Хронотоп советских песен («ленинградский текст»)

Мы ленинградцы с тобой по призванию,

Хоть не всегда в Ленинграде живем

Из песни.

Популярная песня, концентрирующая в себе типичные черты массового сознания, – один из важнейших пластов культуры. Эта статья посвящена советским песням о городах. Данная тема реализована в произведениях самых разных жанров – в гимнах, лирических, эстрадных, бардовских песнях. После Великой Отечественной войны популярными становятся вальсы («Севастопольский вальс – это еще и название оперетты К. Листова, а также «Сталинградский», «Ростовский», «Томский», «Киевский», «Сочинский»), выражающие тенденцию усиления лирического начала, а также колыбельные, соответствующие той же тенденции. Пожалуй, единственный жанр, оставшийся незатронутым, – городской (мещанский) романс.

Песни о городах составляют единый текст со своими архетипами, инвариантами, сквозными мотивами. Частью его является «ленинградский текст», который станет предметом нашего рассмотрения. Образуют его очень разные по своему качеству произведения – и талантливые, заслуженно любимые народом, и откровенно официозные или даже графоманские. Тем более показательна, при всей их разностильности, высокая степень тематического и образного единства.

При реконструкции образа города в советских песнях мы используем для иллюстраций лишь отдельные цитаты, которых могло бы быть гораздо больше. Тексты взяты с сайта «Советская музыка» (http://www.sovmusic.ru) и цитируются главным образом по принципу случайной выборки. Они типичны, и вместо них могли быть почти любые другие.

Тема репрезентации города очень обширна, и мы ограничиваемся аспектом городского хронотопа, т.е. существенной взаимосвязи временных и пространственных отношений. Это не просто формальное выражение пространства и времени, а «слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории» (Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986. С. 121-122).

Поскольку понятие «город» по определению предполагает историю, то и в песнях о городах историческая коннотация присутствует почти обязательно. Однако она весьма условна. Конкретные исторические события, эпохи упоминаются редко. Зато актуализуется недавнее прошлое (в отдельных случаях – даже современность), новейшая история. Чаще всего это тема памяти о Великой Отечественной войне, даже если сам город не был прямо связан с ее героическими страницами. Например: «На мостовых Берлина // Я защищал тебя, город» (о Комсомольске-на-Амуре; Л. Латынин). Это связано с тем, что между городами в советских песнях почти нет существенной разницы – о них говорится одними и теми же словами; их образы конструируются из одних и тех же константных деталей. Эти города словно образуют единый мегалополис, лишь называемый по-разному (срав.: Лютеция – Париж; Петербург – Петрополь – Петроград – Ленинград; а здесь: Москва – Ленинград – Комсомольск-на-Амуре – один и тот же город). Мы условно будем называть его Космополисом. «На символическом языке город – микрокосмическое отражение космических структур» (Бидерман Г. Энциклопедия символов. М.: Республика, 1996. С. 60).

Тем более актуален образ войны для городов, действительно связанных с ней, особенно для городов-героев:

Родная земля, где мой друг молодой

Лежал, обжигаемый боем,

Недаром венок ему свит золотой,

И назван мой город героем

(С. Кирсанов. «У Чёрного моря»);

Злобные орды пытались пробиться

К сердцу России, к Москве дорогой.

Грудью своей прикрывая столицу,

Шли в ополченье одна за другой

Улица Курковая, улица Штыковая,

И Пороховая, и Патронная,

Дульная, Ствольная, Арсенальная –

Улица любая – оборонная!

(В. Гурьян. «Тульская оборонная»).

Но это – недавняя история, почти современность. А для песен 1940 – начала 1950-х гг. даже современность в буквальном смысле.

Вместо истории как таковой распространен мотив неопределенной древности, а фактически это образ вечности: «Как ветрами, овеян ты веками» (о Кишиневе, В. Лазарев; песня переведена и автором этой статьи, у нас, как о оригинале: «Пяти столетий опыт на плечах»),

Тула веками оружье ковала,

Стала похожа сама на ружьё –

Слышится звон боевого металла

В древних названиях улиц её и др.

В принципе, эти города могли бы называться вечными, подобно Риму. Авторы смотрят на них sub specie aeternitatis.

В советских песнях эксплицируется фундаментальная оппозиция «история – вечность». История – это временная конкретность, определенность, подвижность, процессуальность; вечность – вне времени и статична.

Поскольку история в этих песнях главным образом – новейшая, то с ней органически связан мотив молодости (иногда вечной), нового рождения старых городов: «Ты всегда молода, // Дорогая моя Москва» (О. Фадеев. «Здравствуй, Москва»); чаще эта тема дается через оксюморон: «Он годами хотя и не молод, // Но душою он молод, наш город» (А. Галич); «Мой белый город, вечный, как сказанье, // В тебе наш труд и молодость, и смех» (о Кишиневе; Г. Водэ, перевод В. Лазарева) – в последнем случае знаменательно соединение мотивов вечности и молодости, включение второго в первый – и мн. др.

Устойчивость архетипа молодости нередко подчеркивается «банальной» рифмой «молод – город»:

Он годами хотя и не молод,

Но душою он молод, наш город,

Добрым людям распахнутый настежь

Добрый город – родная Москва

(А. Галич);

А жизнь остаётся прекрасной всегда

Хоть старишься ты или молод

Но с каждой весною так тянет меня

В Одессу мой солнечный город

(С. Кирсанов).

(Между прочим, у С. Кирсанова – мастера версификации – есть и нетрадиционная рифма «дорог – город». Поэт вообще не был склонен к стереотипам, тем более симптоматично, что он не избегает их в эстрадной песне – жанре насквозь стереотипном. «Банальная» рифма особенно красноречива в общем тексте с небанальной, по контрасту с ней. Автор как будто сигнализирует: «Я могу рифмовать и по-своему, но следую традиции».)

Забегая вперед, скажем, что та же трафаретная рифма встречается и в «ленинградском тексте» – например:

Вот и опять не спит мой Ленинград,

Как он красив и как молод.

Звезды от наших глаз

Спрятались в Летний сад.

Белая ночь вошла в город

(Е. Долматовский).

Вечность – это выход за временные пределы. То же самое происходит и с границами пространственными. Для этих песен очень существен мотив «экстерриториальности» города. Он выходит за свои локальные границы в духовное измерение, превращаясь в некий Космополис стоиков:

Я вижу везде твои ясные зори, Одесса!

Со мною везде твоё небо и море, Одесса!

Ты – в сердце моём! Ты – всюду со мной!

Одесса – мой город родной!

(В. Масс и М. Червинский);

«Ты только будь всегда со мной, товарищ мой Днепропетровск» (Р. Рождественский).

Даже словесные формулы одни и те же:

Где бы я ни был – знаю:

Сквозь тишину и бури

Я пронесу, я пронесу,

Я пронесу как знамя

Мой Комсомольск,

Мой Комсомольск-на-Амуре

(Л. Латынин).

В сердце, в сознании человека город присутствует в виде эмблем, государственных символов (кремлевская звезда, знамя). Примеров такого рода – множество.

Особенно часто этот мотив связывается с Москвой. Тем самым подчеркивается особая значимость Москвы, этот город – primus inter pares: «Ты не просто город, а Москва!».

Есть в моей жизни город,

На друга похожий,

Город, отнять который

Разлука не может.

Пусть остался ты за горизонтом где-то,

Всё равно нам вместе колесить по свету.

Каждый раз со мной ты уезжаешь, город,

В самые далёкие места.

Всё равно нам вместе колесить по свету,

Всюду надо мной плывут твои рассветы.

Ты не просто город, о котором помню,

Ты не просто город, а Москва!

(Л. Дербенев).

Это сравнительно поздний советский текст (1974; из фильма А. Коренева «Три дня в Москве»), но те же мотивы встречаются и в песнях 1930-60-х гг. Прежде всего, в большинстве этих текстов Москва – город не родной (именно для лирического героя песни – хотя возможен и противоположный вариант, например, «Я шагаю по Москве» Г. Шпаликова: моя родная Москва будет со мной и в Тихом океане, и в тундре, и в тайге). Великий город, ставший родным для того, кто в нем не родился, – достаточно специфическая тема, почти не встречающаяся по отношению к другим городам, кроме Москвы. Срав. в гимне Кишинева: «Ты мой, ты наш и ты открыт для всех» – хоть и открыт для всех, но для лирического героя это родина – слово «мой» настойчиво проводится через весь текст. Зато этот почти уникальный мотив возникает по отношению к Ленинграду (вернее, Петрограду) – в романсе Маркиза из фильма «Достояние республики»: «Но возвращался как домой // В простор меж небом и Невой» (Б. Ахмадулина).

Однако вернемся к Москве. В процитированном тексте говорится: «Всюду надо мной плывут твои рассветы» (мотив этот встречается и в связи с другими городами – хотя бы уже упомянутое: «Я вижу везде твои ясные зори, Одесса!», – но всё же он не очень распространен). Отметим очень существенную деталь: Москва, память о ней ассоциируется с небом, даже закрепленном в песнях конца 1940-х гг. в неграмотной рифме – разными авторами:

Здравствуй, столица! Здравствуй, Москва!

Здравствуй, московское небо!

В сердце у каждого эти слова,

Как далеко бы он не был (так в тексте – А.Ф.)

(А. Софронов. «Здравствуй, Москва!»);

И где бы ты не был (так в тексте – А.Ф.),

Всегда над тобой

Московское небо

С кремлевской звездой

(О. Фадеев. «Здравствуй, Москва!»).

Кремлевская звезда ассоциируется с небесным светилом, астрономическим телом, придавая теме Москвы космический размах.

Родина слышит,

Родина знает,

Где в облаках

Её сын пролетает.

С дружеской лаской,

Нежной любовью,

Алыми звёздами

Башен московских,

Башен кремлёвских –

Смотрит она за тобою

(Е. Долматовский).

Этот текст особенно показателен. Он написан в 1950 г., и к космосу отношения не имеет (тем более что сын пролетает в облаках), кроме ставших к тому времени штампом кремлевских звезд. Но когда эту песню Д. Шостаковича спел Ю. Гагарин во время своего полета, она приобрела именно космическое звучание, и в этом контексте усилился образ Москвы-Космополиса.

Символ города-микрокосма содержит в себе образ мировой оси (Бидерман Г. Энциклопедия символов. М.: Республика, 1996. С. 60). Трудно сказать, насколько это осознанно, однако в поэтике песен о городах часто бывает маркирован верх – небо, звезды, устремление ввысь, город над чем-то возносится и т.д.

Превращаясь в Космополис, город (почти любой) становится родным для всех: «Ты мой, ты наш, и ты открыт для всех» (о Кишиневе; В. Лазарев). Здесь эта мысль выражена абстрактно, зато в некоторых текстах она конкретизируется, приобретая интернациональную коннотацию – например: «Здесь чеченец, русский, ингуш // Счастье умножают в дружеской семье» (о Грозном; Н. Музаев), причем интернационализм может относиться и к народам всего мира:

Ты – морские ворота державы,

Колыбель нашей доблестной славы,

Из портов всей Земли

К нам идут корабли,

И встречают гостей ленинградцы!

Ты так хорош, родной Ленинград,

Что румын и индус,

И поляк, и француз –

О тебе говорят!

Город родной, тебя мы в сердце носим.

Нет, не любить тебя нельзя, Ленинград!

(Ю. Прицкер);

За Нарвскою заставою,

В дымах, в огнях,

Страна встает со славою

На встречу дня

(Б. Корнилов. «Песня о встречном») –

за Нарвскою заставою встает вся страна. Поэт говорит «граду и миру».

В этих текстах постоянно возникают сопоставления с другими городами и землями, что, на первый взгляд, говорит о разделении – особенно по отношению к иностранным городам: «Снятся людям иногда // Их родные города: // Кому Москва, кому Париж» (Л. Куклин. «Голубые города»; название песни отсылает к повести А. Н. Толстого, это образ прекрасного коммунистического будущего - в песне оно сбывается на глазах). Здесь даже звучит мотив превосходства родного города – по крайней мере, для автора (исполнителя):

Каждому городу облик чей-то дан

В Париже есть Нотр-Дам,

В Гамбурге – Репербан,

По Унтер-ден-Линден гуляет весь Берлин,

Что же Нью-Йорк не спит?

Всем он известен ведь

Как город-порт исполин.

Но есть у нас Таллин, он

Красив, как волшебный сон.

Я только в него влюблен,

В мой город родной

(авторы не установлены; песня из репертуара Г. Отса);

Вы слышали, конечно, Ив Монтана

Парижские бульвары, гимн любви.

А я влюблен в бульвары Магадана,

И может быть, сильней, чем он в свои.

[…] Эх, если когда-нибудь увижу

Булонский лес, Монмартр и Нотр-Дам.

Большой привет рабочему Парижу

Я от бульваров наших передам.

Большой привет рабочему Парижу

Я от бульваров магаданских передам

(П. Нефёдов. «Магаданские бульвары»; композитор и исполнитель – В. Козин).

Но в этом разделении содержится зерно связи, объединения – «аура» одного города пронизывает другие, проникает в них:

И в какой стороне я ни буду,

По какой ни пройду я траве,

Друга я никогда не забуду,

Если с ним подружился в Москве

(В. Гусев. «Хорошо на московском просторе»);

«Всех республик узор, как цветной ковер // О, Москва, окружает тебя. // […] Это я, Москва, бакинец, твой сын» (М. Светлов. «Азербайджанская песня о Москве»).

Иногда употребленную в этой статье метафору Космополиса следует понимать буквально, поскольку образ Города (и не обязательно столичного) приобретает вселенский масштаб: «Впереди его – Россия, позади его – Россия, // С четырёх сторон – Россия, а над пятой Млечный Путь...» (Л. Ошанин. «У зеленого Тамбова»). Город соединяет землю и небо.

Космополис – образ глубоко амбивалентный. С одной стороны, он исключает конкретику. С другой стороны, эти особые приметы, черты «местного колорита», «лица необщего выражения» необходимы.

С мотивом Космополиса связана тема красивейшего из городов. Разные города не спорят об этом, как семь греческих городов о праве называться родиной Гомера. Авторы просто констатируют: «На свете нет города краше» (О. Фадеев. «Здравствуй, Москва»);

Если ты не бывал в нашем городе светлом […],

Значит, ты не видал лучший город земли […]

Эти слова

О тебе, Москва

(Л. Дербенев);

Много разных городов

Видел я, родная,

Только лучше, чем Ростов,

Города не знаю

(Н. Костырев).

Таких признаний много – по отношению к самым разным городам. В том числе, разумеется, есть и такое: «В целом мире нет красивее // Ленинграда моего» (А. Фатьянов). В сущности, такие утверждения невозможны, т.е. не могут быть одинаково истинными. Или, вернее, их одинаковая истинность возможна только в одном случае: если они составляют один город – всё тот же Космополис. Мы имеем в виду, что об этих городах говорят одними и теми же словами, как если бы это был один и тот же универсальный город.

Заметим, что аналогичный «космополитический» образ города – Петрограда – представлен в романсе Маркиза на стихи Б. Ахмадулиной из фильма «Достояние республики». Здесь не то что «места нет кресту, фонтану, пирамиде». Место есть – «простор меж небом и Невой», – и архитектурные памятники в этом пространстве тоже как будто есть. Их нет в тексте, хотя там сказано: «Пред этой красотою всё – суета и дым». Здесь как будто производится феноменологическая редукция: все объекты выносятся за скобки, остается лишь рефлексия, обобщающая абстрактную сущность – красоту. «Простор меж небом и Невой» созвучен «пространству в чистом виде» ленинградца И. Бродского, но он упоминает хоть какие-то подробности: «вазы в Эрмитаже», «на одном мосту чугунный лик Горгоны».

Однако, повторяем, детали все-таки необходимы, хотя бы в минимальном количестве. Например, в песнях почти обязательно присутствуют гидронимы – названия рек. Они различны, однако не индивидуализированы, меняются только их названия: «И ветер летит, распевает, // Над светлой Москвою-рекой» (А. Лепин. «Здравствуй, Москва»); «Над родной Москвою вдоль Москва-реки…» (М. Светлов. «Песня о фонарике»); «Тихий город над рекою Цной» (Л. Ошанин. «У зеленого Тамбова); «Быстрой Сунжи катится вода…» (о Грозном; Н.Музаев, 1970); «Город над Томью, город над Томью – // Наши дела и мечты!» (В. Пухначёв. «Томский вальс») и даже «Есть город на Волге» – название песни на слова Л. Щипахиной: сам город безымянный, т.е. не принципиально, какой именно.

(По этому поводу заметим, что в последнем случае явно обыгрывается тема народной песни «Есть на Волге утес» на слова А. Навроцкого, но, между прочим, существует прецедент реинтерпретации этой песни в контексте города:

Есть на Волге утес,

Он бронею оброс,

Что из нашей отваги куется.

В мире нет никого,

Кто не знал бы его,

Он у нас Сталинградом зовется.

Эта фронтовая песня стала народной, причем автор текста неизвестен. Однако и о других песнях можно сказать то же самое: это фактически фольклор.)

Крайне редко встречаются элементы «местного колорита», как, например, у И. Кашежевой:

Нарьян-Мар, мой Нарьян-Мар,

Городок не велик и не мал

У Печоры, у реки,

Где живут оленеводы

И рыбачат рыбаки.

Здесь есть некоторая конкретика: оленеводы и рыбаки, занимающиеся промыслом, а не хобби, живут, конечно, не на берегах Невы или Днепра.

Из других топонимических элементов упоминаются названия улиц, площадей. В «Тульской оборонной» (В. Гурьян) они даже становятся структурообразующими для текста, потому что перечисляются в припеве:

Улица Курковая, улица Штыковая,

И Пороховая, и Патронная,

Дульная, Ствольная, Арсенальная –

Улица любая – оборонная!

Но этот случай – почти исключительный. Обычно это формальные детали, «декорирующие» текст.

Примечательно, что конкретная топонимика пробуждается в память о войне:

Злобные орды пытались пробиться

К сердцу России, к Москве дорогой.

Грудью своей прикрывая столицу,

Шли в ополченье одна за другой

Улица Курковая, улица Штыковая,

И Пороховая, и Патронная,

Дульная, Ствольная, Арсенальная –

Улица любая – оборонная!

(В. Гурьян. «Тульская оборонная»).

Топонимика становится «мобильной»: улицы приходят в движение, даже перемещаются в другие города: «На мостовых Берлина // Я защищал тебя, город» (о Комсомольске; Л. Латынин).

Родство с городом в разлуке – нередко в военном контексте – вообще одна из самых распространенных констант в советских песнях:

Я по свету немало хаживал,

Жил в землянке, в окопах, в тайге,

Похоронен был дважды заживо,

Знал разлуку, любил в тоске.

Но всегда я привык гордиться,

И везде повторял я слова:

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

(М. Лисянский);

И с тех пор в краю любом

Вспоминал я милый дом.

Севастопольский вальс,

Золотые деньки,

Мне светили в пути не раз

Ваших глаз огоньки.

(В. Рубцов)

и мн. др.

Мотив света, даже сияния вообще очень устойчив. Он имеет хронотопическую коннотацию. Сама физическая природа света предполагает семантику преодоления границ, беспредельности в пространстве и во времени. Свет города проникает далеко за его черту, распространяется повсюду. «Мой нежный город – свет мой негасимый, // Ты весь в моей, а я – в твоей судьбе» (о Кишиневе; В. Лазарев); «Мне светили в пути не раз // Ваших глаз огоньки» (В. Рубцов) и мн. др. Очень красноречива, например, строка из песни ансамбля «Ялла» «Сияй, Ташкент, звезда востока». «Звезда востока» – это архаический оборот, но введенный в современный текст (преодоление временных границ). Слово «звезда», хотя это и клише, вводит земной город Ташкент во «вселенский» контекст, делает его частью «Космополиса». (Кстати, и «восток» имеет тот же «астрономический» оттенок, хотя и латентный.)

Хронотопической коннотацией обладает и распространенная метафора «каменного цветка» (прошлое, запечатленное на века, т. е. включенное во все времена): «Мой белый город, ты цветок из камня» (о Кишиневе; В. Лазарев); «Душанбе! Ты в саду востока сказочный тюльпан» (авторы не установлены), а также более новая метафора «города-сада», уже не каменного: «Но таких, как Грозный, не встречал я, // Не видал нигде таких садов» (Н. Музаев); «И вот я вижу новый сад // И новый град Баку» (М. Светлов. «Мой старый друг Баку»). Когда упоминаются не каменные, а живые растения, они обладают конкретикой «местного колорита»: «Тот напев о кудрявой рябине, // Что под небом уральским звенит» (Г. Варшавский. «Свердловский вальс»); «У Чёрного моря явившийся мне // В цветущих акациях город» (С. Кирсанов. «У Черного моря»); «о гроздьях душистых акации белой […]» (В. Масс и М. Червинский. Песня об Одессе из оперетты И. Дунаевского «Белая акация»); «Знову цвітуть каштани, // Хвиля дніпровська б'є. // Молодість мила, – ти щастя моє» (о Киеве, А. Малышко). В сущности, живые деревья – такие же вечные монументы, такие же «эмблемы» городов. Их ежегодное обновление символизирует всё ту же неизменность главных черт городского облика.

Некоторую релевантность для хронотопа имеет и цветопись: «Но вырос город у волны, // Весь бело-голубой...» (М. Светлов. «Мой старый друг Баку»); “Oraşul meu cu umeri albi de piatră” [Мой город с белыми плечами из камня] (Г. Водэ о Кишиневе; в русском варианте В. Лазарева: «Мой белый город, ты цветок из камня»; в нашем переводе: «Мой город, белокаменное диво (...) Прекрасный витязь, город белоплечий»). И даже: «Снятся людям иногда // Голубые города, // У которых названия нет».

Традиционные архетипические значения этих цветов следующие. Белый символизирует невинность, зачатие, потенцию к изменениям (то, что еще не окрашено), рай. Синий (голубой) цвет – разумеется, прежде всего небо и вода, кроме того – духовное начало, символ правды и верности (Бидерман Г. Энциклопедия символов. М.: Республика, 1996. С. 290-291). Это образ прекрасного будущего из одноименной повести А.Н. Толстого. То есть эти цвета означают освоение новых пространств и устремленность в грядущее. Правда, к Ленинграду этот цветовой символизм относится лишь косвенно: песня о «голубых городах» (которые еще не построены и у которых «названия нет») написана ленинградцами Л. Куклиным и А. Петровым и исполнена ленинградцем Э. Хилем.

Впрочем, встречается мотив обновленного Ленинграда, которому приписываются черты «голубых городов будущего»:

Но не только стариной город гордится.

Он походкой молодой в завтра стремится.

Каждой турбиной, станком, кораблём

Славу сегодня Неве мы несём!

Мы порой не узнаём улиц знакомых.

Что ни день, то новый дом – будьте как дома!

К новым районам стрелой голубой

Мчатся вагоны метро под Невой!

(С. Фогельсон. «Нева, Нева»).

Но такие примеры всё же единичны. Зато тема света и сияния распространена гораздо больше.

Для репрезентации Ленинграда в художественной культуре наиболее типична фундаментальная оппозиция «природа – цивилизация». Песенная культура – не исключение.

В песнях то и дело даются – хотя и не подробно, отдельными штрихами – образы суровой дикой природы: «Северянами нас называют – // Ночь зимою у нас холодна...» (А. Ольгин. «Северянами нас называют»); «Плывут над заливом балтийские тучи» (К. Симонов. «Песня о Ленинграде») и мн. др.

Та же фундаментальная оппозиция «природа – цивилизация» представлена в песне «Баллада о Ленинграде» на стихи Б. Гершта:

В седых лучах Балтийского рассвета,

В симфонии задумчивых дворцов

Оград чугунных дивные сонеты

И города прекрасное лицо.

Художники, поэты, музыканты –

Нам выпала завидная судьба:

Тебе мы отдаём свои таланты,

Ты создал нас – мы создаём тебя

Твой гений над веками

Прославил стих и камень.

Город мой –

Искусства вечный пламень.

Как песня над водою

Плывёшь ты над Невою

Сквозь годы, столетья

Уходит в бессмертье

Твоя красота.

Это – гимн творческой, цивилизующей силе, воплощенной в городе. Образ стихии, первозданной суровой природы здесь дается лишь одним штрихом: «В седых лучах Балтийского рассвета», зато тема культуры абсолютно превалирует. Она дана здесь синкретически – город не только является храмом всех искусств, но они еще и сливаются друг с другом, пронизывают друг друга: симфония дворцов, сонеты оград, а вся архитектура – как песня.

Это же противопоставление природы и цивилизации наглядно проявляется в песне «Ленинградский дождь», тоже на стихи Б. Гершта:

Не изменяя веселой традиции,

Дождиком встретил меня Ленинград.

Мокнут прохожие, мокнет милиция,

Мокнут которое лето подряд.

Дождь по асфальту рекою струится,

Дождь на Фонтанке и дождь на Неве […]

Фонтанка и Нева – это образ укрощенной стихии: они «оделися в гранит», и «мосты повисли над водами». А дождь, который «по асфальту рекою струится», аллегорически уподобляется стихии раскрепощенной, реке без берегов. Эпаналепсисы (повторы) слов «дождь» и «мокнут», структурирующие текст, создают эффект разливающегося дождя, заполняющего всё городское пространство. Это «наводнение», но безобидное, веселое («веселая традиция»), пародийное, не катастрофическое.

Это принципиально важный момент: тема грозной, разрушительной стихии теряет свою значимость (советская цивилизация смиряет опасное буйство природы – между прочим, тема ленинградца Н. Заболоцкого). Новым источником разрушительной агрессии становится война, занимающая в песнях о Ленинграде значительно большее место, даже почти обязательная в них. Интересно, что в некоторых текстах с темой войны связывается и тема природы. Война – стихия разрушения, варварства – пробуждает и архаические, дикие природные стихии, враждебные человеку. Это прежде всего суровые блокадные зимы:

Нам все помнится: в ночи зимние

Над Россией, над родимою страной,

Весь израненный, в снежном инее

Гордо высился печальный город мой

(А. Фатьянов. «Наш город»).

Достойна внимания «Песня о Ленинграде» (1943) на слова К. Симонова:

Плывут над заливом балтийские тучи,

И плещутся волны в холодный гранит.

В морских непогодах, в метелях летучих

Он гордый покой свой столетья хранит.

Здесь суровая стихия не противопоставлена цивилизации, а сливается с ней в гармоническом единстве: цивилизация так же сурова и грозна. Природа, характеризуемая образами «балтийские тучи», «непогоды», «метели», и цивилизация, материализованная в «холодной граните», обретают синтез в «гордом покое».

Гордо воздвигнут рукой непреклонной,

Бессмертною храбростью русских солдат, –

Пробитые пулями в битвах знамёна

Нигде, никогда не склонял Ленинград.

Эти строки амбивалентны по своему смыслу и поэтике. С одной стороны, здесь есть указание на историю: «Гордо воздвигнут рукой непреклонной», т.е. у города было начало. С другой – употребляются прономинативы, тяготеющие к семантике вечности: «нигде», «никогда». Особенно знаменательно слово «нигде», как если бы этот город не имел определенной локализации, присутствовал во всем мире, т.е. был Космополисом («нигде» в данном контексте двойного отрицания означает «всюду»). Кроме того, в момент написания песни этот город носил имя Ленинград менее 20 лет, что очень парадоксально сочетается со словами «нигде» и, особенно, «никогда». Исторически-конкретное имя Ленинград вводится во вневременной контекст вечности.

Крылами побед осеняла Полтава

Ряды поднимавшихся ввысь колоннад.

Здесь русская доблесть и – русская слава,

Над невским гранитом, обнявшись, стоят.

Полтава поддерживает историческую тему. Но здесь содержится еще косвенный смысл: Полтава – это еще и название города. Между двумя городами устанавливается символическая ассоциативная связь. Как уже было сказано, сближение с другими городами, обнаружение между ними неожиданной связи – характерная особенность песен на данную тему.

Кроме того, в этом тексте обозначена вертикаль: «осеняла», «поднимавшихся ввысь колоннад», «над невским гранитом». Город, как уже было сказано, символизирует микрокосм, а это предполагает включение в его топику образа мировой оси.

В грозном молчанье стоят бастионы,

Багряные стяги победно горят.

Пробитые пулями в битвах знамёна

Нигде, никогда не склонял Ленинград!

В осенние бури и белые ночи

Стоишь ты, гордясь красотою своей.

Мы славим твоих моряков и рабочих,

Бессмертных и сильных твоих сыновей.

Слава тебе, Ленинград, закалённый

В пыланье сражений, в огне баррикад.

Пробитые пулями в битвах знамёна

Нигде, никогда не склонял Ленинград!

Отметим еще одну релевантную деталь – цветопись. Выше было сказано, что характерный для советских песен голубой (синий) цвет – символизирующий молодость, устремленность в будущее – для Ленинграда почти не типичен. Зато распространены красный и его оттенки, имеющие аналогичный смысл: утро, пробуждение города, обновление, «зарю новой жизни». Красный цвет символизирует также революции («город трех революций»; между прочим, в некоторых песнях упоминаются «баррикады» как рифма к «Ленинграду») и войны – прежде всего Великую Отечественную. Таким образом, красный цвет имеет историческую коннотацию (сопряженную с образом вечности, потому что красный цвет связан с Ленинградом навсегда). В этой песне упоминаются «багряные стяги», а косвенно – «пыланье сражений» и «огонь баррикад».

В другом тексте – уже послевоенной поры – красный цвет уже концентрируется:

Алеет зорька молодая над быстрой Невой.

Звенит, поёт, не умолкая, весенний прибой.

Мужал в боях наш светлый город в огне баррикад.

Твой каждый камень сердцу дорог, боевой Ленинград.

Припев:

Зари розоватый багрянец

Окрасил родную Неву...

Я счастлив, что я – ленинградец,

Что в городе славном живу!

Победной славою над миром греми, город мой!

Тебя согрел любимый Киров улыбкой живой.

Над кораблями поднимаясь, плывёт синий дым.

Проходят люди, улыбаясь, по проспектам твоим

(А. Чуркин. «Песня о Ленинграде»).

В формулировке «над миром» тема «Космополиса» выражена почти откровенно. Отметим, кстати, что предлог «над» в этих текстах – едва ли не самый распространенный.

Другой цвет, часто упоминаемый в песнях, – белый, связанный прежде всего с белыми ночами, т.е. по определению обладающий хронотопическим значением. Белые ночи – особенность конкретного места и конкретного времени.

Мы вернемся к этому вопросу, а сейчас подведем один важный итог по военной теме. Она репрезентуется в целом обобщенно, даже абстрактно – и в песнях непосредственно военного времени, и в тех, которые были написаны значительно позже. Вспомним одну из лучших таких песен – из фильма «Зеленые цепочки» (1970):

В далёком тревожном военном году,

Под гром батарей, у страны на виду,

Стояли со взрослыми рядом

Мальчишки у стен Ленинграда.

На парте осталась раскрытой тетрадь –

Не выпало им дописать, дочитать,

Когда навалились на город

Фугасные бомбы и голод.

И мы никогда не забудем с тобой,

Как наши ровесники приняли бой.

Им было всего лишь тринадцать,

Но были они – Ленинградцы!

(В. Коростылёв. «Ленинградцы»)

Поэтика этой песни содержит комплекс типичных инвариантов: единство города и страны («у страны на виду»), единство судьбы («со взрослыми рядом», «Им было всего лишь тринадцать, // Но были они – Ленинградцы!»), обобщенный, не конкретизированный образ войны («фугасные бомбы и голод»), в том числе и временная неконкретность («в далёком тревожном военном году»). Отметим, что слово «блокада» – очень конкретное, животрепещуще актуальное для ленинградцев – в песнях на эту тему практически отсутствует.

Одно из таких редчайших исключений:

Как дрались мы зимой блокадною,

Весь город как один солдат,

За всю Россию благодарный,

О нас доскажет Ленинград

(Ю. Капустин. «Разговор с городом»).

Для песен о Ленинграде характерна общая для советских песен лиро-эпическая тенденция, когда в тексте соединяются общенародное героическое прошлое и личная тема.

Даже в такой камерной и непретенциозной песне, как «Ленинградский дождь» (Б. Гершт), из репертуара Лидии Клемент, звучит та же гражданская тема, хотя и в преображенной форме:

Что нам лишения, что испытания?

Мы закалились под этим дождем.

Мы ленинградцы с тобой по призванию,

Хоть не всегда в Ленинграде живем.

(Срав.: «Но были они – Ленинградцы!») Здесь ничего не сказано о войне и блокаде, но подразумевается, что ленинградцы закалились не только под этим дождем: ведь не с ним же связаны лишения и испытания!

Эта направленность ярко проявляется в одной из лучших песен о городе (1963) на слова А. Чуркина и на музыку В. Соловьева-Седого. В советские времена эта песня была его фактическим гимном:

Город над вольной Невой,

Город нашей славы трудовой,

Слушай, Ленинград, я тебе спою

Задушевную песню свою.

Здесь проходила, друзья,

Юность комсомольская моя,

За родимый край с песней молодой

Шли ровесники рядом со мной.

С этой поры огневой,

Где бы вы ни встретились со мной,

Старые друзья, в вас я узнаю

Беспокойную юность свою.

Старые друзья, в вас я узнаю

Беспокойную юность свою.

Песня летит над Невой

Засыпает город дорогой

В парках и садах липы шелестят

Доброй ночи, родной Ленинград.

Патетика и лирика образуют здесь гармоническое – совершенно естественное единство. С одной стороны – трудовая слава, память о войне, огневая пора, беспокойная юность (один из самых распространенных инвариантов советской песни 1950-60-х гг. – «тревожная молодость»). А с другой – шелестящие липы, мирный засыпающий город и задушевная песня о нем. Эти два начала отражаются даже в двух названиях песни: «Вечерний Ленинград» (лирическое) и «Слушай, Ленинград» (эпическое – словно отсылающее к героическим дням блокады, это будто отголосок ленинградского радио, память о Седьмой симфонии Д. Шостаковича и стихах О. Берггольц).

Эта песня – один из многочисленных «колыбельных», адресованных Ленинграду. Их сквозной смысл: «Любимый город может спать спокойно». Особую группу текстов представляют собой ноктюрны – главным образом песни о белых ночах. Здесь акцент переносится с гражданской, эпической темы на личную: «А не Неве в это время разводят мосты, // Но нас с тобой разлучить невозможно» (Е. Долматовский. «Белая ночь»). Или:

Белая ночь. Сказочный свет.

Берег Невы озарённый.

Белая ночь шлёт свой привет

Всем молодым и влюблённым

(автор не установлен);

Белая ночь опустилась как облако

Ветер гадает на юной листве

Слышу знакомую речь, вижу облик твой

Но почему это только во сне?

(С. Романов).

Для ленинградской топонимики типично теплое, любовное, даже глубоко интимное отношение и к самому городу. Эти песни насыщены лексикой, полной нежности, даже иногда сентиментальной, однако это не раздражает:

Я люблю без сна и устали

В милом городе моем,

Сердце друга рядом чувствуя,

До зари бродить вдвоем

(М. Матусовский),

в том числе к различным уголкам города. В этом проявляется индивидуальность человека – даже когда люди предстают в массе:

Три миллиона людей замечательных,

Шесть миллионов приветливых глаз,

Милых, родных, озорных и мечтательных.

Мне повезло – я живу среди вас […]

Вижу родные и мокрые лица,

Голубоглазые в большинстве

(Б. Гершт).

С одной стороны – миллионы, большинство, с другой – милые, обаятельные черты.

Тот же мотив личного, индивидуального опыта связан с темой ленинградских мостов:

В те дни неповторимые один встречал любимую

Почти всегда на Каменном мосту.

Другой, придя заранее на первое свидание,

На Троицком стоял, как на посту.

У фонарей Дворцового встречалась Вера с Вовою,

А Коля — тот бежал на Биржевой,

Летел для встречи с Катею. У всех была симпатия,

У каждого был мост любимый свой.

Весною незабвенною и я встречался с Леною,

И наш маршрут был трогательно прост:

Купив букет подснежников, влюбленные и нежные,

Мы шли всегда на Поцелуев мост

(Л. Давидович, В. Драгунский).

Иногда обыгрывается тема разведения мостов, причем по-разному – через гармонию с человеческим поведением, образом жизни:

Стареем неизбежно мы, но с Леной мы по-прежнему

Друг в друга влюблены. А в чем секрет?

А в том, признать приходится, что все мосты разводятся,

А Поцелуев – извините, нет! –

или, напротив, по контрасту – уже процитированное: «А на Неве в это время разводят мосты, // Но нас с тобой разлучить невозможно» (Е. Долматовский. «Белая ночь»).

В оппозиции «история – вечность» первая тема обычно связана с Великой Отечественной войной, а вторая – с искусством, миром культуры:

А наша песня не кончается

С прикосновеньем тишины.

Пусть славный город не печалится

И вековые видит сны.

Пускай в садах трава колышется.

И над могилами солдат

Неповторимой песней слышится

Твой вечный голос, Ленинград...

(Ю. Капустин. «Разговор с городом»)

А вот интерпретация той же темы в контексте авторской песни:

Стоят они, навеки

Уперши лбы в беду,

Не боги – человеки,

Привычные к труду.

И жить ещё надежде

До той поры, пока

Атланты небо держат

На каменных руках

(А. Городницкий. «Атланты»).

Здесь общую судьбу (города, народа и даже человечества) разделяют изваяния, уподобляющиеся людям. Те же атланты символизируют земную ось, почти буквально соединяя землю с небом. И, конечно же, этот образ космополитичен, поскольку атланты спасают от катастрофы планету Земля.

Тема Ленинграда-«Космополиса» (отклик на начало космической эры) ярчайшим образом представлена в песне А. Петрова на стихи Л. Куклина «Звезды в кондукторской сумке». Она была в репертуаре Л. Клемент, Л. Сенчиной, Э. Пьехи:

Светофоров зеленые звезды горят.

Нам с тобой все дороги открыты подряд.

И всё круче, круче, круче, круче полет.

Через тучи, через звезды – всё вперед!

Всех земных пассажиров с собой я зову,

Я билеты до звезд вам продам наяву.

И завершаем мы свой обзор песней уже не советской эпохи. Это текст О. Чупрова «Гимн великому городу» на музыку из балета Р. Глиэра «Медный всадник»:

Державный град, возвышайся над Невою,

Как дивный храм, ты сердцам открыт.

Сияй в веках красотой живою,

Дыханье твое Медный всадник хранит.

Несокрушим, ты мог в года лихие

Преодолеть все бури и ветра

С морской душой, бессмертен, как Россия,

Плыви, фрегат, под парусом Петра.

Санкт-Петербург, оставайся вечно молод,

Грядущий день озарен тобой.

Так расцветай, наш любимый город,

Высокая честь – жить единой судьбой!

Здесь отражена постсоветская, «имперская», стилистика – и при этом воссоздаются едва ли не все «архетипы» советских гимнов в самом широком смысле (не только городов, например, заключительная строка – реминисценция из И. Шаферана: «Не знаю счастья большего, // Чем жить одной судьбой»), каменный цветок («Так расцветай же, наш любимый город»), вечная молодость (даже рифма «молод – город» сохранена), обозначение вертикали («возвышайся над Невою», и, кстати, почти ритуальное упоминание реки, на которой – вернее, над которой – воздвигнут город), свет, излучаемый городом («сияй», «озарен») и устремленность в будущее. Характерна и старославянская лексика (особенно «державный град» в самом начале), типичная для советских песен сталинской эпохи. Косвенно присутствуют и оппозиция «природа – цивилизация», и тема войны (разрушительная стихия и война объединены в формулировке «преодолеть все бури и ветра»; как было сказано, это единство тоже характерно для поэтики «ленинградского текста»). Приметы истории включены в контекст вечности. Таким образом, и здесь создан обобщенный эмблематичный облик всё того же «Космополиса». Жизнь фактически не «придумала» новых песен. Именно поэтому и не надо «о песнях тужить», т.е. ностальгировать: в новых обстоятельствах устойчивые коды (или, выражаясь по Р. Докинзу, мемы) советской массовой (в положительном смысле) культуры благополучно воспроизводятся.

Список литературы.

1. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986.

2. Бидерман Г. Энциклопедия символов. М.: Республика, 1996.

3. Советская музыка: Интернет-ресурс. – Режим доступа: http://www.sovmusic.ru.

Впервые: Петербургский дискурс: юбилейный сборник в честь Дины Михайловны Поцепни / редактор Л.Д. Бугаева. – СПб.: Издательский дом «Мир русского слова», 2013. ISBN: 9785913951007. — С. 253-281.