В воскресный вечер 19 октября 1930 г. в парижском Большом зале Гаво прошел традиционный ежегодный литературно-артистический вечер Дон-Аминадо (Аминада Петровича Шполянского; 1888–1957) [1]; на этот раз он назывался «Суд над русской эмиграцией» [2].

Вечер удался на славу, о чем свидетельствует, в частности, отклик его непосредственного участника М. Алданова в письме к Дон-Аминадо от 23 окт. 1930 г.: «Благодарю Вас за то, что Вы меня благодарите. Как слушатель благодарю и за большое удовольствие. Искренне рады блестящему успеху» [3]. Об успехе свидетельствует и статья в «Последних новостях» за 21 окт. 1930 г., подписанная инициалами «А. П.» (скорее всего, ее автор – сам Аминад Петрович): «Вечер Дон-Аминадо привлек невиданное количество публики. Большой зал Гаво был переполнен до отказу. За полчаса до начала спектакля на кассе появился аншлаг, и несколько сот человек должны были уйти, не получив билетов. Интриги и инсинуации “столповобщества”, восвещении которых литературно-юмористический суд принимал характер чуть ли не кощунственного посягательства на святыни правосудия, потерпели полное фиаско.

Вечер прошел с огромным успехом, и подъем и оживление в зале лучше всего свидетельствовали о том, что спровоцировать публику не так-то легко…» [4]

В том же 1930-м «сценарий» представленного Дон-Аминадо «процесса» был опубликован (очевидно, им самим) в трех ноябрьских номерах «Иллюстрированной России» [5]. В 1996 г. этот текст воспроизвел в 3-м номере «Литературного обозрения» Р. М. Янгиров, сопроводивший его вступительной статьей и послетекстовым комментарием [6].

«Суд над русской эмиграцией» Дон-Аминадо – явление гетерогенное: с одной стороны, оно развивало в условиях Русского зарубежья укоренившуюся в отечественной массовой культуре с нач. ХХ в. традицию инсценированных «общественных судов», «как-то: антирелигиозных, санитарных, политических и др. <…>, чьи вымышленные персонажи в подавляющем большинстве случаев изобретались специально для подобных действ и вряд ли представимы в ином контексте» [7]. С другой стороны, здесь же налицо отличительные признаки суда литературного – «инсценированного судебного заседания, выносящего приговор какому-либо литературному персонажу и/или художественному произведению (а иногда и самому писателю)» [8]. Различия между теми и другим существенны: если «общественные суды» (известные «также под названием “агитационных”, “показательных” или “примерных”») «прививали зрителям официально одобренное мировоззрение и требуемую поведенческую практику» [9], то суды литературные традиционно «устраивались главным образом ради ознакомления <…> с классическими и современными художественными произведениями в доступной <…> массам интерактивной форме» [10].

Гетерогенная природа «Суда» обусловлена его прагматикой – тем message (разумеется, особым образом закодированным), который Дон-Аминадо намеревался внедрить в сознание своей аудитории – зрительской и читательской [11]. Дешифруем этот message опираясь на методику анализа, предложенную Ю. М. Лотманом в статье «Текст и структура аудитории» [12] и исходящую из представления «о том, что каждое сообщение ориентировано на некоторую определенную аудиторию и только в ее сознании может полностью реализоваться» [13].

Напомним: по мысли Лотмана, «сообщение воздействует на адресата, трансформируя его облик. Явление это связано с тем, что всякий текст (в особенности художественный) содержит в себе то, что мы предпочли бы назвать образом аудитории, и что этот образ активно воздействует на реальную аудиторию, становясь для нее некоторым нормирующим кодом. Этот последний навязывается сознанию аудитории и становится нормой ее собственного представления о себе, переносясь из области текста в сферу реального поведения культурного коллектива» [14]. Иными словами, текст «отбирает» себе аудиторию, создавая «ее по образу и подобию своему» [15].

Базовым для наших начальных рассуждений послужило положение Ю. М. Лотмана, согласно которому «любой текст характеризуется не только кодом и сообщением, но и ориентацией на определенный тип памяти и характер ее заполнения» [16]. Соответственно и общение с собеседником «возможно лишь при наличии некоторой общей с ним памяти. Однако <…> существуют принципиальные различия между текстом, обращенным к л ю б о м у адресату, и тем, который имеет в виду некоторое конкретное и л и ч н о и з в е с т н о е говорящему лицо. В первом случае объем памяти адресата конструируется как обязательный для л ю б о г о говорящего на данном языке» [17]. «Иначе строится текст, обращенный к лично знакомому адресату <…> Объем его памяти и характер ее заполнения нам знаком и интимно близок. В этом случае нет никакой надобности загромождать текст ненужными подробностями, уже имеющимися в памяти адресата. Для актуализации их достаточно намека. <…> Текст будет цениться не только мерой понятности для данного адресата, но и степенью непонятности для других. Таким образом, ориентация на тот или иной тип памяти адресата заставляет прибегать то “к языку для других”, то к “языку для себя” <…> Владея некоторым <…> набором языковых и культурных кодов, можно на основании анализа данного текста выяснить, ориентирован ли он на “свою” или на “чужую” аудиторию. Реконструируя характер “общей памяти”, необходимой для его понимания, мы получаем “образ аудитории”, скрытый в тексте» [18].

Отсюда напрашивается вывод: гетерогенность текстовой природы «Суда» Дон-Аминадо – во многом следствие его одновременной обращенности ко множеству разных адресатов и, соответственно, ориентированности на различные типы и объемы их памяти [19].

Так, например, к «общей памяти» практически всей русской беженской массы апеллирует «протокол допроса» А. Н. Вертинского, представляющий собой монтаж цитат из наиболее известных «песенок» (и их названий) этого всероссийски известного и исключительно популярного в Русском зарубежье [20] исполнителя:

«Председатель. Ваше имя, отчество, фамилия?

Вертинский. Вертинский!

Председатель. Ваша профессия?

Вертинский (пожимая плечами). Вертинский!..

Председатель. Ваша программа-минимум?

Вертинский. Гм… минимум? – “Ракель Меллер” и “Испано<->Суиза”.

Прокурор. Вам известно, г-н Вертинский, что мы собрались здесь – судить русскую эмиграцию?

Вертинский (пародируя самого себя, чуть нараспев). – “Я не знаю зачем, и кому это нужно!..”

Защитник. Расскажите нам, свидетель, как сложилась ваша эмигрантская жизнь? (скороговоркой). С чего она началась? На чем строилась? Во что вылилась? И куда…

Вертинский (перебивая). – <“>Ну, погоди, ну, погоди минуточку…<”> (трет себе лоб, задумывается). Как это было… – сначала <“>в комнате белели ваши блузки”… “А потом… пришел бразильский крейсер…” <“>Пришлось сесть и уехать…” “В притоны Сан-Франциско”. И конечно, “все лакеи и лорды перепутались в кино-тумане…” (заметив, что защитник пьет воду, ласково обращается к нему): “Пей, моя деточка, пей, моя милая!..”

Защитник (грубо). Благодарю вас за разрешение!..

Вертинский (вздохом): “О как трудно любить в этом мире приличий!..”

Прокурор. Ближе к делу, свидетель! Что же было после кино-тумана?

