* * *
Окна приносят нынче дурные вести:
мир на «кто громче» поставил последний грош,
и Вавилон здесь сражает техасский вестерн
в битве за сердце железобетонных рощ.

Впору уже, как в подлодке, задраить рамы,
шторы задернуть пред носом окрестных «фу»
и перебраться на ПМЖ к Мандельштаму —
в горную хижину в стареньком книжном шкафу.

Там, в вышине — ни крика, ни маскарада,
лишь только с неба, под гулкую песнь камней,
отзвуки арфы с виолой, персонами грата,
словно на крыльях, слетятся навстречу мне.

Там, за стеной обложки, осипший Осип
тихо скитается в темных аллеях строк,
с грустью взирая, как шумом времен заносит —
буква за буквой — надмирный его чертог.

Он что-то шепчет, но больше сродни молчанью
голос его — было время — река из рек.
Сколько же лет растекалась она, мельчая,
может, и вспомнит какой-нибудь древний грек...

Но не успел занести над стремянкой ноги я,
как на штанине, с мольбою в глазах, повис,
к двери меня волоча, мой негуляный Гиля,