SAVANAROLA

До тех пор, как я тебя не увидел в конце столетья,
восседающим воином на кобыле с изумрудною пеной,
подобием медного всадника для флорентийцев.
Я полагал, что ты бронзовый, полый внутри
или мраморный, трехметровый. На худой конец из куска
ломбардийского камня. Выбор плоти твоей вековечной
не случаен отнюдь потому, что каков материал
после смерти, избирают потомки, такова их к тебе
благодарность и считай, что тебе повезло
относительно внуков. В густоте запоздалого лета
я пытаюсь представить, как здесь, загорелые руки
втискивали тебя то в одну, то в другую, то в третью
оцеревшие ниши с плющом, коих не перечесть
по периметрам улиц. Это уже гораздо позднее
грубые камнетесы, наглотавшись тумана и граппы
тащили волоком по мостовой, твой “чугунный” затылок,
а конечностей сломанных хворост опускали на дно
темно рыжего Арно; цвета взятого в плен
антикварных салонов, музеев, кабинетов и папских
квартир, закрепленных на ребрах Бернини.
Все твои безделушки, каменья, дорогие приборы ученых,
корешки фолеантов, картины, позолоченных голых наяд,
в общем массу античного скарба
размели по домам горожане.
Если память способна без плоти различать,
что ты там загибал о грядущем потопе, ибо всякая плоть
извратила свое назначенье “и т.д. и т.п.”
Значит ты меня тоже услышал, но не можешь ответить
по известным причинам, и мне остается расточать
свой запас силлабических будней, возвратившись на север.
О потопе, о страшном суде, как вещал ты, гнусавя толпе
забурясь в пыльный угол какой-нибудь церкви.
Мудрый клирик эпохи, вот таким я тебя представлял,
и задолго еще до того, как я встал обнаженной ступней
на круглую мраморную плиту пред фонтаном Нептуна
и задолго еще до того, когда здесь выпадают осадки.


Ты бы мне запретил слушать джаз, восхищаться Пиндаром,
носить расклешенные брюки, изучать УПК Хамураппи,
рисовать города Атлантиды и лепить из февральского гипса
ледяные парады планет, проповедуя свой катехизис
не пускал бы из темного нефа в гости к Буоноротти
из жестокости к внешнему миру закрывал бы плащами монахов
витражи и скульптурные торсы, указуя перстом на распятье.
По сравненью с тобой, тот еврейский подросток
с небожительной сущностью - просто кудрявый шалун,
вундеркинд средь песка и лепешек.


Гефсиманские яблочки падают в темя,
озаряя все новых исаков, тем открытым законом,
уточняя название в оном и все больше склоняясь во мненьях
(притяжение для дураков, а по сути покорность
и отчасти беспомощность) а потом всех их тянет раздеться,
и упасть на траву и смотреть в безупречно жемчужное небо.
Ты же профиль надломленный, иже на своейной res sacra miser*
(капюшон, крест, костыль, да тяжелые четки)
ты использовал старый прием. Примитивность всегда безгранична,
заимеет не только права, но и власть,
создавая подобие рая, образ, тот который понятен.
Я и сам далеко не язычник, но леса с паутиной зимы
или теплые рощи оливок, облака скороходы, понурый
горизонт над осенним заливом, голоса, кружева
балерин, запах черного хлеба и роз
из меня создают дух, который ты б пытался изгнать,
но, решив, что не хватит усилий
начал тоже проделывать с теми, тех
кто слушал твои постулаты на высоком жаргоне схоласта.
И один из них может с похмелья,
с тонзурою потной чуть хромая на левую ногу
подошел и по дурости ляпнул, летним полднем напротив собора -
"он во всем начинает быть схожем с Домиником"
и все согласились.


Полагаю в ту пору шел снег, когда ты
подбородок вонзивши в январские серые тучи обратился к себе.
(ты всегда лишь к себе обращался)
И толпа флорентийцев, как дары понесла на огонь
карты, шахматы, древние кубки, купидонов из мрамора
ворох бархата, шелка, отрезы парчи,
разноцветные маски, литавры, украшенья для рук,
парики для господ и корсеты престарелых синьор,
для девиц сексозвучные рифмы.
Я как-будто и впрямь наблюдал, как четыре здоровых монаха
били палками старого антиквара
в подворотне напротив садов
в тех, которых бесовские страсти
разгорались в пределах ремесел
и взошли на вершину искусства.
Ты и сам им завидовал в тайне.
Я вначале решил, что бессилен, зашевелился
открывая глаза. Потолок по краям в завитках
листьев лавра, сплетенного с лентой
и на стенах все те же картины в лакированных рамах - мура.
Это время во сне превращает
в чепуху, в роковую насмешку, то что мы называем
неспешным растворением в прошлом.
Губы мямлят классический бред.
За окном снегопад - это кстати
роскошь льющейся хлопьями марли
занавесит реальные виды этих хижин кирпичных и свет
посторонних пугающих окон.
Почему Джироламо мне трудно объяснить
любопытство, навязчивость темы, тот нахальный намек
при котором, как из Арно, со дна подсознания
на поверхность всплывает не то, что мы в детстве
краснея скрываем, а нечто из ада и в профиль,
даже похожая с фавном, горбоносая веха, фигура
бунтаря и аскета, тирана и добродушного старца.
Собственно это четыре слагаемых любого республиканца.
Сам бы Юлий тебе позавидовал точно
не в масштабе конечно, но чем-то
совсем неземном.


Жаркий август лениво разгоняет людей
с раскаленных камней Синьории:
к фонтану с атлетическим торсом в центре площади,
под навесы безлюдных кафе и в соборы.
Я и сам, прикрывающий темя, каким-то французским журналом
пытаюсь спастись от жары. И, если бы вдруг кто-нибудь
в этот час спросил бы меня:
что вы думаете об индульгенции?
Я бы ответил, а где ее можно купить?
Вот так тлея в белой рубахе, в золотом переулке,
где даже ставни стучат fa-cal-do**
вдруг невольно полюбишь пургу,
дикий холод и мглистое небо.
А ты Джироламо, железный маршал Флоренции
торжествуй на дыбах и режь ангелов в белых рубашках,
и псалтырь догоревший цитируй.
Я шепну тебе в медное ухо во сне "лучше бы ты был живописцем,
как твой соплеменник".

*пер. с лат.: несчастный - святыня,несчастный священен
** пер. с итал.- жара

Боровиков Пётр Владимирович, 2005

Сертификат Поэзия.ру: серия 913 № 40148 от 11.12.2005

0 | 1 | 2677 | 22.12.2024. 11:48:47

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []