Пришли волненья. Кажется, зима
идет к концу, и снег лежит халвою,
вдоль тротуаров. Серые дома
вдруг выплеснулись розовой волною
на черные квадраты площадей
с медузами расколотых ледышек,
и потеплевший ветер хрипло дышит
в больные лица суетных людей.

В такую пору - время сожалеть,
и при свечах, глотая красный вермут,
февральских дней расплавленную медь
притягивать к бунтующему нерву.
Закрыть глаза. Попробовать уснуть,
вдаваясь телом в горизонт кровати,
невольно слушать сквозь больную грудь
сердечный стук в кровавом циферблате.

Еще раз попытаться на свету
перечитать страницы о разлуке
влюбленных пар и, поднося ко рту,
согреть дыханьем мерзнущие руки.
Так время оставляет позади
обрывки снов и зимнюю усталость,
и яркий свет исчезнувшей звезды,
и зеркала, не знающие старость.

Из дивных грез, в туманах снеговых
уже любовь с тобой не ищет встречи,
как говорится, нет уже иных,
да и других, кто некогда далече
отсюда стал. Пророчествуешь впрок
сам для себя в безухую окрестность:
что март грядет, что ты не одинок,
что мертвецы любимые воскреснут.

Глаза, слезясь на ощупь, наугад
скользят в пространстве густо заселенном
по лицам в окнах, ребрам колоннад,
по бронзе львов, по дебрям незеленым
подрезанных столетних тополей,
не утомляясь холодом и далью.
Но не находят в сумраке аллей
знакомый профиль с лондонскою шалью.