Конец октября. У нас он обычно серый и холодный. Иногда и снежок падает. Хмуро всё вокруг. Из печных труб дымок... На узкой дороге - зола. Её высыпали прямо из подзольника на середину дороги. Все. С одной стороны улицы имелись кое-где импровизированные тротуары. Во всяком случае от нашего дома до дома бабули, нянчившей меня месяцев с двух, когда родители были на работе, тротуар был - ничем не прикрытая земля, отделённая от "проезжей части" обычной канавкой, по которой весной мы, местная шанхайская детвора, запускали кораблики, конечно же самодельные, кривые, но для нас - лайнеры небесные.

 И вот шла я от бабули (совершенной чужой, но доброй и любившей меня) домой. Было мне восемь не полных лет. Холодно, серо, грустно почему-то. И тут навстречу - Серёжка-очкарик. "Добрые", но честные дети, прозвали его так за наличие очков. Мама Серёжкина работала учительницей. Жили они отстранённо, тихо. Дом их, бревенчатый и старый, прятался за заросшим деревьями, кустарником, полынью и лопухами палисадником. Жили вдвоём. Серёжка - долговязый и сутулый. С нами не играл, ходил боком, на очкарика не обижался. Но я его звала только по имени и крайне редко, потому что мне он напоминал тень.

А тут этот молчун и тихоня сам заговорил со мной.

- Вот. Возьми себе, пожалуйста.

Я присмотрелась - за пазухой у Серёжки что-то зашевелилось, показался маленький чёрный мокрый носик, потом глаз и одно висячее ухо.

- А кто это у тебя?

- Шарик.

- А ты куда его?

- Не знаю. Мама сказала унести. Я его у магазина нашёл. На!

-Давай! А вот если бы ты меня не встретил, что тогда?

- Не знаю..

- Выкинул бы, да?

- Нет. Не выкинул бы. Ходил бы по улицам и предлагал всем, кого встречу.

- Это хорошо, что ты меня встретил. Мне очень нужна собака. Спасибо.

- Ты ему молока дай.

- Конечно. И мяса дам. И конфетку.

- Нет. Конфетку ему нельзя. Хочешь, я тебе книжку дам про щенков. У нас много-много книжек всяких.

- Ага, давай. А книжки можно посмотреть?

- Можно. Когда мамки дома не будет. Ну, я пошёл.

 Серёжка развернулся и побрёл домой. Но вдруг остановился и спросил:

- А если твои родители тоже не разрешат?

- Как же не разрешат? Вот я принесу - и всё. Как же не разрешить-то? Куда же его? Да я и спрашивать не стану.

У меня в руках тёплый, чёрный, толстенький щенок. Совсем маленький. Шёрстка на спине волнистая, мягкая, глазки синие-синие... Ах, какая же я счастливая была в тот момент.

Пулей влетела в дом. И с ходу:

- Это - Шарик. Он будет у нас жить!

Папа взял щенка на руки. Покрутил, повертел и сказал:

- Нет, Наташка.

- Что? Никуда не унесу. У нас будет жить Шарик!

- Нет.

Я приготовилась уже собирать вещи и уходить из дома вместе со щенком. А папа улыбался.

- Что ты улыбаешься? Что? Смешно тебе, да? Маленьких на улицу выкидывать смешно? Пусть мёрзнут, с голода умирают. А ты смеяться будешь?

 Но чем грознее и злее говорила я, тем веселее становился папа. Наверно, ещё чуть-чуть и я бы его стукнула чем-нибудь в лоб. Ну как можно быть таким жестоким. Но папа сказал:

- Нет. Не Шарик это, дочурка. Это - Шариха!

А потом и я, и папа, и мама смеялись и кормили, мыли, гладили по голове и спинке щенка.

 Когда сытый и обласканный щенок уснул на руках у папы, папа спросил:

- Как назовёшь её?

- Пальмира! Пальма...

Вопросов с выбором хозяина, а точнее - друга, у Пальмы не было. Она выбрала меня сразу. Стала моей лучшей подругой. Но родители относились к ней как к обычной собачке. Любили, но как собачку. А мы с ней...

Пальма жила в доме. Но потом ей построили будку. Хорошую будку. Тёплую, с двойными стенами и двойными потолком и полом. Обили изнутри войлоком, на вход прикрепили войлок, чтобы ветер не задувал. А саму будку поставили между двух сараек, чтоб теплее было. Но только лишь родители уходили на работу, а это примерно в шесть утра, я запускала Пальму в дом. И не просто в дом. Я запускала её в свою кровать. А кроватью в то время мне служила обычная раскладушка. Так вот, укладывала я свою шерстяную подружку головой на подушку, накрывала одеялом и приговаривала:

- Грейся, грейся, моя Пальмочка. Замёрзла в будке. Конечно, там ни подушки, ни одеяла, темно и страшно тебе.
Целовала в мордочку. А Пальма блаженно закрывала глаза и засыпала.

Училась я тогда во вторую смену. Поэтому до обеда подружка моя дрыхла без задних ног. Правда, потом я получала выговор от мамы за неубранную постель. Но что такое выговор в сравнении с счастьем Пальмы - поспать в тепле, как человек.

Ну и завтрак, и обед мы с ней делили поровну. А иногда она съедала всё, потому что в детстве ела я плохо и в любой удобный момент старалась незаметно для родителей еду свою кому-нибудь сбагрить - кошке Белке или Пальме.

После обеда шли в школу. Идти минут пятнадцать-двадцать, так что наговориться успевали. Я ей рассказывала всё. А она всё понимала. У школы прощались. Я шла учиться. Пальма - по своим делам. А после уроков ждала меня у крыльца школы. Портфель Пальма не носила. Не потому что не хотела или не могла, нет. А потому, что я считала неправильным сваливать на подругу свой груз. Но зато она меня защищала. Так-то никого не трогала, пока мне не грозила опасность. Ну а уж если кто обидеть задумывал - зверела. Помню как загнала на забор пацанов, захотевших отобрать у меня портфель, чтобы покататься на нём с горки. Мальчишки птичками взлетели на высоченный забор и уселись словно на насесте. Пальма стояла внизу и рычала. А я хохотала:

- Ой, вороны какие!

Мы везде ходили вместе. У Пальмы не было ни поводка, ни ошейника. Она никого не кусала, никуда не убегала, ходила рядом со мной. Однажды она нахулиганила. Мы шли из магазина. И вдруг моя подружка подкралась к сумке впереди идущей тётеньки и ухватила батон колбасы. Здоровый такой батон докторской колбасы. Тётенька замахала было на воровку руками, но, услыхав грозный рык, уступила силе. А Пальма взяла колбасу и пошла спокойно домой. Я чуть со стыда не сгорела. И не знала что делать. То ли извиняться, то ли убегать. Но Пальма оказалась умнее меня. Она сделала вид будто вовсе не знакома со мной - обогнала пострадавшую от грабежа и на меня даже не оглянулась. Вот так я стала соучастницей самого настоящего ограбления.

Вообще Пальма была очень уникальной и красивой. Из маленького толстенького комочка выросла стройная и грациозная дама. Чёрная шерсть, волнистая и густая, но не длинная, отливала синевой. Хвост, напоминавший перо, с белым кончиком, Пальма никогда не задирала вверх - он всегда благородно, с небольшим изгибом, был опущен. Но уникальность проявлялась когда Пальма бежала. Казалось, что она плывёт или летит - стелилась по земле иссиня-чёрной волной, словно и не было лап.

Она была воспитанной, но никто её ни одной команде не учил. Ну как же можно другом командовать? С другом нужно дружить и разговаривать.

 Когда у кошки Белки появились котята, Пальма с ними нянчилась. Мы вынесли коробку с котятами (и Белкой тоже) во двор, на травку. А котята, маленькие, ещё не умеющие толком ходить, вылезли из коробки и потерялись в траве. И тут Пальма нашла одного беглеца, и он исчез в её пасти. Мама завизжала так, что у меня заложило уши. Она подумала, что Пальма съела котёнка. Но Пальма аккуратно собрала всех котят и сложила обратно в коробку. Вот какая умница.

Мы жили в доме на два входа, то есть на два хозяина. А за стенкой жил мамин брат с семьёй. Но сильно пил, остался один. Холодильника у него не было, телевизора тоже... Продукты он носил в наш холодильник. Но до холодильника нашего ему нужно было пройти фейсконтроль. Пальма запах алкоголя на дух не переносила. Даже папе не спускала. Если приходил подшофе - ворчала, в дом не пускала. А уж какого-то соседа с перегаром - подавно. Так что приходилось моему дяде стучать в стенку и просить "убрать собаку". Но в этот раз дядя решил прорваться. Пальма сначала зарычала и преградила дорогу, но потом заметила намотанные на руку сардельки и подумала: "А чего это я, дурочка, рычу? Возьму натурой за проход" и вцепилась в свисающие сардельки, стала тянуть. Дядька со ловами "Пальма, дурочка, ты чего, чего ты" тянул сардельки к себе, а Пальма, молча, упираясь всеми четырьмя лапами, рывками пыталась оторвать побольше. В итоге все остались довольны. Дядька прошёл к холодильнику, Пальма урвала себе больше половины сарделек. А ещё дядька, получив урок, стал теперь всегда Пальме за проход платить.

С весны и до поздней осени мы выезжали на нашем "Москвиче" небесного цвета на природу. Брали всякую еду, напитки, котелок, чайник и ехали в лес. Пальма, конечно же, с нами. Мы сидели с ней на заднем сидении, глазели в окно. И обе не могли дождаться когда же мы уже приедем. А приехав, вылетали с криками радости на свободу.

Как-то ранней весной, когда трава только начинала проклёвываться, а в ложбинках ещё стояла талая вода, мы выбрались на пикник. Пока собирали хворост, разводили костёр, обустраивали бивак, Пальма куда-то пропала. Обычно крутилась рядом. А тут - нет. Зовём - не откликается. Я орала громче всех. Но вдруг папа велел мне замолчать. Еле сдерживая слёзы я замолчала.

- Слышите?

Мы прислушались. Странные звуки. Будто в воду бросают что-то тяжёлое. Бросят - и тишина. Потом опять бросят. И опять тишина. Мы пошли на звук.

 В ложбинке с талой водой стояла изогнутая берёза. Почти на самой макушке её сидел бурундук. А по наклонному стволу шла Пальма. Она доходила до того места, где ствол начинал подниматься почти вертикально, падала в воду, тут же вставала и лезла на берёзу. На наш зов Пальма не реагировала, взгляд целеустремлённый, шерсть мокрая, морда счастливая. Пальма и в городе ни одной лужи не пропускала. Даже если их, луж, почти не было, она обязательно отыскивала какую-нибудь, заходила на середину и садилась довольная с чувством исполненного долга. Но вот в море или речке плавать не любила, даже боялась.

А ещё она любила птиц. Любых птиц. Всегда разрешала  клевать её кашу. Устроится где-нибудь в сторонке, тихонько лежит, голову на лапки передние  пристроит и смотрит, смотрит на птичек. И такая любовь в глаз...

Я взрослела и уже не везде ходила с моей любимой Пальмой. Но запускала её домой, когда не было родителей, делилась своими бедами и радостями. Я взрослела, а моя Пальмочка старела.

Она умерла быстро, в 20 часов 13 минут 31 декабря 1982 года. Постучала в окно. Она часто стучала в окно лапой, когда хотела чтобы я вышла. Я вышла. А она уже мёртвая лежала в будке. Спокойно так лежала, будто спала. У меня никогда больше не было и не будет такого друга.