Мир забурлил, как талых вод поток,

и сделались пустяшными обиды,

и путник, одолевший сто дорог,

цветущий сад среди песков увидел.

 

Тебе на плаху сердце принесла,

мир раскололся сокровенной тайной.

Не знаю: я сама тебя нашла,

иль ты меня окликнула случайно.

                                                        1990 год

 

 

 

Путь поэта.

 

Путь любого поэта

неизбывен и прост:

он от лета до лета

в многограннике звёзд.

 

Он и раб, и светильник

дармового пути,

он порой собутыльник

и у Бога в горсти.

 

То разобран на притчи,

то с собой не в ладах-

золотарь и добытчик

на галёрных путях.

 

Сам себя он едва ли

осознает вполне:

то бренчит на гитаре,

то молчит при луне.

 

Возвышается Крезом,

опускается в грязь,

он с землёю и небом

неразрывная связь.

 

Бережёт он и холит

неказистый росток,

знают холмик и поле,

как он здесь одинок.

 

За всевышнее благо

все богатства отдаст,

в нём литая отвага

и надменная власть.

 

Перед божьей красою

затрепещет, как лист,

своему «мезозою»

музыкант и артист.

 

Словно истый любовник,

он целует спроста

и колючий терновник,

и коровьи уста.

 

Испытует наитья,

Предрекает исход,

что ни день, то открытья

в океане пустот.

 

Неизбывность творенья

и кометы полёт

видит внутренним зреньем,

о высоком поёт.

 

Жизнью смерть попирает

этот кровный союз,

любомудрьем сияют

очи светлые муз.

 

Если сердца тачанка

резко сбавит свой ход,

на любом полустанке

он незримо сойдёт.

 

Поэту

 

Тебе легко достигнуть звёзд,

сверкать и плыть пылинкой света,

твой неопознанный полёт-

свеченье ровное кометы.

Всю жизнь сполна переберёшь

по ведомым тебе приметам

и сердцем трепетным поймёшь

предназначение поэта.

Внимаешь шороху ветров,

держа весь мир на чуткой длани,

земли колеблющейся зов

ты ощущаешь, словно пламя.

Как ночь пронизывает. Взгляд

подобен схватке рукопашной:

в нём воплощённой мысли яд,

её цветение и пашня.

Ярчайший сплав - мужская честь

и ветер странствий паладина-

тебе под силу эта взвесь:

«тяжелозвонкая» стремнина.

Подобно птице в небесах,

паришь, не ведая недоли,

и,отрясая жизни прах,

свою испытываешь волю.

 

 

 

А .Б.

 

Ваши стихи манят,

зовут куда-то за край.

Блистает на поле брани

нежнейшего сплава сталь.

 

Лишь за порог смею

взглядом из-под ресниц.

Раненых птиц жалею:

больно им падать ниц.

 

Небо – стеклянный купол,

то не стекло - вода,

воздуха горсть нащупал

и полетел – туда…

 

Радостно -  без отмашки,

и пустячок - беда,

ты родился в рубашке:

то не стекло - вода.

 

О поэзии Василия Казанцева. (к 80-летию).

 

Это боль живого слова,

осязаемость его-

жизни всей первооснова,

высшей меры торжество.

 

Сумрак вечных очертаний,

бесконечная стезя,

переплавленных страданий

самородная слеза.

 

Час пробил. Пари над миром,

заклинай, моли, зови,

и не страшно быть счастливым,

оторвавшись от земли.

 

Читаю Г. Горбовского.

 

Читаю Горбовского, Руки

кладу на короткий листок:

вот дождик негромко простукал,

вот лист на дорожку прилёг…

Вот где-то тревожно и гулко

Прошла, прокатилась гроза,

из сердца глухих закоулков

сверкнула, скатилась слеза…

 

Как ясно, привольно и росно,

как тёплому веришь лучу,

как будто приник осторожно

к родному до боли плечу.

 

 

 

 

 

Поэт и судьба 

Евгению Баратынскому.

 

Он, как у Пушкина, Евгений-

питомец века своего-

не убежал от наслаждений,

и полной мерою всего:

печали, горечи, любови…

Хватило бы на много лет,

не избежал суровой доли

наш скорбный ветреный поэт.

И в юности, беспечно властной,

так громыхнуло по судьбе,

что не смывалась в век ужасный

печать на жизни и челе.

Как иноходца вороного,

он укротил свой дерзкий бег.

Затворник счастия земного,

он стал обычный человек.

Отмерен днями распорядок,

неспешно жизнь течёт в глуши,

но откровения тетрадок

хранят события души.

Он взят в полон, он узник доли.

Но плен ли это? Торжество

стихии Слова… И неволя

вдруг обрела черты того,

что стало сутью жизни страстной,

и вольный стих берёт разбег,

когда над ржавой жизнью властно

звучит: не Бог, но Человек!

 

Поэту-имитатору

 

Ты постигаешь магию блудную,

пусть чёрт тебя за это наградит,

а я по-человечески тоскую

в разъятых снах твоих кариатид.

 

Прицельный возглас, цепкая рука

тебя ведут к доступному величью.

Как просто из расхожего клубка

плести хорал мелодии привычной.

 

И…сердцем в снег. Бликуют свет и тьма.

Окупится заряд душевной лени

игрою барабанящей ума,

гримасами весёлых привидений.

 

Всё одноразово. В расчёте на пока.

Несётся твой Пегас наудалую,

но тучная пресытилась строка

и часто куролесит вхолостую.

 

«Поэт в России - больше, чем поэт»

 

«Поэт в России - больше, чем поэт».

Размах такой, как и сама Россия,

но, боже мой! Как фразу износили!

И вряд ли возродиться ей на свет.

Но всё-таки скажу. Неузнанный «пророк»,

себе присвоив пушкинское имя,

всегда чужим мелькая пред своими,

скрутить себя сумел в бараний рог.

(Какой-то басенный здесь слышится урок).

Он век потратил узнаванья ради.

Безумный Гоголь жёг свои тетради –

он вслед за ним бросался в жерла строк.

Вериги тяжкие судьба его несла,

он вместе с нею ранил словом души,

он Божий глас неутомимо слушал,

он правде открывал свои уста.

И вот скрипит его литература,

как старая надломленная ось.

Какие испытанья привелось

узнать! Но строчка-дура

усвоила и ремесло, и нрав

стегать по сердцу рифмами тугими

и вверх ползти по стенам, крепостными

камнями душу в клочья изодрав.

Он дружен был с деревьями. Воздушным

листом кружился в междуречье слов.

Он познавал свой мир без дураков,

и мир был создан для него - созвучным.

Он быть хотел… Влачился в пыльном хламе,

глас дерзкий возвышал до облаков,

несчастный, спорил с Богом, как Иов,

но истина молчит в сутейском гаме.

Он видел, как сонливое курьё

по ворохам стихов его бродило.

Беспечное, в своей купалось пыли,

не помня имя смутное его.

Им до него и до «бессмертных» строчек,

конечно, не было ни дела, ни забот:

они едою набивали рот

и на дорогу сыпали комочки.

Слепое солнце, колея да куры –

вот здесь сомкнулись все его права,

и от бессмысленности ныла голова,

не ведая достойной конъюнктуры.

Споткнулся на словах он: страсть и сила.

Их не было. Печальная стезя.

Он слишком шебутной, у нас нельзя

за планку лезть. Исход унылый.

И если чей-то безупречный тренд

в тот путь, как в сбрую вечную упрётся,

судьба его нам грустно улыбнётся:

«поэт в России - больше, чем поэт».