Туманов (3)

Зековоз "Феликс Дзержинский" вышел из бухты Ванино и лёг курсом на Магадан. В трюмах созрел заговор зеков с целью угона судна в США или Японию. Группу захвата возглавил бывший разведчик капитан Василий Куранов: "Один автомат вырвать, и куда эти птенцы денутся?!" Заговор был сдан "ссученными" администрации этапа. Охранники застрелили на палубе "Феликса" 14 бунтовщиков. Василий Куранов погиб на Колыме в 1953 г.

Лето 1949 г.



3.

Расплавлялись в свинце треугольники Ванинских кровель.
Днища туч расчертили в межи гладь Охотского глянца.
И являлся в тумане гигантский невиданный профиль –
Не летучего – дурня-пловца с родословной – голландца.

Пятитрюмная глыба с высоким и острым форштевнем,
Двадцати тысяч тонн измещением скользкая рыба –
Разверзала надстройкой туман, как чудовищным гребнем,
И вонзала в провисшую тучу скуластое рыло.

Вырастал в серой Ванинской мороси «Феликс Дзержинский».
Впрочем, звался иначе титан, покидая свой стапель.
Но не помнил крестин и о прошлой не маялся жизни,
По которой разматывал трансатлантический кабель.

В ту стальную хребтину зашили железные нервы,
Что бы их не шатала штормами жестокая проза:
Он в Дальстроевских гаванях значился флагманом – первым,
Исполнявшим на бис неприличную роль зековоза.

Огибая края островов и углы континента,
Торговал он морскою душой – за идею, не деньги,
Развозя в душных трюмах четыреста тонн контингента,
От литых пересыльных ворот до Нагаевской стенки.

Гордо выкатив грудь, не стесняясь позорного груза –
До ночей, в коих бухты скуёт ледяная блокада –
Бороздил пароход коридор Франсуа Лаперуза,
Отражая в стальной чешуе очертанья Хоккайдо.

Протыкал горизонт остроносый уродливый профиль,
Чужака-одиночки чурались прибрежные птицы.
Грёб к невольничьим бухтам голландский просоленный профи,
Безразличный и сильный пловец с родословной убийцы.



Над морем небо низкое, мышиное –
Хламида полутрупа от проказы.
Злой капитан выкрикивал в машинное
Короткие, как выстрелы, приказы.

Под вечер борода заметно нервничал:
Не с той ноги взошёл на борт по трапу.
Прогноз хреновый, только делать нечего
Служилому советскому сатрапу.

Матёрый волк, готов к любым сюрпризам,
Пусть в капюшоне крив он и кургуз:
В войну в Сиэтл водил он за ленд-лизом
Залатанный паршивый сухогруз.


Его злобят охранники-холерики,
И псов цепных на палубы набеги.
Он в сорок пятом вывез из Америки
Сияющий под лаком Студебеккер,

Никчемный и не ездящий практически,
Но взбивший на парткоме флота пену:
Считался волк безвредным политически,
Пока ему готовили замену.

Матёр он, не слизать его подлизам,
Пусть в капюшоне крив он и кургуз:
В войну в Сиэтл гонял он за ленд-лизом
Простреленный три раза сухогруз.


Густой туман над бухтой низко стелется,
И без бинокля видимость – ни к чёрту.
По лючины забиты трюмы Феликса
Картошкой или зеками – без счёту.

Что там – конина или человечина –
Какая разница, на то она посуда.
Под вечер капитан заметно нервничал:
Он чуял, что засудят из-за студа.

Матёрый, неподатливый капризам,
Пусть в капюшоне крив он и кургуз.
Он вытащил нагруженный ленд-лизом
Со студером тонувший сухогруз.



К той покинутой Богом стране не проторены тропы,
Про туземцев не пишут статей, не снимают кино.
Нас – шесть тысяч – сожрали пять чрев ненасытной утробы,
Уложив ниже уровня моря, на чёрное дно.

В этой проклятой Богом земле не отыщешь иконки,
И окинь горизонт – не найдёшь ни крестов, ни церквей.
А на дне – из угла деревянной трёхъярусной шконки
Бормотал Отче наш кареглазый тщедушный еврей.

Автоматчики с адскими псами ступили на шканцы.
В приотворенном люке над нами – чугунная муть.
Но и с мокрых небес нам спускают, как лестницы, шансы –
Откреститься от хвори, с загривков чертяк отряхнуть.

Если этот трофейный гигант засбоит, повернётся
К неродному шакальему раю откосом кормы,
И отправится, скажем, в страну Восходящего Солнца,
Превратившись в спасательный круг из плавучей тюрьмы;

Если эта махина охрипшим гудком прокричала б –
Докатилось бы громкое эхо до самой Москвы –
Где-нибудь в Сан-Франциско, швартовы отдав на причалы:
Люди! SOS! Мы – такие же, слышите, парни – как вы!

Посмотрели б на нас, удивились: действительно – люди!
Отвлеклись бы на миг от насущных желаний и дел:
Переплавили б тысячи в лом исковерканных судеб,
Перешили бы сотни судьбой искалеченных тел;

Перекрыли б густые ручьи человеческой крови
Из запретных колодцев – притоки реки Колымы...
Расплавлялись в свинце треугольники Ванинских кровель,
Бунтовала вода под винтами плавучей тюрьмы.




Василий Куракин


Повремени. Приструни, парень, нерв.
Горечь вдыхать прогудроненных недр –
Мёртвому опостылет.

В сторону – метр, и ослепит фонарь,
Кашлянет смачно и сплюнет винтарь –
Вышибет дурь навылет.

Толку – подставить пуле
Гордо грудную клетку...
Сколько их в карауле? –
С Колькой пойдём в разведку.

Ну, а коль нам обоим
В жизни – не повезло,
Значит, в разведку боем –
Палубным псам назло.


Фронт в сорок третьем форсировал Днепр.
И, превращаясь в простреленных нерп,
В рай уплывали роты.

С неба закат не сходил до утра,
И одуревший до хрипа ура
Нам надрывал аорты.

Мне б не слыхать истерик
Пьяного замполита...
Фраза: взять правый берег! –
Кровью его залита.

Пал он, герой, в прибрежном
Сером, сыром песке –
С другом-свинцом ТэТэ-шным
В правом седом виске.


Тонет штрафрота – сто бывших зэка,
Рота, добывшая в штаб языка,
Стиснув в зубах винтовки.

Фронту приказано – Ставкой, ЦК:
Реку форсировать штурмом, с броска,
Сходу, без подготовки!

Строили утром роту:
– Сроков во искупленье!
Нужно, ребятки, фронту
Знать бы их укрепленья.

Будет полегче в драке.
Или нам – не в продых.
Ты, капитан Куракин...
Вася... бери троих,


Сплавай, сынок, до рассвета туда.
Партия, знай, не забудет труда –
Справлю тебе Героя, –

Просит... на верную смерть замполит.
Нервы ни к чёрту, «Казбеком» смолит.
– Есть!
                Добровольцы!! Трое...

Вывернул я карманы,
Ксиву извлёк и фото –
Вари-сестры и мамы...
Вольно, штрафная рота!

Всяко случалось в жизни –
Не угодил судьбе...
Пил на поминках-тризне
По самому себе.


Спирт согревал. Он и брал города.
Только Днепра ледяная вода
Скорчила, распластала,

Втиснулась в рёбра десятками игл,
И мне, Вадим, показалось на миг:
Баста, хана настала.

Как-то доплыл – не помню,
Воздух глотая плотный.
Знал я парней, как ровню,
Парни же звали «ротный».

Выбрались меж столбами
С чёрной колючкой. Тишь...
– Ротный... да ты зубами,
Как пулемёт, стучишь.


– Колька, умолкни. Колючку-то режь.
Братцы, айда под запреткою – в брешь!
Только теперь – ни писка.

В гору ползли, залегли, пали ниц:
Вот он – язык! Офицеришка-фриц!
Двое. Болтают. Близко...

Дело-то нам не ново.
Зашевелил губами:
– Коля, тебе – второго.
– Есть, командир! –
                                    Под нами –

Не шелохнет травинка,
Мошек не вскинет рой...
Видел: блеснула финка.
Значит, готов второй.


Первому – резко: ладонью в кадык –
Выпал из пасти слюнявый язык.
Ладно, небось, не помер.

И – на себя, и назад, до Днепра.
Сколько таскали такого добра?
Вроде – коронный номер.

Только, война ли это –
Где не вольна Косая?
Высветила ракета,
Под косу нас бросая,

И накатила лава.
Помню в огне одно:
Двое поплыли вправо,
Фриц потянул на дно.


Вспыхнул восток, как пожар Судным днём:
Наши ответили шквальным огнём...
Выползли, будто раки –

Я, Николай и трясущийся фриц.
Хрипло, не видя товарищей лиц:
– В штаб языка!
                                – Куракин!

Брызнул рассвет сутра лишь –
Вышли мы в наступленье.
Долго гулял, товарищ.
К чёрту их укрепленья!

Фрица спросили бегло:
– Как там? – и пулю в лоб.
И – головами в пекло!
То есть, ногами – в гроб.


Фронт в сорок третьем форсировал Днепр.
И превращались солдатики в нерп,
Стреляные навылет.

Повремени. Приструни, парень, нерв.
Горечь вдыхать прогудроненных недр –
Мёртвому опостылет.

Толку – подставить пуле
Гордо грудную клетку...
Сколько их в карауле? –
С Колькой пойдём в разведку.

Ну, а коль нам обоим
В жизни – не повезло,
Значит, в разведку боем –
Палубным псам назло.



Заскрипят проржавевшие петли несмазанных лючин,
И потянутся люди немой вереницею в полночь,
Подставляя солёному ветру и брызгам колючим
Почерневшие щёки. Куракин, на выход. Бог в помощь!

Тридцатисемилетний, прокуренный, голубоглазый,
Волос – смоль, голос с трещинкой – смачный, сам – сажень в плечах.
Он бы мог стать для женщин такой неотвязной заразой,
От которой росинки блестят в сладострастных очах.



***

Феликс режет волну, как вошедший в раж.
Примостилась штрафная рота –
Сто зэка – у смердящих, срамных параш
Вдоль промасленного фальшборта.

– Не утонет пропахший дерьмом баркас,
Потому что оно не тонет.
Может, видимся, ротный, в последний раз?
Ветер тучку – за нами гонит?..

Насчитал восьмерых. За спиною – два.
В долг живём да под честно слово.
Может, встретимся, Вася, в раю?..
                                                                    – Давай!!!
Мой, что справа. Тебе – второго!

Не такого заделывал крепыша!
Пальцы в горло – и труп на шканцы!
Вот он, Коля, заряженный ППШ!
А теперь, вертухаи – танцы!

Рота, слушай команду! Огонь! Огонь!! –
И огонь из ствола, что рвота!
Трое слева! Ты Кольку попробуй, тронь!
Нынче Коля – штрафная рота!

Коля! За штрафников! За плывущих нерп!
За прогнившие клети-тюрьмы!
За Сибирь! За Россию! За каждый метр!
За парней, что томятся в трюме!

Как на фронте – за каждую бился пядь!
Как в Днепре – по-над чёрной бездной!
Врежь по полной за каждую, Коля, прядь
Овдовевшей твоей невесты!

Бей без устали, милый! Огонь! Огонь!! –
Очищающий мир от дряни!
Николай! Будем жить! Не жалей патрон!
Коля!!! м-мать...
                                    – Командир! Ты ранен!!

– Мы из жадных, уродливых вышли недр!
Это, Коленька, значит – воля!
Сорок третий. Мы с Колей плывём за Днепр.
Ерунда! Не сдаваться, Коля!!

– К трюму, ротный! Прикрою тебя огнём!
За Куракина! так вам, стервы! –
Снова стало светло, словно Судным днём.
Колька крикнул. И умер первым.

И остался Василий совсем один,
Как сосна во пшеничном поле.
Эта полночь не наша. Живи, Вадим.
Долго, праведно и... на воле.



Вился Куракин, как в пляске шаман.
Пули летели сквозь Ваську в туман –
В сторону Сусумана.

Всё. Потерпи. Нынче короток сказ:
Дымом и кровью пропахший баркас –
Не поведёт Туманов.

Колька прижал второго,
Только был третий – близко.
Нам не отдать швартовы
В солнечном Сан-Франциско.

И под Асахи вереск
Вырастит – самурай.
Мчит нас железный Феликс
В дивный шакалий рай.

Александр Питиримов, 2006

Сертификат Поэзия.ру: серия 1006 № 47375 от 12.09.2006

0 | 3 | 3089 | 21.11.2024. 12:07:37

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []