От селенья к селенью, от храма до храма,

Посох взяв францисканский, я много бродил.

Как-то встретился мне птицелов из Бергамо,

В поле он золотистых овсянок ловил.

На кленовых шестах он растягивал сети,

И под куполом этим овес рассыпал,

А когда эти птицы – наивные дети –

Прилетали гурьбой, он шесты подрубал.

И в веселом, богатом и щедром Бергамо,

На базаре, который до ночи шумел,

Продавал он овсянок, торгуясь упрямо,

Но зато и синьор птиц для фритто имел.

Три недели трактирщик держал их во мраке,

До отвала зерном и инжиром кормил,

А потом, раздобревших, живьем в арманьяке,

Им наполнив котел, равнодушно топил.

И когда шумный гость, завсегдатай гулянок,

Чтоб добавить, с дружками в трактир заезжал,

Повар жирных, пропитанных спиртом овсянок

На жаровню в кипящее масло швырял.

И мгновенное пламя, подобное зверю,

На жаровне беснуясь к восторгу пьянчуг,

Пожирало, рыча, золотистые перья,

А пьянчуги потом – золотистых пичуг. 

… Из дорожной сумы переметной холщовой

Я последний, заветный дукат доставал

И, ничуть не жалея о том, птицелову

За овсянок, за птиц золотых отдавал.

А потом выпускал их, живых-невредимых,

И летели они то над полем, то ввысь,

То пикируя, будто и в небе родимом

Из незримых сетей на свободу рвались.

Будто в райском саду их родимые гнезда,

Да неведомо, где его листья шумят.

Засыпая, глядел я на желтые звезды,

И казалось, на ветках овсянки сидят.  

Как ребенок, счастливый, я встал на рассвете,

Съел горбушку, воды родниковой хлебнул.

… Там же, где и вчера, те же самые сети

На кленовых шестах птицелов растянул.

От селенья к селенью, от храма до храма,

Посох взяв францисканский, печально я брел,

И веселый, богатый и щедрый Бергамо,

Хоть и был по пути, стороной обошел.