2
В натопленной избе
надсадно пахло хлебом
И сытостью несло
из каждого угла.
В окладе
вызывающе хвалебном
Покои
Божья Матерь берегла.
Хозяин – сухопарый
крепкий дед,
И слушать не хотел
настырного Ивана,
Железным доводам
которого вослед
Одно и то же плёл
он беспрестанно:
«Замки-то посшибать,
оно легко, конечно,
Чужое – не своё,
хватай, что тяжелей.
А ты сперва землицу,
друг сердешный,
Вспаши, засей,
да дожжичком полей.
Мне со снохой
пять ртов теперь кормить,
Мужик наш запропал,
едри его!
Ты б, паря, поумерил
свою прыть,
У нас, небося,
с красными сродство…»
Иван встал со скамьи:
«Ты к нам с родством не лезь!
Таких, как ты,
кидал я из вагонов.
Ишь, «сродственник»,
позеленел аж весь.
Давай ключи,
устал я от поклонов!»
«Антихрист, вор!
Молокосос!
Да я тебя…»
«Что ты меня, я знаю.
Да руки коротки
и пар твой без колёс.
Как хочешь, дед,
а я пошел к сараю.»
В сенях за стенкой
проскрипел настил,
Дверь отворилась и,
снимая шапку,
Вошёл неторопливо
Михаил:
«Здоров, хозяин!»
«Ждраште,» – дед прошамкал.
«Да только здесь
хозяин-то вот тот, –
Он крючковатым пальцем
ткнул в Ивана, –
Того гляди,
за пуд зерна убьёт,
И шкуру спустит с нас
для ради плана.»
«А у меня, Иван,
сдавали добровольно.
Сосед вот Пантелей,
семнадцать сдал пудов.
А ты, вот, дед,
и Михаил свел брови, –
Односельчан всех
осрамить готов!
Забыл, какая власть
тебе добыла землю.
Седая голова,
да память коротка!
А, ежели
поверить Пантелею,
Ты мог бы сдать
пудов до сорока!»
Дед в ярости
ногою топнул оземь:
«Врёт сатана!
Сам сто пудов снял, леший!
Нас ртов в семье ,
считай, так целых восемь,
А у него зубов
и того меньше.
Хоть кум он мне…»
– дед взвизгнул и осёкся
От пристального
взгляда Михаила.
А тот ответил:
«Ты не беспокойся,
Коль так, и кум
добавит твой по силам.
Пойдем, Лунев,
в сенях я видел шкворень…»
«Не дам – взъярился дед,
– убей меня теперя…
Не дам! Мой хлеб!
Христопродавцы! Воры!» –
Неслось уже
из-за закрытой двери.
Пока Иван прогнал
двух-трёх зевак
И запер в конуре
на всякий случай псину,
Проворный Михаил
(все ж слесарь, как-никак)
Недюжинный замок
с дверной щеколды скинул.
Утаптывая снег
перед амбаром,
Он обернулся,
чтоб позвать Лунёва,
Как вдруг,
сраженный громом и ударом,
Припал к стене,
не выдохнув полслова.
Беды не понимая
до конца,
Он выхватил наган,
холодный, как ледяшка,
И услыхал
несущийся с крыльца
Истошный женский вопль:
«Маняшка!»
Там на крыльце,
девчонка лет шести
Вцепилась, плача,
в полушубок деда,
Сноха которого
пыталась отвести
Его ружье
в бесчувственное небо.
Не в силах
оторваться от стены
Тяжёлой,
запрокинутой спиною,
Увидел Михаил,
со стороны
Спешил Иван
прикрыть его собою.
Затем стремглав – к крыльцу.
Перелетев перила,
Крутыми мерами
он завладел ружьём
И сразу же
на помощь Михаилу
К амбару вновь
направился бегом.
«Жив?»
«Дробью нас не взять…
Проверь амбар –
там хлеб иль пусто вовсе?»
«Сначала бы
тебя перевязать,
Потом увидим,
когда снег отбросим.»
«Наган-то спрячь…»
«Окоченели пальцы…»
«Дай, помогу,
пойдём скорей в тепло…»
«Ох, и крылечко,
пособи подняться.
Ослаб я что-то,
аж в глазах темно…»
В светёлке дед
лежал на дальней лавке
С тряпицей,
в красных пятнах, на лице.
За занавеской слева
кто-то плакал,
В углу направо
в золотом венце
По-прежнему
светилась Божья Матерь
От трепетного
огонька лампады,
Который,
будто силы все истратив,
Мерцая, вспыхивал
и, обессилев, падал.
Дед все ещё
пытался изрыгать
Клокочущие,
хриплые проклятья.
«Век будешь помнить
продразвёрстку, гад!» –
Сказал Иван.
На чистые полати
Он усадил
у печки Михаила,
Дал пить ему,
раздел его по пояс
И тот с кровавых рёбер
через силу
Выдавливать стал
свой свинцовый полис.
«Где Пряхин?» –
у него спросил Иван.
«Вторые сани правит,
новых здесь не купишь.
На двух собраньях
с ним я изнывал,
Пока нашли коня
и к нему упряжь.
А, ну-ка, подои,
где показал
Сам не могу,
куда попал чёрт старый.
Полегче, Ваня…»
«Потерпи, казак,
Коль хочешь
записаться в комиссары.
Рубаха-то твоя
промокла вся насквозь.
Бери мою…»
«Мне под бинтом теплее.
Дай пожевать…»
«Смотри, чтоб не замёрз…»
«Таранку разгрызу
– не околею.»
Толпой
ввалились в избу мужики.
Шептались
и качали головами:
«Михал Васильич,
мы того… должки,
По совести,
коль все промежду нами.»
«Мне комсомол
и совесть и порука
В том, что мы
одолеем кулаков.
С таких, как Пантелей,
я со второго круга
Возьму сполна,
не будь я Головков.»
В светлице опустевшей
бестелесно
Металась
одинокой арестанткой
Унылая и горестная
песня,
Наплаканная
молодой крестьянкой.
ПЕСНЯ КРЕСТЬЯНКИ
Извелись мои малые дети
Без участливой ласки отца,
Завертело его лихолетье,
Как попавшего в бурю пловца.
Матерь Божья, молю, не оставь его!
Ты помилуй нас всех и спаси!
И в домах жить с открытыми ставнями
Вразуми мужиков на Руси!
Все они, как один, помутились,
Не видать глупой смуте конца.
А в домах у них страх и унылость,
Как и в нашей избе без отца.
Матерь Божья, воззри, вся семья его –
Стар и млад не поднимут стерни,
И с войны без ружья окаянного
Нам отца невредимым верни.
Пятый год он под пулями мается
Далеко от родного крыльца,
А в хозяйстве его – неурядица,
Ни вспахать, ни пожать без отца.
Матерь Божья, молю, к нам направь его.
В грешных душах пожар погаси!
Выпадает из рук моих прядево,
Когда горе идет по Руси!
Виктор Калитин,
2004
Сертификат Поэзия.ру: серия
669
№
30597
от
29.12.2004
0 |
3 |
2434 |
24.12.2024. 04:51:04
Произведение оценили (+):
[]
Произведение оценили (-):
[]
Тема: Re: СКАЗАНИЕ О МАРИИ (ПРОЛОГ, ч.2) Виктор Калитин
Автор Семён Островский
Дата: 27-03-2005 | 08:08:20
Читается с неослабевающим интересом. Эпохальное произведение! Интересны включения песен. Напоминает греческие трагедии, где хор перемежал действие. Продолжаю читать.