Просто – сидит. На коленях – спокойные руки,
и васильки на коленях, на фартуке белом,
в синь-сарафане и белой рубахе посконной –
просто сидит, лентой волосы собраны.

Фон здесь не явлен. Да что нам подробности быта
или ландшафта, когда в сарафане
свет-васильковом и белой рубахе,
чуть преклонивши чело золотое,
дева глядит, и лежат васильки у нее на коленях!

В эти минуты, когда я смотрю на нее,
в эти века ты шепчи мне что хочешь,
Фаланд, сатир чертозадый, хоть кукиш в кармане
скорчь, Асмодей, Сатано, Мефистофель,

свинствуй, талдычь мне о светоче падшем,
грязи людской, о безверье, о подлости бренного мира,
я не поставлю и в грош твою правду
в эти минуты, в извечные эти мгновенные веки.

И живописец-очкарик с лицом ясновидца,
с ликом учителя земского –
за полстолетья до школы селянской –
тронет холстину сырую влюбленною кистью
и васильком шевельнет меж губами.

И – в невесомую высь
сеновала,
в омут истомный, духмяную колкость соломы
дева летит, синевой сарафанной овита.

Что я плету? Я совсем перепутал сюжеты!
Да – не беда:
вот он – автор с крестьянским прищуром,
вот – этот мир неизбежный, несносный, любимый.
и – надо всеми, над всем –
в сарафане
небесном –
дева младая с челом осиянным!
И васильки, васильки у нее на коленях!

1987