В церквушке сельской тихо и темно,

алтарь сосновый в полукруглой нише   

уже давно, лет сто, на ладан дышит.

Вечерний луч сквозь пыльное окно

бросает блики на иконостас,

в котором ровно тридцать три иконы.

Писал их, соблюдая все каноны,

быть может, самый первый богомаз -

не разобрать. Давно сошел на нет

фон золотой, и словно отголоски

веселых песен, стали эти доски,

утратившие красок первоцвет.

Лишь присмотревшись, можно угадать

лик Гавриила или Михаила,

скорбящих херувимов над могилой,

скорбящую по мертвом сыне мать.

Старуха с самодельной клюкой,

набрав свечей, крестясь тремя перстами,

за здравие всего одну поставит,

все остальные же - за упокой.

На паперть выйдешь – тихо и светло,

лес до небес, до окоема – дали,

как будто в храм, каким он был вначале,

попал, разбив незримое стекло.