером весь предметный ряд.
Термиты – в желтом. Так нам говорят.
А лошадь пьет из красного арыка.
Что знает тварь? Как различает тварь
траву и кровь, пурпур и киноварь?
Отсутствует межвидовой словарь.
И сущность твари безъязыка.

Как добываем мы из недр зрачка
термита, пса, мустанга и сверчка,
знак преломленья, писка, рева, рыка?
Отметим: никакого знака нет
того, как тварь воспринимает свет,
ложащийся всей грудью на предмет
почти божественно и дико.

Я знаю, что внутри у нас черно,
как в каждой твари и предмете. Но
на выходе хрусталика дано
нам различать все преломленья света,
ударившего в камень и вино,
в березу, в воду, в пахоту, в зерно
и даже в голову поэта.

Но мы не знаем ничего о том,
что значит свет, поток, фотон, фантом.
Прозрачный луч, слепящий ветер.
И никогда об этом не прочтем
на этом свете и на свете том,
непреломляющемся свете.



КЛЮЧИ

За воротами дурдома
не волнуйся, все знакомо –
до еды, до стен, до лиц.
Полдник, шприц, таблетка, ужин.
Для того, кто слишком дружен,
запасной найдется шприц.

Успокойся. Будем живы.
Там такой же сброд пытливый
лысин, пейсов и гримас.
Тот же хор многоголосый,
но ответы на вопросы –
не такие, как у нас.

Успокойся, успокойся.
Ничего уже не бойся.
Те же новые слова
у застенного народа.
Только там другая мода
на длину и рукава.

Успокойся, мы привыкнем.
К тем же окнам мы приникнем.
Тот же взгляд из-за плеча
мы заметим, обмирая.
Только там ключи от рая –
у дежурного врача.

КОНКОРД

Лайнер взлетает так, что горят леса.
Этот подъем – восторг почти половой.
Но там, где кончается взлетная полоса,
кукла лежит с оторванной головой.

Мы потеряли звук, разорвали гром,
скорость два Маха – обычна, как брасс и кроль.
Но там, где кончается аэродром,
сеются маки, чтобы разбавить кровь.

Если сожмешь колени, закажешь джин,
может казаться, что держишь землю меж ног.
Но там, где кончается этой земли аршин,
терпит бедствие в море живой венок.

Только священник спокоен, как проводник,
что-то читает в свежей «Зоннтаг ам Велт».
Но как последняя заповедь книги книг
светится надпись над выходом «Фастен белтс!»


ВСЕ ВКЛЮЧЕНО

В морском анатолийском городке
с названием славянским Текерово,
с фроляйн Всевключено накоротке
вдали от Родины нам все равно херово.

Мы тот турист занудный, что с колес
шуршит вчерашней траченной газетой.
Мы – невпопад. Мы – не в коня овес.
И, видимо, мы – не из жизни этой.

Здесь – русский рай. И турок ангел – друг.
Все включено настолько, что залейся.
Но привозное зрение и слух –
там, на другом конце авиарейса.

Сейчас там - снег. И пишут, что бомжи
перебираются поближе к зекам.
Там – выборы. И учат госмужи
не путать гомофоба с гомосеком.

Зачем нам знать, кто победит в возне?
Ни стоящих там нет, ни настоящих.
Но мы - как борт на радиоволне,
фиксирующий курс на черный ящик,

в котором все горит, все включено,
раз тот, кто пишет, Родиной подвинут.
И даже если борт пойдет на дно,
мы будем верить, что его поднимут.


НЕСТИНАР

Если долго смотреть – не мигая, и при свече –
на случайную рябь кабинетных обоев,
то увидишь на них то профиль Эрнесто Че,
то ступню нестинара, то китобоев.

Если долго смотреть за окно, за окном – на луну,
то увидишь над миром лицо азиата,
неотрывно глядящего вниз, на войну
правоверного брата и неправоверного брата.

Дело вовсе не в том, что на стенах и в облаках.
Дело в том, чем загружен подорванный разум.
Оттого и восход – как горящий плакат.
Оттого и закат – как отравленный газом.

Не бывает нигде негорящих олив и чинар.
Не бывает полвыстрела. Пуля – последняя пища.
После каждой победы народ-нестинар
начинает с дымящегося пепелища.



ВОСПОМИНАНИЕ

В возрасте, когда для тебя тридцатилетние – уже старики,
ты слышал страшилки взрослых о мертвой хватке.
Умирая, все-таки разжимают пальцы руки.
И сердце уходит не в пятки.

Сердце уходит в дверь, даже если она – на замке.
И кошка в подъезде играет с ним, как с пойманной мышью.
И та пустота от него в грудном позвонке
становится даже не болью, а главной мыслью.

О нет, не о детстве, о нет, не о том, что года
еще никакие для счета и даже для взгляда.
О слове. Об этом гортанном наречии «никогда»,
похожем на спазм от яда.


ОТЧЕТ

Как нам в гостях? Нам было скучно
сидеть весь вечер на простате.
Тем шутка хороша, что штучна.
Тем анекдот смешон, что кстати.

Хозяин говорил о мантре.
Хозяйка пела а капелла.
Так громко, что бокал спуманте
шел по столу от децибела.

Он бы упал с бельканто на пол,
но Григ успел закончить фразу.
И тот, кто в полумраке лапал
соседку, тот захлопал сразу.

Еще нам предложили в почту
сыграть по антикварной книге,
чтобы образовать цепочку
пар, расположенных к интриге.

Я не был расположен к флирту.
Не видя смысла в общем акте,
я все прислушивался к лифту,
скрипящему в тавотной шахте.

И закурить надумал. Проще
нажал на зажигалкин хрящик.
Но выяснилось, что, как в ощип,
попал в вагон для некурящих.


ДЕТСКОЕ

В зоопарке, в зооклетке
был единственный изъян:
там сидел, прижавшись к сетке,
очень грустный обезьян.

Кто совал сквозь клетку фиги,
кто слова туда кричал.
Но на эти все интриги
обезьян не отвечал.

Он сидел на пятой точке,
глядя бедственно на всех,
как в прозрачной одиночке
безнадежно грустный зек.

С расстояния эпохи
было ясно и давно,
что дела людей неплохи,
если так заведено.

Если мы – снаружи клетки,
а внутри сидят как раз
наши маленькие предки,
осужденные как класс.

Есть у них банан и ветки
и подстилка для любви.
Но нельзя за сеткой клетки
стать потомками, людьми.

И нельзя, как те придурки,
что снаружи голосят,
прогуляться в модной шкурке
по дороге в зоосад.


СЧИТАЛКА


Пока королева в парламенте спикает речь,
которую ей сочинил королевский сапожник,
один из числа депутатов обязан залечь
на койку острога, поскольку ей нужен заложник.

Пока депутат у дворцовых гвардейцев в руках,
парламент не сможет в заложники взять королеву,
поскольку парламент окажется сам в дураках,
поскольку гвардейцы отправят беднягу налево.

Действительно глупо терять одного. И потом,
при том, что сама королева – козырный заложник,
парламент тогда никогда не узнает о том,
о чем собирался сказать королевский сапожник.




ПРИНЦИП ДОМИНО

Не знает никто – ни здесь, на земле, ни там,
как ток переходит поле по проводам.
Как Морзе в эфире идет от ключа к другому.
Тем более как мой беспородный пес
ложится под дверь, упирая в порог свой нос,
за час до того, как я приближаюсь к дому.

Я путал его. Я время менял не раз.
Но как по часам загорался зеленый глаз,
и пес выдвигался к порогу в наряд бессменный.
Как будто мы с ним живем на одной волне
и есть передатчик, который сидит во мне.
А рваное ухо собачье – экран антенны.

Условно мы знаем о принципе домино,
где кости ложатся в мгновение ока. Но
метафора лишь приближает к природе чуда.
И ежели даже гром и петардный звук
опаздывают за вспышкой, идя на слух,
то что говорить о сигнале сюда оттуда?

Я думаю, есть еще не открытый код,
который читает пес, но не чует кот
и та, что меня не всегда ожидает к ночи.
Но это не ток, не волна и не нотный звук
и даже не кровный, височный, сердечный стук,
а то, что похоже на тайный намек меж строчек.



ГАНЕШИ

Бывало ли, что посещает вас
открытие, что завтра вы – без денег?
Хотя живете скромно. В месяц раз.
Ну два. Ну три. Почти без вытребенек.
Ну просто прожил. Просто не нажил.
Ну просто неудачно одолжил
и завтра наступает срок отдачи.
Затравленно крутя ключи от дачи,
тогда мы вдруг посматриваем на
зарамленного на стене слона.

Слон красный. Классный слон. Он тут живет
с какого-то лихого гонорара.
Ведет себя прилично. Он не жрет,
не гадит, словно в цирке на бульварах
натасканный на номер троглодит.
А просто на тебя глядит.

Я в принципе – не собиратель shtuki.
И не от скуки я купил слона.
Не от того, что человечьи руки
венозные лежат устало на
босых ногах, застывших в позе йога.
Мне нужно было, в сущности, немного:
пятно для полуголых дачных стен.
Желательно в пределах средних цен.

Был автор некий господин Нежданов.
Три дня спустя он позвонил нежданно
и попросил вернуть ему слона,
поскольку он продешевил. Чех Радек
мол, предлагает больше на порядок.
Но я его послал, конечно, на.

И почему-то слон мне стал дороже
в тот самый день. Но мы о страхе все же.
Нет, не от взгляда красного слона,
а от того, когда деньгам хана.
Тогда мы говорим: а на хрена
нам этот слон! Тем более, что в доме,
в котором только книжки и кровать,
кроме слона и черной рамы кроме,
ей-богу, больше нечего продать.

И красный слон, предчувствуя облом,
меняет взгляд (что не меняет цену)
с глубокого, как думы о былом,
на мелкий, как закатывают сцену.
Он как бы начинает мне пенять.
Мол, как же так? Мол, как это понять?
Мол, что с тобой и камо ты грядеши?
А этот фон небесный, что за мной?
Я все-таки отчасти неземной.
В конце концов я все-таки Ганеши!

И между прочим, сидя на стене
и слушая, как судят обо мне
и тычут в нос и ковыряют в раме,
я не молчал, как слон? Не делал вид,
что каждый в этом доме - кришнаит?
И что сижу не в бардаке, а в храме…

Ну ладно, говорю, не гоношись.
Такой у нас сквозняк, такая жизнь.
Ну подождем, пропустим эти шансы.
И кто способен в наши времена
дать на порядок больше за слона?
Ну разве что американцы.

И то, когда мы снова – без гроша,
а в этот день республиканцы США
(чей символ – слон) вдруг отрезают уши
оплоту демократии - ослу.
Сенат, банкет, салют, знакомый гимн…
Ну вот тогда возьмем и позвоним
американскому послу:
спасите наши души…

Дозорцев Владлен, 2006

Сертификат Поэзия.ру: серия 983 № 49459 от 26.11.2006

0 | 8 | 3438 | 26.04.2024. 10:56:07

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []