СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ГлаваVIII, ч.1 и 2)

1

Темнеет горизонт,
и кажется, что грозы
Не разрядили летом
всех орудий.
Но Маня
свято верует в прогнозы,
Я верю Мане,
и дождя не будет.

На сельском кладбище
ни врат и ни дорог,
Ориентирами -
здесь тополя и вётлы.
Да и порядок,
видимо, не строг,
Где холмики редки,
а где прижаты плотно.

Там крест стоит,
там столбик да табличка,
А там трава
и только лишь трава.
Один бы я
в системе необычной
Навряд ли что нашел,
и Маня в том права.

Она вдруг
среди сумрака и тени
К кому-то обратилась
еле слышно,
Склонившись
над оградным запустеньем:
"Ну вот и сын к тебе пришел,
дядь Миша!"

Вначале я увидел
имя, даты
Как нечто
незнакомое мне что-то,
И рядом с ними
в рамке небогатой
Довольно
сохранившееся фото.

Но что это?
Земля вдруг стала зыбкой.
Пожар в лицо,
в ногах свинцовых - стынь!
С портрета на меня
смотрел с полуулыбкой
Знакомых глаз
мой непослушный сын…

2

Где все мои слова?
Где слух мой, где мой взор?
Я словно онемел,
не слыша и не видя.
Как будто, не вступая
в разговор,
Отцу успел я
нанести обиду.

Но он ведь тоже,
тоже приходил,
Сюда к соседней -
вот она - могиле.
Возможно, что и он
не находил
Слова, которые
все деду объяснили.

Церковный староста,
мой дед, его отец.
При встречах был,
наверно, неприветлив:
"Ну что ж,
ты все играешь, сорванец,
Знать мало я тебя
учил при жизни плетью!"

Василь Васильевич!
Суровый предок мой,
Я чувствую,
бежит мороз по коже,
Когда бы был ты в силе
и живой,
И мне бы всыпал
за закон свой Божий!

И ты, отец,
по крайности другой,
Быть может, к деду
присоединился…
Но нет…
Ты отличался добротой
И даже
над врагами не глумился.

Но все ж я знаю,
недоволен ты.
Твой сын пришел к тебе
без партбилета.
Сквозь сорок лет
тревожной немоты
Ты требуешь
немедленно ответа.

Негромкий памятник
твой ровный холм отметил,
Табличка, фото, столб
взамен реста,
Но даты -
год тридцать шестой и третий,-
Не возраст ли
отмерили Христа?

Нет, не сиял
высокочтим и светел
Святейший нимб
вкруг головы твоей.
Ты жизнь любил,
и я тому свидетель,
И шёл на всё,
во имя лучших дней.

В двадцатый год
усталый и голодный.
Когда ручьями кровь
гражданский фронт лакал,
Вторым оружьем
и оплотом контры
Стал хлеб
в амбарных ямах кулака.

И, получив ответ
на все вопросы:
"Все пролетарии, соединяйсь!"
Партийно-комсомольские
Христосы
Шли по России,
истиной делясь.

Она то пулей,
то ножом, то пеклом
Встречала их
у балок и застав.
Но что есть истина?
В боях коммуна крепла
На беззаветных,
праведных костях.

А те, кого
полуживыми сняли
С победно пронесённого
креста,
Взвалили новый крест
из цемента и стали,
Сурово и упрямо
сжав уста.

Но круг замкнулся.
Сын твой ближе к деду.
И по прошествии
десятков уже лет
Тобой с трудом
добытую победу
Он видит пленницей
властительных невежд.

Ты выбрал
фанатичного кумира.
Он чужд мне
вместе с правдою своей.
Неблагосклонна
к "измам" моя лира,
Когда теорией
жонглирует злодей.

Мой стих разборчивый.
Иной мне нужен гений.
Я рад приветствовать
над Родиной зарю,
Но, прежде чем
проникнуться идеей,
Мессии новому
в глаза я посмотрю.

Из тех, кто чашу
не сменял на чару
И всю испил,
своих идей в плену,
Я знал лишь одного –
кубинца Че Гевару,
Да, жаль, он выбрал
не мою страну.

И, если мог бы
ты, отец, взглянуть
В глаза и на дела
сегодняшних клевретов,
То эту
бледнорозовую муть
Ты б красному
не уподобил цвету.

Ты не стонал, не трусил,
не жучил.
В семнадцать лет тебе
в кулацком стиле
Самарские
крутые мужики
Тугою дробью
грудь перекрестили.

Я знаю, где б ты был
в тяжелом сорок первом,
Но год тридцать седьмой
стоит обиняком.
Сумел бы ты
не прикоснуться к скверне
И друга своего
не называть врагом?

Вопрос жесток.
Ответ не столь уж важен,
Статистику ему
не изменить.
И сколько тех,
кто был в боях отважен,
Склонялись запятой
за росчерком "казнить".

"Товарищи"
в высоком самом ранге,
По мановению
всесильного вождя,
Как скорпионы
в пол литровой банке,
Друг друга поедали,
не щадя.

Мы скованы
непреходящим страхом
Всепроникающим,
постыдным и тугим.
Не всем дозволено,
не шутка, даже прахом
Под именем
покоиться своим.

Иезуитскую
с изнанкою мораль
Ни сердцем, ни умом
я не приемлю.
В ней человек,
как личность, умирал,
А пыль в глаза
слывет высокой целью.

Мы рвались в первые,
так скрытно, что другие
Семь лет назад
гуляли по Луне.
И наших неудач секретных
гири
И при успехах
в тяжесть были мне.

Наш главный программист
чуть не упал со стула,
Когда "Стрела",
ссылаясь на мой ПУВД,
Предупредила, -
через пять минут
Гагарин спустится
в окрестностях Стамбула.

И только год спустя,
опять же под секретом,
Нас успокоили,
не мучая умы,
Сказав, что тормозом
служившую ракету
Включили позже,
чем считали мы.

Такое вот у нас
во всем доверие,
Такие от себя
самих же тайны.
За иллюстрацией моей
глухие дебри,
В которых глупо
уповать на планы.

И потому идет всё,
как идёт,
В народе говорят, -
ни шатко и ни валко.
После войны
один у нас был взлёт,
С которого
спустились мы на свалку.

На груды
устаревших чертежей,
На остовы
чудовищных конструкций
При изобилии
людей и площадей
И самих лучших
в мире Конституций.

Прости, отец,
но не тебе в укор,
Скорее в собственный
я обращаюсь адрес.
И пусть твой внук
со мной продолжит спор,
Когда и я в небытие
отправлюсь.

Кто знает, может он,
во времени грядущем,
В другой стране,
среди других знамён,
Пусть на земле всё той же,
но цветущей
Поставит свечи
в память двух имён.

Прощай, отец,
покой тебе и слава
Самозабвенного
и честного борца.
Прости, что сын
ни слева и ни справа,
Но всё ж он твоего
по духу образца.

Виктор Калитин, 2005

Сертификат Поэзия.ру: серия 669 № 33033 от 23.03.2005

0 | 2 | 2340 | 22.11.2024. 07:16:03

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []