ПИСЬМА В НАСТОЯЩЕЕ (2001) Первые опыты

ПИСЬМО ПЕРВОЕ


Я не чувствую, где ты… наверное, здесь… начать
разговор не в силах, прошу лишь тссс… не шептаться -
верь, любимая, если помедленнее молчать,
полагаю, что будет возможность поцеловаться.

Я не чувствую, где ты… наверное, возле… миг
обожжен нестерпимой, но вряд ли случайной фразой.
Только это не фраза - потрясший пространство крик,
повторяемый стенами. Оба раскрытых глаза

все не чувствуют, где ты… наверное, где-то… ты,
вероятно, не знаешь, зачем и откуда явлен
силуэт человека, который твои черты
в перегревшемся кубе не может сыскать, и явно,

нет, не чувствует, где ты… наверное, рядом… он –
знать, скорее, пейзаж, чем деталь натюрморта. Помнишь,
я всегда говорил, что король, потерявший трон,
все равно есть король, но которому Бог не в помощь?

Так вот знай: я был прав… я не чувствую, где ты… быть
может, есть еще в мире, а, впрочем, не слишком важно…
Ибо самое главное в том, что меня знобить
ни за что не устанет, и больше ладоням влажным

не почувствовать, где ты… возможно, поблизости… ад
страшен смертным не карой со смятых страниц Корана,
а прощанием с жизнью, и горечью, что назад
западающих клавиш юродивого органа

никогда не вернуть… я не чувствую, где ты… мысль
устремляется к области памяти черно-белой,
на экране которой зима, и конечно, мы с
отвратительной серостью взглядов. Всей болью тела

я не чувствую, где ты… не чувствую, где ты…я
замечаю, как время, не знающее пощады,
между нами выводит немое тире… хотя,
я могу ошибаться. Ужели моя отрада -

сторожить пустоту, и не чувствовать, где ты… век
обрастает секундами, легкие дышат грустью.
За окном чьи-то ноги, спеша, уплотняют снег,
и прислушиваясь к учащающемуся хрусту

я не чувствую губ… тех, назвавшихся мне тобой,
в духоте кабинета, где имя уже навечно
сохранило свой слепок. Коньяк закурив травой,
в неприличный осенний час я пытаюсь лечь, но

ни черта не выходит. Не чувствуя, где ты, мир
незаметно тускнеет, но я на смертельном фоне,
даже если мне скажут, что лопнули струны лир,
напоследок исполню одну из твоих симфоний.



ПИСЬМО ВТОРОЕ



Грань между "очень" и "слишком" не на волос, но почти.
Мысли плетутся в орнамент, и скоро начнет светать;
всюду лишь мятые письма с постскриптумами "прочти":
так и не высланны адресом – некому высылать.

Мутной морфиновой горечью - шлангами голубых
вздутых вен – циркулирует выцветшая тоска.
Хочется спать – это следствие жадности головы к
ненавязчивым снам, в чьем пространстве не так близка

неизбежность тщеты… Но, позволив сегодня себе не спать,
я наблюдаю горбатый восход в густоте цветов,
чтобы верить в то, что уже не смогу не встать,
и не плестись за тобой многоточиями следов…



ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ



Я простыл. Ты – в Германии. Снова не до письма:
стыдно ровно настолько, насколько неровен снег.
Эпидемия гриппа. Безденежье. И зима,
подмененная тем, чем за дверью продолжен век.

Ощущение сырости: в горле, в носу, в себе –
исключает улыбку, беззубость сопливых кровель
намекает на март, и сорвись я на Кок-тюбе,
наблюдал бы за городом, стоя с домами вровень.

Отдаление не убивает в деталях ценность,
потому, как, само по себе, отдаление суть деталь
сумасшедшего утра, в котором густая таль –
отдаление от зимы. Помни, несовершенность

наших дней не в отсутствии перемен,
а в неясности их. Пустота по - поверь - большому
счету, излишество: воздуха, эха, стен,
жестов, слов, и т.п. Редко, когда такому

человеку, как я, удается поймать удачу,
стать счастливцем, согреться ладонью Ники,
впрочем, важно ли это – езжай я вчера на дачу,
то сморкаться бы мне с веранды на куст клубники,

но до дачи – полдня. Пью шестую бутылку пива,
ем, не морщась, лимон, измеряю температуру
батарее, стеклу, подоконнику, раме, стулу,
паре кресел, дивану, и фото, где ты красива.

Скоро лето. Я болен. Я жду тебя этим летом –
в одаренности всем без разбору дарить тепло
проку нет – и со взглядом анахорета
никого не тревожу. Язык, нисскользящий по

вертикали любимой, уверен, что лишь дыра
обладает взаимностью, той, что порой без слов
объясняется стоном. Простынь я позавчера,
то сегодня, пожалуй, лежал бы почти здоров –

представлял бы себе будто август уже возник,
ты приехала, и, до корней перекрасив волос,
что-то шепчешь с немецким акцентом, лик
твой немного бледен и грустен любовный голос…

Но оранжевый свет даст мне знать, что на самом деле
это март, а не август. Шалава, одевшись живо,
хрипло скажет «до встречи». Умри я на той неделе
под вечерним трамваем – нос бы не заложило…



ПИСЬМО ШЕСТОЕ



Накорми меня ложью с руки - дрожью розовых пальцев,
чтобы слух, не догнавший пустую вибрацию звука,
различил тебя в сонме подобных невинных скитальцев…
Ах, как ночь большеглаза! Внимай ворожбе перестука

охмелевших сердец, не хватающих вечность за пятки.
Мне не надо безмолвия, если оно не о светлом:
я хочу оказаться не здесь, в суете беспорядка,
а в какой-нибудь области чувств, не изъеденной ветром.

Накорми меня ложью – в прогорклости правды досадной
не сыскать утешенья – я знаю, насколько безгрешен
и сухой поцелуй, наследивший на шее прохладной,
и губы фиолетовой привкус незрелой черешни…

В свой двадцатый январь я слежу, как моргают созвездья,
не в прослойках тумана, но где-то значительно выше,
и из грусти красив, из минутной боязни любезен,
я пытаюсь молчать, но вокруг не становится тише.

Накорми меня ложью… В неона густой оболочке
мы найдем еще место - его не должно не остаться…
Погляди, с этой выси ты - будто угасшая точка,
перестань, не беспамятствуй… нам ли пристало проститься?



ПИСЬМО СЕДЬМОЕ


Я не знаю, кому и за что я сейчас подарен,
не успев появиться, тотчас умирают планы.
От вчерашних костров любви потянуло гарью -
остается лишь теплым пеплом посыпать раны.

Я вплетаю гортанью руладу в полночный шелест
опадающих пятен, шуршащих за теплый ворот.
Мои бледные пальцы, разжавшись, почти согрелись
от секундного взгляда спички на сонный город.

И луна, словно мать, аккуратно целует темя;
остальные источники света опять незрячи;
запахнись в темноту, остальное покажет время:
в этом рваном пространстве глаза ничего не значат.

Где-то рядом – зима, ненавязчиво пахнет хвоей,
зарываясь под щебень, закончился переулок -
из слезящихся карих зрачков, умножаясь вдвое,
парниковым эффектом Венеры глядит окурок.

Бестолковым прохожим внезапную смерть пророча,
я не знаю, кому и за что я сюда ниспослан.
К амальгаме кровати щекой приникая ночью,
я не помню себя среди всех в непонятном "после".

Я не знаю, на что я теперь без тебя способен.
В геометрии рамы ландшафт перегружен небом:
чей-то профиль в окне напротив трясет в ознобе…
Ухожу… ухожу… но не вздумай срываться следом…



ПИСЬМО ВОСЬМОЕ


Я снова здесь. Ты спишь. Ты умерла.
Скрипучий наст. Плывущие рулады.
Вокруг декабрь – весь город добела
окрашен холодом. Могильной у ограды

стою один, в обнимку с хрипотой,
и дерзостно мороз щекочет шею…
Я слишком пьян, но вряд ли сожалею
о выпитом тебя за упокой.

Опять один. Вчера я тоже пил,
ласкал впотьмах беременную шлюху
в тисках минета скорого, курил,
и что-то истиха пришептывал на ухо.

Я пил за нас, за то, что больше ты
уже не промолчишь мне "мой хороший".
Повсюду полумесяцы, кресты,
надгробья, занесенные порошей…

Опять один. Я думаю, что мы,
нет, я уверен, завтра невозможны…
Меня тошнит от блеклости зимы,
и ненависти к небу. Слишком сложно

понять себя... О, Боже, как давно
я где-то был... Как все пестро и броско!
Пространство памяти опять засорено
присутствием далеких отголосков...

Плевать на храм - шершавый аналой
отныне чист, молитвенник утерян.
И надписям, исполненным иглой
дурной любви я вряд ли буду верен.

Иду домой, заснеженный ландшафт
пьет проливень, начавшийся нелепо…
И некому прикрикнуть "Где твой шарф?
На улице, казалось бы, не лето!"

Я не приду. Грядущих перемен
не объяснить словами из тетради;
я ничего не в силах дать взамен
тяжелому молчанию, и ради -

опять!? - тебя я не приду. Финал
не терпит предрешений и упреков,
и тут мое "о, если бы я знал!",
по меньшей мере, незачем. В пороках -

вся блажь людская. Звуки не о нас,
а мне, поверь, исхлипываться нечем -
пытаюсь плакать… вздрагивают плечи...
но ничего не катится из глаз.

Я не приду. Фрагменты наших встреч,
возможно, будут сниться. Временами,
мне кажется, я не смогу сберечь
несуществующее. Между нами -

небытие. Не жди - я не вернусь,
не наслежу у насыпи с твоими
инициалами: я, видишь ли, боюсь
на мраморе читать родное имя...

Квадрат окна. Печать метаморфоз –
на лбу пространства. В качестве подарка
на Новый год - блюющий дед Мороз,
с десяток птиц на небе, и под аркой

сидящий бомж, прохожих матеря,
перебирающий цветастые отрепья
из сумки в сумку: знать, до мартобря
он жить еще намерен. В меру крепок

и жидок воздух. Ропщут небеса,
неровный горизонт исполосован
тугими струнами. Аллеи парка, сад,
проспекты вымерли, а я пытаюсь снова

найти людей. Почти случилась ночь.
Осины скрючены. Из ливневой завесы
не вырвать гор. Единственный источ-
-ник света тускло падает на кресло.

В конверте стекол сохнут мотыльки...
Сегодня год, как ты ушла в иные
и странные миры: мы далеки,
а вместо глаз зеленоватых ныне -

квадрат окна. Ловлю губами дождь,
ему с лица не смыть налет печали.
Под жуткий плеск, под хлюпанье подошв,
кого-то ждут, волнуются, встречают...

Квадрат окна. Рассвет настал скорей,
чем ожидалось. Направляюсь к ванной,
чтоб сонно стоя, как обычно, в ней,
у зеркала застыть с улыбкой странной…

Опять один. Я больше не приду.
Квадрат окна вмещает только то, что
извечно вне…
И пусть тоскливой почтой
ночная служит скоропись в бреду.



ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ



Отрекаюсь от всех
непридуманных мною побед,
от прохладных утех
под ногами оставленных лет.

От игольчатой мглы
отрекаюсь - в тени пирамид,
мы ничтожно малы,
чтобы вновь воскресить этот миг…

Отрекаюсь от нег,
от убийственных ласк полутьмы:
если это побег,
я хочу добежать до зимы,

где в сиянии льда,
возвращая секунды годам,
я приду и тогда
ты прижмешь мои пальцы к губам,

и прерывистый смех
набежит серебристой волной…
Отрекаюсь от всех,
отрекись, если можешь, со мной…

От безумных людей
распухают мозоли души,
отрекайся скорей –
мы вдвоем и без них хороши!

Я уже пережег
порыжелые черновики…
Отрекайся, дружок,
отрекайся, всему вопреки!

Мы вплетем в нашу тишь
песнопений гортанную медь…
Отрекайся, малыш –
это все, что нам нужно суметь!

Что ж… не хочешь? Иди…
Мне пора, не держи мою кисть…
Не могу… не гляди…
заклинаю тебя, отрекись!

Позволяю сейчас
успокоиться карандашу…
Отрекаюсь от нас,
отпусти мои плечи, прошу!

Без таких передряг
мне, похоже, немыслима жизнь,
ты молись в сентябрях,
и держись… непременно, держись!

Этот сумрак картав,
и не в силах его перебить,
отрекаюсь от прав,
позволяющих снова любить…

От игольчатой мглы
отрекаюсь - в тени пирамид
мы ничтожно малы,
чтобы вновь воскресить этот миг…


2000-2001

Жумагулов, 2006

Сертификат Поэзия.ру: серия 466 № 44409 от 01.05.2006

1 | 6 | 3067 | 24.11.2024. 15:06:58

Произведение оценили (+): ["Александр Ивашнёв"]

Произведение оценили (-): []