I
Как толкутся во мне эти старые сны,
Воронёные стаи запретов о ставни
Бьются тысячью клювов, о кожу лесных
Моих ветхих хором, а не в храмы перстами.
Ты прости — это щепья летят. И заноз
Слишком много скопилось. Язык, как язычник,
Отплясал и последнюю жертву принес:
Не слетит с него слово на сбитый наличник.
Эти сладких два слога... Но я промолчу.
(Хоть внутри — языками и билами — вече), ...................... (2 в-т)
Оттого, что толпа в чёрных пальцах свечу
Послюнявленных сдавит: «Молчи, человече!».



II
Нет. Не могу на Любовь решиться.
Как она смерти своей страшится —
Не угодить бы, как солнца блик,
В круглый прицел, как в оправу фото...
Вновь на безлюбье одно болото —
То, о котором молчит кулик.

Дует на воду осенний ветер
И, распуская цветастый свитер,
Эхом петляет в лесу: «лю-... бо-...».
Бьётся Надежда последней мухой,
Борется мысль с первородной мукой
И понимает, что ей слабо.

Дух мой ещё не покинул тело.
Их перемирие жизни тема
Очень больная. Терпи и пой...
Пой этот ветер худого мира,
Словно стрелу, свистящую мимо
Мига прозрения Веры слепой.


III
Сказать «до свиданья» — запутаться в числах...
«Прощай» — остается невольная просьба...
Нащупать мелодию пульса... случилось,
А спеть на два голоса было не просто.

Заветное самое слово, что гулко
Аукалось в письмах и таяло тайной,
Прости адресату. Он пел и агукал,
И плакал о давней тропинке протальной...

В шальном откровенье забылись младенцы.
Семь нянек без глаза. Один лишь Свидетель.
Душа ты нагая! Пора бы одеться
Хотя бы в одно из своих сновидений.

А Слово — ты слышишь? — рождает второе.
Они неразрывны вначале, в конце ли.
Так эхо в лесу черноствольной порою
Блуждает себе напоследок без цели...