Вертинский (обращаясь к прокурору<,> иронический вопрос): – “Вы плачете, Иветта, что песня не допета?” (пожимая плечами): Кино-туман кончился.

Защитник. Ну, а теперь?

Вертинский. “Ничего теперь не надо нам, ничего теперь не жаль…”

Прокурор. Стало быть, в общем, самочувствие у вас недурное?

Вертинский. Как вам сказать?.. “Твердим жамэ-жамэ, и плачем по-французски!..”» [21]

С другой стороны, обращают на себя внимание как принадлежность большинства главных организаторов и участников «процесса» (самого Дон-Аминадо, М. Алданова, отсутствовавшего на «суде» Н. В. Тесленко и заменившего его М. К. Адамова, В. К. Туржанского) к тем или иным ложам российских «вольных каменщиков» во Франции [22], так и заметная самого его ориентированность на инициационные масонские ритуалы. Вкупе они понуждают воспринимать «Суд» как спланированную масонскую акцию, содержащую в подтексте некий непонятный для «профанов», но внятный «посвященным» – сидящим в парижском зале Гаво и живущим в странах русского рассеянья – посыл.

Между этими двумя полюсами адресации – на «языке для других» и «языке для себя» – целая градация переходных и весьма затейливых форм, обусловленных спецификой анализируемого текста [23]. Рассмотрим наиболее репрезентативные и значимые из них. Так, сходную с первым из наших примеров подоплеку имеет достаточно явная ориентированность «рамки» «Суда» – кладущего ему начало «Обвинительного акта» и завершающих «речей» «прокурора» и «защитника» [24] – на популярный среди эмигрантов рассказ «Городок» весьма чтимой самим Дон-Аминадо Тэффи (кстати сказать, его давней и постоянной сотрудницы при проведения мероприятий, подобных срежессированному им «судилищу» [25]) [26].

Крайне любопытным – как в плане конструирования различных типов и объемов памяти аудитории, так и в плане сегментации адресованного ей текста – оказывается зачин «Речи защитника» (см.: «Господа судьи, господа сословные представители!

Про русскую эмиграцию еще Карл Маркс сказал, что терять ей нечего, а приобрести она может все! На этот раз Маркс не ошибся.

В поте лица своего зарабатывает она аперитивы свои, и, не угашая духа своего, пьет горький ситронад изгнания в угловых кафе!

Взгляните на карту земного шара и посмотрите, что делается!..

На Гавайских островах какие-то бывшие статские советники разводят свекловицу, а по вечерам собравшись в кружок читают “Иллюстрированную Россию”, “Последние новости” и “Возрождение”.

В дебрях Бельгийского Конго русские инженеры прокладывают железную дорогу и еще находят время обучать голых негров, как надо варить борщ.

В Сингапуре, в Австралии малороссийские танцоры откалывают такого гопака, что публика по три дня не вылезает из мюзик-холла и пьет горькую.

В Нью-Йорке Игорь Сикорский на американские доллары строит <“>Илью Муромца<”>.

В Буэнос-Айресе Алехин публично вгоняет в пот Капабланку.

Вертинский умудряется забраться в Иерусалим и петь свои песенки на гробнице Рахили.

В Севилье, в сердце Испании, князь Церетели ставит “Князя Игоря”, и добивается того, что, вместо того, чтобы танцевать хабанеру, все население пляшет половецкие пляски.

Во Флоренции, в двух шагах от мадонны Рафаэля висят по стенкам малявинские бабы.

А ткнитесь вы в Париже на пляс Пигаль, и вам действительно, покажется, что вы бредите!..

Цыгане – русские, балалаечники – русские, американский жазз – русский, румынский оркестр – русский, венгерская капелла – русская, гарсоны – русские, метр д’отели – русские, пикадоры с шашлыками – русские, и даже знаменитые Черноземов-систер тоже русские!

А в это же время нормальная русская вдова выходит замуж за сэра Детердинга и становится леди.

Саша Зубков, ни слова не говоря, женится на сестре Вильгельма.

А русская княжна Вачнадзе вступает в законный брак с авиатором Костом и участвует в перелете через Атлантический океан!

Что же это, господа судьи, непрошенное внедрение в чужую жизнь, как полагает господин представитель обвинения, или культурное влияние русской эмиграции на Европу и Америку??» [27]).

Первые 4 предложения «речи» представляют собой очевидную отсылку к стихотворному «Воззванию» самого Дон-Аминадо, но актуализировать его в своей памяти могли лишь те из зрителей или читателей «Суда», которые некогда ознакомились со второй страницей нью-йоркского «Нового русского слова» за 24 июля 1927 г. (где оно и было опубликовано, – см.:

«Хватая счастье на лету,

Не упади в пути тернистом.

Имей лишь карт дидантиту,

А в остальном будь фаталистом.

Ты – эмигрант и должен знать

Слова, наделавшие бучу,

Что нам уж нечего терять,

Приобрести ж мы можем кучу…» [28]).

В свою очередь, адекватное восприятие всего остального текста «адвокатского» вступления оказывалось возможным лишь для постоянных читателей ведомой Дон-Аминадо в «Последних новостях» рубрики «Маленький фельетон», прежде же всего – для тех, кто в ноябре 1927 г. прочел там его прозаический фельетон «Неугомонные характеры», развитием основных смысловых интенций которого и служит «Речь защитника» да, собственно, и весь «сценарий» «Суда» в целом (ср.: «Постепенно русская эмиграция превращается в легенду, обрастает мифом, становится сказкой.

Самые смелые построения Уэллса, самые фантастические романы Джека Лондона все-таки заключают в себе степень вероятия.

Жизнь русского эмигранта никаких степеней в себе не заключает.

Она просто невероятна.

На Гавайских островах два отставных статских советника разводят свекловицу и выписывают “Возрождение”.

В дебрях Бельгийского Конго русский инженер прокладывает железную дорогу, а в свободное время обучает негров, как надо варить борщ.

В Сингапуре, в Австралии малороссийские танцоры откалывают такого гопака, что широкозадые фермеры по три дня не вылезают из мюзик-холла и пьют горькую.

В Потсдамском дворце отчаянный бильярдист Саша Зубков вступает в законный брак с княгиней Шаумбург, принцессой Липпе и сестрой кайзера.

В Нью-Йорке Игорь Сикорский на американские доллары строит “Илью Муромца”.

В Париже атаман Удовиченко просвещает французских судей насчет атамана Тютюнника.

В Буэнос-Айресе Алехин публично вгоняет в пот Капабланку.

А в это же самое время дикие арабские племена Бэни-Мэллал-Ибн-Халла-Ахси похищают мирно прогуливающуюся по экватору мадам Прохорову…

Снилось ли нечто подобное Джеку Лондону или его издателю?

Думаю, что не снилось» [29]) [30].

Принципиально иной тип конструирования памяти аудитории сегментирован в «Допросе М. Ф. Кшесинской» [31]. На первый план в нем выдвинуто исключительно служение примадонны Императорского балета и любовницы последнего императора, а ныне – члена императорской семьи [32], русскому искусству и его пропаганде за рубежом. При этом, однако, совершенно игнорируется малопочтенная причина, вынудившая бывшую танцовщицу (родившуюся, напомним, в 1872 г.) весной 1929 г. вспомнить об оставленном ею ремесле и, сменив роскошную виллу в Кап д’Айке на скромную виллу «Монитор» в Париже, открыть там балетную студию [33]. Причина эта, известная немалому количеству зрителей или читателей «Суда», особенно из числа постоянных подписчиков «Последних новостей», – патологическая игровая зависимость [34].

Типологически сходные случаи конструирования коллективной памяти аудитории, сопряженные с элиминированием разного рода негативных моментов, имеют место и в уже цитировавшемся нами отрывке из выступления «защитника» – при упоминании А. Зубкова и Мари Кост («Саша Зубков, ни слова не говоря, женится на сестре Вильгельма»; «А русская княжна Вачнадзе вступает в законный брак с авиатором Костом, и участвует в перелете через Атлантический океан!»).

Как известно, А. Зубков (1900? – 1936?) – эмигрант-авантюрист, 19 ноября 1927 г. заключивший в Бонне брак с Фридерикой Амалией Вильгельминой Викторией (1866 – 1929), дочерью второго императора Германии Фридриха III Вильгельма Николауса Карла, младшей сестрой последнего германского императора Вильгельма II и вдовой князя Адольфа Вильгельма Виктора цу Шаумбург-Липпе (ум. в 1916 г.). В момент бракосочетания ей шел уже 62-й год. «После смерти жены в ноябре 1929 г. Зубков был разоблачен как аферист. За растрату 3 миллионов долларов семейного состояния и вымогательство крупных сумм у европейских банкиров он был арестован, но вскоре бежал и скрылся от правосудия» [35].

Ведущие эмигрантские газеты – обе парижские, берлинский «Руль» и особенно рижское «Сегодня» – подробно и всесторонне освещали перипетии этого необычного брака. Немало позубоскалили на этот счет и газетные фельетонисты. Сам Дон-Аминадо около десятка раз так или иначе отозвался на эту тему в «Последних новостях» в своих прозаических и стихотворных фельетонах [36], насмешливо и язвительно разоблачая в них Зубкова как обывательски примитивного, порочного и корыстолюбивого эгоиста, брачная афера и буйные выходки которого дискредитируют русскую диаспору в глазах Запада [37]. Между тем в словах «защитника» о «шурине экс-кайзера» (как неверно именовали Зубкова в эмигрантских газетах) можно усмотреть лишь восхищение (позитивное!) экстравагантностью поступка и удалью молодого авантюриста.

В случае же с М. Кост автор «Суда» солидаризировался с начатой «Возрождением» (конкурентом «Последних новостей»!) «политически некорректной» кампанией по денационализации и «приватизации» русской диаспорой грузинской княжны Вачнадзе (в первом замужестве – Иверсен, – тоже, надо отметить, отнюдь не русская фамилия!). В этой связи напомним: конец 1920-х – время бурного развития воздухоплавания и авиации, время активного освоения тропосферы под лозунгом «Выше, дальше, быстрее всех!». Народы Европы были практически поголовно охвачены ажиотажем вокруг «штурма неба» и борьбы за лидерство в эстафете рекордов [38], не отставали от них в этом и русские изгнанники [39]. В ту пору всеобщие симпатии надолго завоевал французский пилот-рекордсмен Д. Кост [40]. Особому отношению к нему со стороны русских эмигрантов отчасти способствовало то обстоятельство, что он был женат на бывшей подданной царской России – правда, из числа «инородцев», но аристократке по происхождению, вдобавок не чуждой русской культуре и не сторонящейся русского общества в Париже. Но именно отчасти: обстоятельство это стало известно осенью 1929 г. в основном читателям рижского «Сегодня», опубликовавшего статью «Роман Коста» своего парижского корреспондента (и одновременно сотрудника «Последних новостей») Андрея Седых (Я. М. Цвибака) [41]. Русские же парижане если и имели представление о М. Кост, то скорее в ее грузинской ипостаси – как об участнице культурно-развлекательных мероприятий, проводившихся грузинской диаспорой [42]. Ситуация кардинально изменилась после осуществленного Костом «рейда Париж – Нью-Йорк» [43]: на гребне повсеместного восхищения подвигом авиатора отблеск выпавшей на его долю славы высветил и фигуру его жены. Оказавшийся же вместе с французскими коллегами в доме супругов Кост корреспондент «Возрождения» не устоял перед соблазном и по вполне понятным соображениям педалировал в своем репортаже российское происхождение хозяйки (см.: «Все комнаты квартиры летчика Коста полны народа. Больше всего, конечно, журналистов, которых г-жа Кост, урожденная княжна Вачнадзе, принимает и группами и отдельно. <…>

– <…> Моего мужа зовут Дьедоне, по-русски – Богом данный. С ним мой крест, привезенный мною из России… С крестом этим я рассталась впервые… <…> В столовой <…> висит большой ее портрет в грузинском национальном костюме» [44]). Десятью днями спустя в «Иллюстрированной России» М. Кост была уже однозначно идентифицирована как русская [45]. Дон-Аминадо, как мы знаем, пошел еще дальше: в его версии «русская княжна» чуть ли не сопровождала своего мужа в перелете через Атлантику, выступая тем самым гарантом его успеха. Понятно, что устоять против искушения получить толику признания еще и от русской аудитории М. Кост не смогла и, будучи благодарной автору «Суда» за такую возможность, «с легким сердцем» выговорила написанные им для нее славословия в адрес русской эмиграции, тем более, что они, видимо, отвечали и ее собственному настрою (см. – «Допрос Марии Кост»:

«Председатель. Ваше имя, свидетельница?

М. Д. Кост. MadameDiendonné Costes!

Председатель. А по-русски.

Кост. Мария Давыдовна Кост, урожденная княжна Вачнадзе.

Защитник. Следовательно, знаменитый авиатор Кост, перелетевший Атлантический океан, – ваш супруг?

Кост. Да!

Прокурор. Обращаю внимание господ судей на то, что свидетельница, грузинка по рождению, вышла замуж за француза, и ходатайствую о занесении в протокол как самого факта смешанного брака, так и факта вторжения русской эмиграции в толщу коренного населения приютившей ее страны.

Защитник. Прошу, со своей стороны, занести в протокол, что русская эмиграция, как явствует из показания свидетельницы, участвовала в изумительном перелете через Атлантический океан!

Прокурор (язвительно). Не хочет ли г-н защитник этим сказать, что вся русская эмиграция скопом перелетела за океан?

Председатель. Скажите, свидетельница, что вы сделали для того, чтобы удержать вашего мужа, французского гражданина Коста, от рискованного и опасного намерения перелететь океан?

Кост. Наоборот, г-н председатель, я сделала все, что было в моих силах, чтоб поддержать в нем бодрость духа, и еще укрепить его энергию и решимость!

Председатель. А скажите, свидетельница, что вы знаете о русской эмиграции вообще?

Кост. О русской эмиграции?.. Стихотворение…

Председатель (изумленно). Стихотворение?.. Ну, говорите!..

Кост (становится в позу и неожиданно декламирует):

“В армяке, с открытым воротом,

С непокрытой головой.

Медленно проходит городом

Дядя Влас, старик слепой…”» [46]).

Рассмотренные фрагменты «Суда над русской эмиграцией» и их подоплека позволяют дешифровать message, эксплицитно и имплицитно внушаемый Дон-Аминадо своим зрителям и читателям. Это – смоделированный им «образ русской эмиграции», долженствующий стать нормативным для сотен и тысяч внимающих ему российских изгнанников, – тем своеобразным modus vivendi и modus operandi одновременно, что сплотит их воедино и наметит общую для всех цель, служа национальному социуму источником витальности и оптимизма. Этот мифологизированный образ [47] включает в себя представление о русской, а точнее – о российской эмиграции как о своего рода трудовой культурной семье: семье народов, в чем-то несущественном различных, но объединенных культурной принадлежностью и готовностью эту культуру всячески развивать и пропагандировать (случай М. Вачнадзе-Кост, «откалывающих» в Австралии гопака малороссов); о семье, где «домочадцы» отличаются доскональным знанием друг друга – вплоть до излюбленных тем и словечек, до манеры строения фразы и самого выговора, и этим-то интимным знанием крепится общий «семейный лад» (случаи всеми знаемых наизусть Вертинского и самого Дон-Аминадо); о семье, члены которой не лишены отдельных недостатков, кои, однако, с лихвой искупаются массой их же достоинств (случай М. Ф. Кшесинской); наконец, о семье, в которой, как водится, «не без урода», каковой, однако, служит лишь подтверждением ее – крепкой и сплоченной семьи – наличия (случай «забубенного» – «На спину б надо бубновый туз!» – А. Зубкова)…

В заключение отметим: ситуация с «Судом» не лишена известной пикантности – явленный здесь «ревностным семьянином» Шполянским [48] пафос «русской семейственности» генетически восходит к унаследованному им от рождения еврейскому национальному идеалу, за счет чего достигается его (Дон-Аминадо) парадоксальное идейно-эстетическое сближение с русским ультрапатриотом и юдофилом В. В. Розановым (в этой связи вспомним его вариант «Суда» – «Апокалипсис нашего времени»).

 

 

[1] В данной связи см. след. характеристику вечеров Дон-Аминадо in corpore, приуроченную обозревателем парижского еженедельника к презентации его очередного (1931 г.) тематического вечера: «Юмористические вечера Дон-Аминадо сделались своего рода традицией парижского эмигрантского быта.

В течение ряда лет переполненный нарядной публикой (откуда только наряды берутся) большой зал Гаво являет картину осеннего смотра, взаимной переклички, сбора всех частей… Причины тому – не только торжественное открытие сезона и удачно выбранная для того календарная дата, но<,> разумеется<,> и бесспорная популярность самого Дон-Аминадо, неослабеваемый интерес к его писательской выдумке и неисчерпаемому юмору. Сказывается эта выдумка и в организации его вечеров, в программе их, в психологически-правильном подходе к настроениям публики.

Предстоящий 1-го ноября “Спиритический сеанс” должен, очевидно, побить рекорды даже и прошлых годов <Здесь и везде далее жирный шрифт – авторов. – А. Д.>» – Л. В. Парижский сезон: Спиритический сеанс 1-го ноября // Иллюстрированная Россия <далее – ИР>. Париж, 1931. 31 окт. № 45 (338). С. <14>.

[2] Вечер долго и основательно готовился, и этот процесс получал регулярное освещение, а заодно и рекламу как в парижских «Последних новостях», присяжным фельетонистом которых долгие годы выступал Дон-Аминадо, так и в дружественной им «Иллюстрированной России», причем автором подавляющего большинства опубликованных газетой анонсов являлся, судя по их стилю и тональности, сам автор и устроитель будущего сценического действа, – в этой связи см.: <Б. п.> «Суд над русской эмиграцией» // Последние новости <Далее – ПН>. Paris, 1930. 26 сент. № 3474. С. 5; <Б. п.> «Эмиграция под судом» // ПН. 1930. 2 окт. № 3480. С. 4; <Б. п.> Вечер 19-го октября // ПН. 1930. 6 окт. № 3484. С. 3; <Б. п.> Вечер 19-го октября // ПН. 1930. 10 окт. № 3488. С. 5; <Б. п.> Вечер Дон-Аминадо // ПН. 1930. 13 окт. № 3491. С. 3; <Б. п.> Вечер 19 октября (В кулуарах суда) // ПН. 1930. 17 окт. № 3495. С. 3; К. «Суд над русским Парижем» // ИР. 1930. 18 окт. № 43 (284). С. 17; <Б. п.> Вечер Дон-Аминадо // ПН. 1930. 19 окт. № 3497. С. 3. Довольно исчерпывающее представление о характере указанных «рекламных» заметок дает, напр., след., самая среди них краткая: «По требованию прокурорского надзора, в качестве одного из важных свидетелей по делу по обвинению русской эмиграции, вызван в заседание суда, 19-го октября, известный автор и исполнитель собственных песенок А. Н. Вертинский.

Билеты для входа в зал заседания можно получить в конторе «Посл<едних> нов<остей>», у Ага <27, рю де ля Помп>, в Русск<ом> спортивн<ом> магазине (на <2, шоссэ> Мюэтт), в кн<ижном> маг<азине> Поволоцкого<13, рю Бонапарт>, в кассе Гаво <ст. метро «Миромениль»>» (<Б. п.> А. Н. Вертинский // ПН. 1930. 8 окт. № 3486. С. 3).

[3] Сходившиеся параллели: Из переписки Дон-Аминадо с Марком Алдановым / Публ., предисл. и коммент. И. Обуховой-Зелиньской // Евреи в культуре Русского Зарубежья: Ст., публ., мемуары и эссе / Сост. и изд. М. Пархомовский. Иерусалим, 1996. Т. V. С. 197 – 198.

[4] А. П. Вечер 19-го октября // ПН. 1930. 21 окт. № 3499. С. 5. В статье, помимо фиксации успеха, отражен и сам ход «судебного разбирательства»: «Судебный пристав, артист “Театра драмы и комедии” А. А. Павлов, торжественно провозглашает: суд идет!

За судейским столом занимают места председательствующий – М. К. Адамов, в последнюю минуту заменивший внезапно заболевшего Н. В. Тесленко, члены суда М. А. Алданов и кн<язь> В. В. Барятинский, а также сословные “представители от эмигрантских сословий”.

Секретарь, Н. Н. Берберова, с непроницаемой серьезностью оглашает обвинительный акт, после чего суд немедленно приступает к проверке доказательств.

Перед судом проходят свидетели, великие и малые мира сего…

Встреченная овациями всего зала, очаровательная в своей безыскусственной простоте М. Ф. Кшесинская; талантливая Наталия Кованько, блестяще сыгравшая самое себя; вознесенная и уже привыкшая к поднебесью Мария Кост; известная оперная певица Зоя Ефимовская; юная “Мисс Россия, Ирина Вентцель” в роли манекена от Пакэна; “сам” А. Н. Вертинский, в подлиннике; академик Константин Коровин – “и академик и герой”; прославленный синематографический режиссер В. К. Туржанский; и<,> наконец, целый ряд простых смертных: Марья Ивановна – вторые руки в очень талантливом исполнении Евг. Липовской, полотер в смокинге, ясновидящая и гадалка, отлично представленная Е. О. Скокан, шоффер от Ситроена, и, наконец, веселая педикюр и маникюр в исключительно удачном исполнении Д. Переверзевой.

Заканчивается судебное следствие шутливой экспертизой доктора М. С. Зернова.

Перерыв. В кулуарах суда – оживление и сутолока больших процессов.

Заседание возобновляется. Слово принадлежит гражданскому истцу, французскому адвокату Шарлю Карабибьеру <правильно: Карабийеру. – А. Д.>, который <…> произносит полную изящества и блеска остроумную речь, содержащую немало комплиментов по адресу “Л-эмиграсьон рюсс”.

На трибуну подымается представитель обвинения, Дон-Аминадо, и, без конца прерываемый аплодисментами и единодушным смехом всего зала, добросовестно исполняет свою неблагодарную роль прокурора.

Слово принадлежит защитнику, Н. Ф. Балиеву, который блестяще справляется со своей задачей и, вырвав жертву из рук прокуратуры, добивается оправдательного приговора.

Оправданная по суду и вдвойне удовлетворенная эмиграция торопится к последнему метро…» (Там же).

[5] См.: «Суд над русской эмиграцией» (Юмористический сценарий в трех действиях, но без политики): Текст Дон-Аминадо // ИР. 1930. 1 нояб. № 45 (286). С. <1>-2, 4, 6; 8 нояб. № 46 (287). С. 6, 8-9; 15 нояб. № 47 (288). С. 16, 18.

[6] См.: Янгиров Р. «Самосуд эмиграции» и его автор; Дон Аминадо. Суд над русской эмиграцией: Юмористический сценарий в трех действиях, но без политики / Публ. Р. Янгирова // Лит. обозрение. 1996. № 3 (257). С. 92 – 97; 98 – 109. См. также более позднее воспроизведение: Дон Аминадо. Суд над русской эмиграцией // Русские без отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20-40-х годов. М., 2000. С. 8 – 13.

[7] Рогачевский А. Литературные суды: от «народной филологии» к судебно-следственной практике репрессивных органов // Russian Literature. 2008. Т. LXIII. № 2/3/4. P. 484. Ср.: Янгиров Р. «Самосуд эмиграции» и его автор // Лит. обоз. 1996. № 3 (257). С. 94 – 95.

[8] Рогачевский А. Op. cit. P. 484.

[9] Ibid.

[10] Ibid. К числу отличительных особенностей литературных судов один из первых их теоретиков и исследователей относил также след.: во-первых, «как бы ни были близки аудитории события, рисуемые в литературных судах, они все-таки являются событиями иных мест, иных обстоятельств, иных сочетаний сил, и реагировать на эти события, как на свои, массовая аудитория не может»; во-вторых, литературный суд «предполагает, что аудитория знакома с содержанием данного литературного произведения. Между тем, этого знакомства […] добиться почти невозможно» (Ребельский И. В. Инсценированные суды: Как их организовывать и проводить. М., 1926. С. 16, – цит. по: Рогачевский А. Op. cit. P. 485).

[11] В этой связи см. заключение Р. М. Янгирова о том, что «некоторые расхождения между газетными анонсами и текстом инсценировки <…> объясняются тем, что при публикации текста “Суда” автор исключил из нее третьестепенных и наименее удачных с его точки зрения персонажей» (Янгиров Р. «Самосуд эмиграции» и его автор. С. 95).

[12] См., напр.: Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 161 – 166.

[13] Там же. С. 161.

[14] Там же.

[15] Там же.

[16] Там же.

[17] Там же. С. 162.

[18] Там же. С. 163.

[19] В этом плане весьма знаменательным представляется тот факт, что «Суд над <всей> русской эмиграцией» был воспринят автором анонса в «Иллюстрированной России» как «Суд над русским Парижем», – см.: К. «Суд над русским Парижем» // ИР. 1930. 18 окт. № 43 (284). С. 17.

[20] См. об этом хотя бы в финале завершенной в 1932 г. и изданной в 1934 г. в Берлине «Повести о пустяках» Б. Темирязева (Ю. П. Анненкова): Анненков Ю. (Б. Темирязев). Повесть о пустяках / Коммент. А. А. Данилевского. СПб., 2001. С. 312.

[21] «Суд над русской эмиграцией» (Юмористический сценарий в трех действиях, но без политики): Текст Дон-Аминадо // ИР. 1930. 1 нояб. № 45 (286). С. 4, 6. В этой связи см. в примечаниях Р. М. Янгирова к данному месту: «“Ракель Меллер”, “Испано-Суиза” (1928) – ариетки А. Вертинского <…> Автор не вполне точно цитирует строки из других известных сочинений Вертинского: “То, что я должен сказать” (1917), “Минуточка” (1914-1915), “Jamaise” (1916), “Лиловый негр” (1916), “Пей, моя девочка” (1917), “Пани Ирена” и др.» – Янгиров Р. Примечания // Лит. обоз. М., 1996. № 3 (257). С. 108.

[22] В этой связи см.: Серков А. И. История русского масонства: 1845 – 1945. СПб., 1997 (по «Именному указателю»).

[23] В этой связи см. еще одно принципиально важное положение Ю. М. Лотмана из уже цитированной статьи: «В художественном тексте ориентация на некоторый тип коллективной памяти и, следовательно, на структуру аудитории приобретает принципиально иной характер. Она перестает быть автоматически имплицированной в тексте и становится значимым (т. е. свободным) художественным элементом, который может вступать с текстом в игровые отношения» (Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 163).

[24] См., соответственно: «Суд над русской эмиграцией» (Юмористический сценарий в трех действиях, но без политики): Текст Дон-Аминадо // ИР. 1930. 1 нояб. № 45 (286). С. <1> – 2, 4; 15 нояб. № 47 (288). С. 16, 18.

[25] См. об этом: Янгиров Р. «Самосуд эмиграции» и его автор. С. 93 – 94.

[26] Позднее Дон-Аминадо так отзовется об этом рассказе в своих мемуарах, попутно процитировав наиболее значимый для себя отрывок: «Ее “Городок” – это настоящая летопись, по которой можно безошибочно восстановить беженскую эпопею.

“Городок был русский, и протекала через него речка, которая называлась Сеной.

Поэтому жители городка так и говорили:

– Живем худо, как собаки на Сене…

Молодежь занималась извозом, люди зрелого возраста служили в трактирах: брюнеты в качестве цыган и кавказцев, блондины – малороссами.

Женщины шили друг другу платья и делали шляпки, мужчины делали друг у друга долги.

Остальную часть населения составляли министры и генералы.

Все они писали мемуары; разница между ними заключалась в том, что одни мемуары писались от руки, другие на пишущей машинке.

Со столицей мира жители городка не сливались, в музеи и галереи не заглядывали и плодами чужой культуры пользоваться не хотели…”

Когда-нибудь из книг Тэффи будет сделана антология <…>» (Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути // Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политич. памфлет. Проза. Воспоминания / Сост., вступит. ст., коммент В. И. Коровина. М., 1994. С. 672).

[27] «Суд над русской эмиграцией» (Юмористический сценарий в трех действиях, но без политики): Текст Дон-Аминадо (Окончание) // ИР. 1930. 15 нояб. № 47 (288). С. 16, 18. В данной связи см. комментарий Р. Янгирова: Лит. обоз. 1996. № 3 (257). С. 109.

[28] Цит. по: Янгиров Р. «Самосуд эмиграции» и его автор. С. 95.

[29] Дон-Аминадо. Маленький фельетон: Неугомонные характеры // ПН. 1927. 9 нояб. № 2422. С. 3. В этой же связи см., напр., след.: «<…> Выходит Троцкий налегке, / А вслед за ним, угрюм и страшен, / С метлой в надежном кулаке, / Высок, упрям, монументален / И матов, Господи спаси, / Грядет невыразимый Сталин, / Великий Дворник всей Руси. / А в этот миг, какая каша, / Какая выдумка и бред!.. / Зубков-фон-Шаумбург-фон-Саша, / И эмигрант, и сердцеед, / И ветрогон, и ловкий шельма, / Являя храбрости пример, / Вступает в брак с сестрой Вильгельма, / Который стал ему бо-фрер!.. / А там, глядишь, с послом французским, / Через пустыню, чрез пески, / Спасать каких-то барынь русских / Спешат зуавы и стрелки. / Затем, что, бывши полом слабым, / С мятежной русскою душой, / Попали барыни к арабам… – / “Как будто в бурях есть покой”! / Итак, куда ни ткнешься, всюду / Маячит русский силуэт. / К добру ли это, или к худу, / Решать, пожалуй, я не буду, / Да и решений общих нет. / Подобно многим, верю чуду, / И говорю: с Востока – свет! / <…> Восток и свет в Зубкове Саше, / И в этой Прохоровой Маше, / Кого в Марокко дивный рок / Увлек и вправду на Восток» (Дон-Аминадо. Маленький фельетон: Политический обзор // ПН. 1927. 22 нояб. № 2435. С. 3).

[30] Попутно отметим имеющийся здесь же игровой момент как непременный, по Ю. М. Лотману (см. выше – прим. 23), атрибут ориентированного на некий тип коллективной памяти художественного текста: сентенцию о Марксе (еврее) как пророке русского Исхода ее автор (он же автор процитированного «Воззвания» и тоже еврей), исполнявший, напомним, в инсценировке «Суда» роль прокурора-русофоба, передоверил игравшему защитника русских изгнанников Н. Ф. Балиеву – по национальности армянину (наст. имя и фам. – Мкртич Асвадурович Балян).

[31] См.: «Председатель. Ваша профессия, свидетельница? Чем вы занимаетесь?

Кшесинская. Храню заветы русского искусства.

Прокурор. В чем именно это выражается?

Кшесинская. В верности своему призванию! В служении русскому балету! В подготовке кадров будущих балерин!..

Защитник. Должны ли мы вас понять так, что, несмотря на тяжкие условия жизни на чужбине, вы с той же энергией и с тем же вдохновением продолжаете нести ваш ответственный и высокий труд?

Кшесинская (со вздохом, секундной паузой, и с гордой решимостью). Да!

Прокурор. А не полагает ли свидетельница, что она этим самым наносит ущерб престижу туземного балета?

Председатель. Помните, свидетельница, что на вопросы, на которые вы не желаете, вы имеете право не отвечать!..

Кшесинская. В таком случае я воспользуюсь своим правом.

Прокурор. А скажите, свидетельница, что вы знаете по существу дела?

Кшесинская. Существо дела очень просто, по крайней мере, для меня. Русскую Сандрильону разули. Золотой ее башмачок исчез! Но и в бедных туфельках изгнания она ухитрилась показать Европе и Америке, что такое русский стальной носок!» – «Суд над русской эмиграцией» (Юмористический сценарий в трех действиях, но без политики): Текст Дон-Аминадо // ИР. 1930. 1 нояб. № 45 (286). С. 4.

[32] В этой связи напомним, что 30 янв. 1921 г. в Каннах Кшесинская наконец юридически оформила свой многолетний брак с вел. кн. Андреем Владимировичем (1879 – 1956), кузеном Николая II, родным братом вскоре провозгласившего себя императором вел. кн. Кирилла Владимировича, который и пожаловал ей в 1926 г. титул княгини Красинской, – факт, неоднократно подчеркивавшийся в анонсах «Суда» в «республиканских» «Последних новостях», – см., напр.: «День “суда над русской эмиграцией” приближается.

<…> В числе вызванных по делу свидетелей ряд громких имен:

М. Ф. Кшесинская (кн. Красинская) – от русского балета» (<Б. п.> Вечер 19-го октября // ПН. 1930. 6 окт. № 3484. С. 3). См. также: <Б. п.> Вечер Дон-Аминадо // ПН. 1930. 13 окт. № 3491. С. 3; <Б.п.> Вечер Дон-Аминадо // ПН. 1930. 19 окт. № 3497. С. 3.

[33] См. об этом, напр.: Соколов-Каминский А. Кшесинская… // Русское зарубежье: Золотая кн. эмиграции. Первая треть ХХ века: Энцикл. биогр. словарь. М., 1997. С. 338.

[34] См., напр., в появившейся в «Последних новостях» в окт. 1927 г. рецензии, где о достойном сожаления пристрастии балерины говорится как о чем-то общеизвестном: «И Бласко-Ибаньес <sic!> не устоял перед искушением написать произведение из жизни русской революции. В последней книжке “Эвр Либр” помещена его новая повесть “Пожирательница”. Героиня рассказа Балабанова – прозрачный псевдоним Кшесинской. Автор принял все меры к тому, чтобы читатель узнал в его героине известную танцовщицу. <…> Не менее прозрачен и псевдоним другого героя рассказа – поэта Флореаля, любившего писать стихи кровью… Это – Есенин, которого автор приводит в особняк Балабановой-Кшесинской. <…> Балабанова живет на Ривьере, в роскошной вилле. После смерти великого князя, с которым она жила, и в особенности после революции дела танцовщицы пошатнулись. Она не могла уже с такой легкостью проигрывать миллионы в Монте-Карло и вынуждена была даже сократить число слуг. Ее бриллианты постепенно переходили в витрины ювелиров. <…> Трудно узнать в этом бледном рассказе перо Бласко-Ибаньеса. Писатель, по-видимому, позаботился не столько о лепке живых людей, сколько о демонстрировании своей осведомленности в истории русской революции» (М. Ю. Б. <Рец.> Повесть о М. Ф. Кшесинской: “Les Oeuvres Libres” num. 76 // ПН. 1927. 27 окт. № 2409. С. 3). Ср. в мемуарах бывшего репортера газ. «Возрождение» Л. Любимова: «Небольшой особняк с садиком в тихом буржуазном квартале Отей. В просторном зале вереница девочек в трико. Маленькая щуплая женщина показывает балетные па. Тридцатые годы, сороковые. Овальное узкое лицо ее – в тонких морщинах, но число их не прибавляется и в глазах все тот же живой блеск. Каждый день во время урока входит сюда старый, но еще стройный, представительный человек, с мягкими чертами лица: он записывает русские, французские, английские фамилии учениц, ведет учет занятий. Эта женщина, почему-то переименованная Кириллом Владимировичем в… княгиню Красинскую – некогда знаменитая балерина Матильда Кшесинская. Он – ее муж, внук Александра II и двоюродный брат Николая II, великий князь Андрей Владимирович.

Как и братья его, Кирилл и Борис, Андрей Владимирович унаследовал от матери – немецкой принцессы – крупные средства за границей. М. Ф. Кшесинская всегда была страстным игроком: большую часть этих средств она проиграла в Довилле и Монте-Карло. Тогда открыла балетную студию, вскоре получившую в артистическом мире заслуженную известность» (Любимов Л. На чужбине. Ташкент, 1979. С. 130).

[35] Янгиров Р. Примечания // Лит. обоз. 1996. № 3 (257). С. 109. Ср. у хорошо осведомленного Л. Любимова: «Об эмигрантских браках можно было бы написать целую книгу курьезов.

Самый сенсационный случился не в Париже, но герой его был из русских парижан. Двадцатипятилетний эмигрант Зубков, промышлявший в качестве “светского танцора” (танцевал в ресторанах за плату с дамами, не имеющими кавалеров), женился в каком-то немецком городке на шестидесятилетней девице – принцессе, родной сестре последнего германского императора Вильгельма II, который и проклял ее за этот поступок. Зубков скоро бросил жену. Она же продолжала его любить и на смертном одре произносила его имя, добавляя со слезами: <“>DerarmeKerl!” (“Бедный малый”)» (Любимов Л. На чужбине. С. 128 – 129).

[36] См., напр.: Дон-Аминадо. Маленький фельетон: Карьера Зубкова // ПН. 1927. 14 окт. № 2396. С. 3; Его же. Маленький фельетон: Жареные голуби // ПН. 1927. 3 нояб. № 2416. С. 4; Его же. Маленький фельетон: Неугомонные характеры // ПН. 1927. 9 нояб. № 2422. С. 3; Его же. Маленький фельетон: Политический обзор // ПН. 1927. 22 нояб. № 2435. С. 3; Его же. Маленький фельетон: Бурная жизнь принцессы Виктории // ПН. 1928. 21 февр. № 2526. С. 4; Его же. Маленький фельетон: Открытое письмо Саше Зубкову // ПН. 1928. 1 марта. № 2535. С. 4; Его же. Маленький фельетон. Политический обзор: … Берлин // ПН. 1928. 6 марта. № 2540. С. 3; Его же. Маленький фельетон: Развязка // ПН. 1928. 17 марта. № 2551. С. 2; Его же. Маленький фельетон: Весенний и политический обзор // ПН. 1928. 20 марта. № 2554. С. 4.

[37] См., напр.: «Милостивый государь, господин Саша!

Если бы вы были обыкновенным Сашей и, так сказать, таким прожигателем вашей Сашиной жизни, нам бы и в голову не пришло писать вам открытые письма и вмешиваться в ваши бильярдные дела и амурные предприятия.

В конце концов, каждый есть кузнец своего счастья, в особенности, если он кузнец по призванию.

<…> Но в том-то и беда, что безответственный молот ваш ударяет по русской наковальне, а искры сыпятся на голову всей эмиграции.

Мы уже не говорим о том глубоком разочаровании, какое испытывают высшие монархические круги этой эмиграции, возлагавшей столько надежд на ваш морганатический брак с принцессой Викторией…

Конечно, теперь надо на этом окончательно поставить крест, ибо вы ведете себя не как принц-консорт, а кое-как.

Но, кроме того, вы набрасываете тень и на всю остальную эмигрантскую массу.

Ибо <…> с той поры, как вы стали шурином самого германского императора и, играя на струнах его сестры, вошли в концерт европейских держав, на вас невольно обратились взоры империй и республик.

Ваше имя стало притчей во языцех, и стоит вам слегка поскандалить, как по всей Европе подымается рокот возмущения:

– Опять эти русские!

И выходит, что два миллиона русских, рассеянных по всему миру, должны невольно нести ответственность за какого-то одного неуравновешенного молодожена. 

Тем более, что за несколько месяцев вашей разнообразной деятельности в общественных местах вы положительно стали общественным деятелем» (Дон-Аминадо. Открытое письмо Саше Зубкову // ПН. 1928. 1 марта. № 2535. С. 4).

[38] В этой связи см., напр., след. характерное для той поры сообщение в ведущей эмигрантской газете: «На последнем конгрессе представителей международной авиационной федерации распределение мировых рекордов по странам следующее: на первом месте стоит авиация Франции с 34 мировыми рекордами. Затем идут С<оединенные> Штаты – 27 рекордов, Германия – 26, Италия – 10, Великобритания – 3 и Швейцария – 2.

Необходимо отметить, что два года назад Франция находилась всего лишь на третьем месте с 17 рекордами, позади Германии и С<оединенных> Штатов» (<Б. п.> Рекорды авиации // Возрождение <далее – В>. 1930. 18 окт. № 1964. С. 4).

[39] В этой связи см., напр.: Иванников М. Авио-рассказ // Современные записки. Париж, 1936. № 61. С. 137 – 146. См. также: Данилевский А. Из комментариев к «Авио-рассказу» Мих. Иванникова // Труды по русской и славянской филологии: Литературоведение VI. К 85-летию П. С. Рейфмана. Тарту, 2008. С. 264 – 279.

[40] См. о нем – в статье из «Последних новостей», напечатанной сразу после триумфального перелета Коста (вместе с механиком Беллонтом) через Атлантику на аэроплане «Вопросительный знак» 1-2 сент. 1930 г.: «Герой первого перелета Париж – Нью-Йорк родился в 1892 году на юге Франции, в департаменте Тарн. С раннего возраста Кост чувствовал влечение к спорту, и в 1912 году получил диплом пилота от Французского аэроклуба. Во время великой войны он сбивает несколько неприятельских аэропланов и получает 11 отличий. По окончании войны Кост делается пилотом пассажирской воздухоплавательной компании “Эр Юнион”, в которой он состоит и до сих пор.

В 1925 году победитель рейда Париж – Нью-Йорк предпринимает вместе со своим товарищем Тьерри первый крупный рейд – на продолжительность полета, но попытка кончается катастрофой в Шварцвальдском лесу. Тьерри убит, а Кост посажен в тюрьму германскими властями за перелет границы без разрешения.

В следующем году Косту удается <…> поставить первый рекорд с полетом Париж – Ассуан и обратно через Гелиополис, Тунис, Рим (9.200 км). За этим путешествием следует рейд Париж – Джасн (Индо-Китай), во время которого Косту удалось побить мировой рекорд полета на дистанцию по прямой линии. Он возвращается через Калькутту, Бассору, Афины и Рим в Париж, где его ждет высшая награда для французского авиатора – большая золотая медаль Аэроклуба, присуждаемая каждый год лучшему пилоту.

В 1927 году Кост в 29 часов совершает перелет из Парижа в Нижне Тагильск (Сибирь), покрыв таким образом без остановки дистанцию в 5.000 с лишком километров. А в конце года <…> предпринимает <…> полет вокруг света. 10 октября “Вопросительный знак” покидает Буржэ, пересекает Атлантический океан в южной его части, потом через Наталь и Каравельские острова достигает Южной Америки, которую Кост покидает после триумфального турнэ по Рио де Жанейро, Буэнос-Айрес, Монтевидео, потом направляется к Сев. Америке, пролетает Панаму, Гватемалу, Мексику, Новый Орлеан. Из Нью-Йорка направляется в Сан-Франциско, пересекает Тихий океан. Путешествие кончается 14 октября 1928 г. в Буржэ, последним рейдом – Токио – Рариж, с остановками в Ханое, Калькутте и Бассора.

В 1929 году Кост <…> вместе с Беллонтом ставит новый рекорд. Знаменитый полет – Париж – Цицикар (Монголия) длится всего три дня, и летчикам удается покрыть без остановки расстояние в 7.905 км. Возвращение в Париж (через Ханой) совершается тем же темпом и длится всего 4 дня и 12 часов. Но Кост не удовлетворен и немного погодя <…> бьет мировой рекорд полета по кругу, покрыв дистанцию в 8.020 км, а затем устанавливает ряд других рекордов: продолжительности и скорости на дистанцию в 2.000 км с 500 килогр<аммами>. полезной нагрузки, рекорд полета на дистанцию с грузом в 1000 килограммов. Международная федерация провозглашает его чемпионом мира авиации.

Последнее достижение Коста известно» (<Б. п.> Карьера Коста // ПН. 1930. 4 сент. № 3452. С. 5).

[41] Седых Андрей. Роман Коста. (От парижского корреспондента «Сегодня»): Багаж авиатора. – 8 минут в салоне княгини Вачнадзе. – Почему Кост не любит летать с женой? – Приключения Коста в Китае. – Оборотная сторона медали // Сегодня <далее – С>. 1929. 27 нояб. № 329. С. 8: портр. («Вачнадзе-Кост»). В статье этой среди прочего находим: «Пока Кост одевается, я смотрю на портрет чудесной женщины; она блондинка, у нее прекрасный, нежный овал лица, темные глаза и ослепительные зубы.

Это портрет г<оспо>жи Кост. Но еще недавно ее звали княжной Вачнадзе. Летом, на аэродроме Орли, Кост увидел стройную женщину, почти девочку, ослепительной красоты. Ей очень хотелось получить воздушное крещение… Какая неудача, – незнакомка села в чужой аэроплан. Когда полет кончился, Кост успел сфотографировать ее… А потом, на одном балу, они встретились снова…

– С этих пор мы не расставались, – говорит мне вошедшая в комнату г<оспо>жа Кост.

Мы болтаем о пустяках. Я узнаю, что она родом из Тифлиса, что она мечтает о синема и даже снималась недавно в одном говорящем фильме, что она очень любит Коста и постоянно за него волнуется.

– Знаете, когда Кост побил свой рекорд, в Париже почти неделю не знали, что с ним, куда он девался… Представьте себе, что я пережила в эти дни!.. А когда 3 дня тому назад пришла телеграмма, что он вылетел из Индокитая, я снова забеспокоилась. Чтобы рассеяться, пошла на бал русских адвокатов; мне повезло – я получила на балу приз за костюм.

– Летаете вы с Костом?

– Очень редко. Когда я в аэроплане, он слишком волнуется. Но я твердо решила: если на будущий год он полетит через Атлантический океан, я отправлюсь вместе с ним. Буду первой русской, перелетевшей через океан» (Там же).

[42] В этой связи см.: Русское зарубежье: Хроника науч., культурн. и обществ. жизни. 1920 – 1940: Франция / Под ред. Л. А. Мнухина. М., 1995-1997. Т. 2. С. 17, 30 и др.

[43] См. его освещение в эмигрантской парижской прессе: <Б. п.> Кост и Беллонт летят через океан // В. 1930. 1 сент. № 1917. С. 1; <Б. п.> Кост и Беллонт вылетели в Америку // В. 1930. 2 сент. № 1918. С. 3; <Б. п.> Рейд Париж – Нью-Йорк: Отлет Коста и Беллонта. Покинув Бурже вчера в 10 ч. 55 м., летчики надеются достигнуть Нью-Йорка через 35 часов // ПН. 1930. 2 сент. № 3450. С. 1, здесь же – фото и сопроводительный текст: «Кост (слева), Беллонт (справа) и г<оспо>жа Кост (в центре)»; <Б. п.> <Фото> // В. 1930. 2 сент. № 1918. С. 1 (подпись: «Перед отлетом в Америку. Кост, его супруга, г<оспо>жа Мари Кост, и Беллонт»); Т. Ам. Кост и Беллонт прилетели в Нью-Йорк // В. 1930. 3 сент. № 1919. С. 1; <Б. п.> Рейд Париж – Нью-Йорк: Кост и Беллонт перелетели океан. В 7 час. 12 мин. вечера, по американскому времени, французские летчики снизились на аэродроме в Куртисфильде // ПН. 1930. 3 сент. № 3451. С. 1: фото и подпись: «Жена Коста у телефонного аппарата в ожидании известий»; <Б. п.> Трансатлантический рейд «Вопросительного знака» // В. 1930. 4 сент. № 1920. С. 1, 3, здесь же – фото и подпись: «Г<оспо>жа Кост (рожд<енная> кн<яжна> Вачнадзе) и г<оспо>жа Беллон <sic!> у телефонного аппарата»; <Б. п.> <Фото:> Из Парижа в Нью-Йорк в 37 часов…: Аэроплан Коста и Беллонта над морем облаков // ИР. 1930. 13 сент. № 38 (279). С. <1>. См. также – в одном номере с текстом «Суда»: <Б. п.> Наконец, одни… // ИР. 1930. 8 нояб. № 46 (287). С. 9 (фото и подпись: «Диедоне и Мария Кост. “Победитель Атлантического океана” Кост и его супруга, урожденная кн<яжна> Мария Вачнадзе, в салоне их парижской квартиры, уставленном цветами и подарками. Париж устроил знаменитому летчику и его отважному спутнику Беллонту триумфальную встречу»).

[44] Т. Ам. У г-жи Кост // В. 1930. 3 сент. № 1919. С. 1.

[45] См. – сопроводительный текст к фото: «Дьедонэ Кост (направо) выслушивает перед отлетом сообщение о состоянии неба. Рядом с ним – его жена, урожденная кн<яжна> Мария Вачнадзе (русская)» – ИР. 1930. 13 сент. № 38 (279). С. 17. В высшей мере характерно, что на следующий день после появления данной статьи уже и парижанин Андрей Седых, прежде отнюдь не акцентировавший внимания на вопросе о национальной принадлежности жены французского пилота (см. выше), безоговорочно аккредитовал М. Вачнадзе-Иверсен-Кост как русскую, – см.: Седых Андрей. Русские, которыми гордится Франция // С. 1930. 14 сент. № 254. С. 8.

[46] «Суд над русской эмиграцией» (Юмористический сценарий в трех действиях, но без политики): Текст Дон-Аминадо // ИР. 1930. 1 нояб. № 45 (286). С. 6.

[47] В этой связи см. след. утверждение современных исследователей: «Каждое литературное произведение стремится построить завершенный и одновременно универсальный образ мира – в этом смысле художественный мир литературного произведения всегда мифологичен. Как известно, всякая мифологическая структура строится на преодолении хаоса и утверждении мирового порядка (или космоса)» (Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. 1950 – 1990-е годы: В 2 т. М., 2003. Т. 1. С. 12 – 13).

[48] См.: Бахрах А.В. «Поезд на третьем пути» (Дон-Аминадо) // Бахрах А. Бунин в халате и другие портреты. По памяти, по записям. М., <2006>. С. 395.

 

Альманах «Тредиаковский». 07.01.2012