СЛОВА ЛИЗБЕТЫ

С этими кошками, которые лезут на трон, когда им место только на коленях у мужчин, разговор должен быть короткий…
Дж.Б.Шоу «Смуглая леди сонетов»


1.
Сестренка Мари. Не то, чтоб совсем из шлюх,
Но с легким бессмертьем, тающим в томном взгляде.
Где я успевала, смутившись, спросить о двух,
Брала шестерых ты, втирая седьмому дяде,
Что муж был охальник, хам, хулиган, лопух…
И я напрягала сызмала тонкий слух,
Поскольку пасем, понимаешь, не славы ради,
А ради любви на крови залетейских мух –
Им глазки и лапки поэт посчитает в своей тетради.
И вот ты стоишь, нетленная, в зоосаде,
А я остаюсь синонимом всех старух.


2.
Сестренка Мари, ты продрогла, возьми пальто.
Что наша вражда – античность, зола и лава.
В глазах Геркуланума, в пепле его пустот –
Вот столько же слез, и в ночи различаешь слабо
Оттенки кровей, бургундское от бордо.
Нашей жизни отнюдь не Барто сочиняет главы,
Но зато – королева, каменная – зато,
Мемориалу вовек не покинуть своей оправы.
Мы имеем возможность любить, но права
Быть любимой нам не давал никто…
Глядя, как зоосад вокруг превращается в шапито –
Не за то мы боролись, воистину, не за то.


3.
Пальтишко мое приспущено с белых плеч
Твоих, на мельничный жернов слетает птица.
Ты знаешь, наверно, я б стала тебя беречь,
Когда б нам выпало вновь, двоюродным, породниться,
Хотя ты, конечно, удавишься поклониться,
И взгляды одни – разрывные, шрапнель, картечь.
Надо было, что ли, вниманье мое отвлечь,
Ну, там рявкнуть: пошла ты знаешь куда, сестрица?!
Потому что – чем наша нежнее при жизни речь,
Тем активней посмертно хочется материться.
И по делу: тесна, к сожаленью, моя столица,
Для полков, которым с тобой не терпелось лечь.



4.
Ну, а ты, конечно, на каждом углу лгала,
Что я не способна любить, размножаться, длиться.
Кто тебя просил соваться в мои дела?
Я уже позабыла – ты скольким скотам дала,
Только б они поверили, что я и впрямь не девица?
Анатомия сердца – изъян моего ствола,
Анатомия тела – склеп, Господня десница.
Та глава, которую я невпопад прочла,
До сих пор нераскрытой книгой в пыли томится,
И на каждой странице – снова зола, зола…
Наше тело – тьма, понимаешь, Мари, темница,
За единым выходом, которым ты и прошла.


5.
Ты не станешь старой. Парик под чепец затолкав,
Строить внучек, седых дочерей приводить к ответу,
Видеть в зеркальных стенах и потолках
Только фотографическую кювету,
Проявляющую то, чего в тебе точно нету:
Старость в румянах, бантах, на крашеных каблуках.
Ты точно не станешь старой, даже того взалкав,
Как ядра в ватерлинию алчется изношенному корвету –
Так истомным гулом несется в разбитых на треть полках
Трубный возглас атаки, и впопыхах
Расцветают кресты – в небесах, на груди, в руках.
Я тебе устранила возможность эту.


6.
Ну, и кто там, сестренка Мари, за тобой угорал?
Пересчитай по пальцам, моя дорогая детка.
Юный корнет, конечно, седой генерал –
Как там напето в слезливом романсе метко,
Но так, согласись, чтоб не кинул и не наврал,
Такое, ма шер, с тобою случалось редко.
А все потому, что ты путала ритуал,
Была бесполезно безбашенная кокетка,
И кто там только телом вальяжно не торговал:
И Босуэлл черный, и королевич твой – малолетка…
Нет, этих надо вести на бойню, позвав на бал.
Топор или Тауэр (а ведь был не милорд – конфетка),
Чтобы, требуя травли, Тайберн в сто рыл орал.
А ежели сильно любишь, то сразу: крюк, пенька, табуретка.



7.
Но, в общем, конечно, родить тебе удалось,
А я – пустая, и крови идут, как воды.
Мальчишка-наследник колышет немую злость
Тюдорного нрава, проще бы сесть на гвоздь
Фижмами всеми, чем всхлипывать: годы, годы,
Сухими руками сломить пытаясь земную ось.
Я, впрочем, и так отменила права природы,
Затем не родную кровь за собою, белую кость
Увижу, а в лучшем случае – тапочки-скороходы
Белые, у них в похоронке особый лоск.
Желчью женская доля вспоила-то нас поврозь,
Но одно и то же в кошмарах – блаженные твои роды,
Дряблая грудь моя, старушечья. Не сбылось.


8.
А за что мы тогда боролись, кстати, моя душа?
Не за корону Англии, кровь Христова.
Сколько на свете прекрасных на вкус держав,
Я-то охотно тебе уступить готова
Этот вот сад, и под сенью его – простого
Над головой мелькающего стрижа.
Что он мне, рыжей? Течет молоко с ковша
Белой большой медведицы, Господь говорит: ни слова,
Да и я не способна на лишнее антраша.
Но память подносит услужливо: снова, снова
Твоя голова на блюде лежит, на перстах – парша
Засохшей крови… и ничего иного.


9.
Нет, сестра, корить не к лицу, шалишь.
Пусть держава – в масть, любовь оказалась круче.
Так зачем ночами являешься, тихая, точно мышь,
Да еще и Лестера, Эссекса с собой волочешь до кучи,
Всем своим видом спрашивая: не спишь?
Да, не сплю, Мари, стерегу мертвецов, но лишь
Рассветает, и тени в саду становятся ярче, гуще,
Скрежеща клюкой, я бреду через весь Париж,
Не затем, что верю: вдруг тебе помогу чем,
А затем, чтоб послушать, как снова, сестра, молчишь,
Как сочится сквозь плиты песчаника терн живучий,
И дрянное пальто к белизне твоей льнет колючей,
Когда ты проходишь в кущи, стопами касаясь крыш.


5.06.06

Илона Якимова, 2006

Сертификат Поэзия.ру: серия 215 № 45455 от 09.06.2006

0 | 3 | 2104 | 17.11.2024. 19:45:31

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []