Нам уже доводилось писать о том, что опубликованная в 1934 г. берлинским эмигрантским издательством «Петрополис» «Повесть о пустяках» Б. Темирязева (Ю. П. Анненкова) [1] представляла собой попытку ее автора наладить диалог со своими прежними друзьями и знакомыми в Советской России (с В. Б. Шкловским, К. И. Чуковским, М. А. Кузминым, М. В. Бабенчиковым, Б. А. Пильняком, И. Э. Бабелем, О. Д. Форш и др.) [2]. «Повесть о пустяках» (далее – ПП) являла собой закодированное послание-сообщение о новообретенных ее создателем мировоззренческих позитивах. Сызмальства зараженный безверием, лишившийся Родины и выпавший из ее истории Анненков в экстремальных условиях эмиграции осознал порочность своего юношеского деструктивного мировоззрения, катастрофичность овладевшего им и людьми его поколения политического радикализма, бесперспективность разделяемых ими упований на социально-политическое (рациональное) преобразование общества и жизненного уклада. Умудренному жизнью, обретшему зрелое конструктивное мировоззрение автору ПП все эти попытки представлялись не более чем «пустяками» – фикциями (симулякрами). К этому добавлялась обретенная им уверенность в спасительном и познавательном предназначении искусства и лежащей в его основе игры.

В предлагаемой статье мы выявляем еще одного адресата анненковского messаge – автора «Жизни Клима Самгина» (далее – ЖКС).

В этой связи напомним, что «Итоговое произведение М. Горького впервые увидело свет в периодической печати, где оно публиковалось в виде отрывков под разными заглавиями, именуемое то романом, то повестью, то трилогией. С мая 1927 года “Жизнь Клима Самгина” начинает печататься в журнале “Красная новь” с подзаголовком “Главы из повести”. С июня по июль того же года отрывки из произведения помещаются сразу в двух газетах – в “Правде” и в “Известиях”. Название уже звучит несколько иначе: “Сорок лет”. (Трилогия.) Часть I. “Жизнь Клима Самгина”. Примерно в то же время “Жизнь Клима Самгина” появляется в журнале “Огонек” и в альманахе “Круг”, с подзаголовком “Из романа “Сорок лет””. Наконец, в том же 1927 году первая часть произведения выходит отдельной книгой в Берлине, а в начале следующего года издается в нашей стране.

В 1928 году Горький завершает и публикует вторую часть повести, а в 1931 году – третью» [3].

В свою очередь, известно, что ПП была завершена автором уже к весне 1932 г. [4] (напомним еще раз: опубл. в 1934-м).

Мы также знаем, что на протяжении ряда лет Горького и Анненкова связывали довольно близкие отношения. Изображению их посвящено несколько мемуарных текстов Анненкова и подытоживший их биографический очерк, открывающий его знаменитый ныне «Дневник моих встреч. Цикл трагедий» [5]. Из относительно недавно появившихся мемуаров журналиста и горьковеда А. И. Ваксберга известно, что и спустя много лет после смерти Горького, в 1968 г., художник-мемуарист «продолжал относиться <к нему> с почтением и ностальгической теплотой» [6].

С другой стороны, необходимо отметить и такой факт: весьма злая карикатура на Горького, помещенная на титульном листе 3-го номера парижского «Нового Сатирикона» за 1931 г. [7] и подписанная псевдонимом «А. Шарый», на самом деле принадлежала Анненкову. Напомним: карикатура эта именовалась «Вечер в Сорренто: В полном разгаре страда деревенская» и изображала писателя-Буревестника в сандалиях на босу ногу, в весьма прихотливой позе нежащегося в шезлонге на фоне Везувия и необычайного изобилия экзотических фруктов… Подразумевалось, что читатель догадается соотнести «страду деревенскую» не с действительностью муссолиниевской Италии, а с ужасами насильственной коллективизации в СССР, часть ответственности за которые молва приписывала Горькому. Стало быть, анненковское преклонение перед Горьким отнюдь не исключало критического отношения к его личности и деятельности…

Обращаясь непосредственно к тексту ПП, прежде всего отметим, что Горький трижды упомянут здесь, и эти упоминания относятся к эпохе «военного коммунизма», т. е. ко времени, когда будущий «Б. Темирязев» входил в близкое окружение Горького и был частым гостем у него в квартире на Кронверкском [8]. Так, при изображении Петрограда в 1918 г. находим: «Горький занимается улучшением быта ученых» [9], а чуть далее (в описании происходящих там же, но в 1920 – 21 гг. событий) значится: «Пайковые хвосты извиваются по улицам, стынут во дворе великокняжеского дворца на Милионной (с выходом на набережную Невы), где помещается комиссия Горького. По Миллионной бродят ученые, получившие плитку шоколада, конину, воблу и сушеные овощи <…>» (143, см. также: 141). Как видим, речь идет о необычайно раздражавшей верхушку петроградских большевиков деятельности Горького по спасению «буржуазной» научной и творческой интеллигенции.

Кроме того, несколько ранее в тексте заходит речь о «сборниках “Знания”» (60), ассоциирующихся в первую очередь с личностью все того же Горького, но в дореволюционный период его деятельности. К этому же периоду, точнее – ко времени горьковского «богостроительства» [10], отсылают и скрытые в анненковском тексте переклички с повестью «Исповедь» (1908) [11]. Так, в «приблизительном перечне петербургских юродивых 1920 года» под № 5 упоминается «Трошка Фальцет. Человек, усеянный клопами; распахивал рубаху на груди, кишащей паразитами, и распевал фальцетом: “Пейте мою кровь!” “Сосите мою кровь!” Утопился в Обводном канале» (158). Здесь мы имеем дело с отсылкой к следующим словам горьковского главного героя Матвея: «Народ мастеровой не нравится <мне> наготою души своей и открытой манерой отдавать себя во власть хозяину: каждый всем своим поведением как бы кричит:

“Нате вот, жрите тело мое, пейте кровь, некуда мне деваться на земле!”» [12].

В другом месте в ПП красный коммендант Петропавловской крепости Куделько (реальное лицо), о котором вначале будто невзначай сообщается, что он родом из г. Лубны, упоминает монастырь Афанасия Сидячего (см. 138). Между тем уже в раннем горьковском романе «Трое» (1900) находим: «– Был я у Афанасья Сидящего и у переяславских чудотворцев <…>» (V: 258), в «Исповеди» же, в свою очередь, имеется фраза: «Иду я в Лубны, к Афанасию Сидящему <…>» (VIII: 305). Ближайшая прагматика упоминаний Горького в ПП и отсылок к его текстам представляется очевидной: их посредством Анненков напоминает автору «Исповеди» и «Несвоевременных мыслей» о периодах его идейного расхождения с большевизмом, тем самым предостерегая его от наметившегося в 1927 – 32 гг. сближения со Сталиным и, одновременно, побуждая к новым проявлениям строптивости.  

Понятно, что после всего сказанного наличие в ПП великого множества перекличек с текстом ЖКС удивлять не должно. Не имея возможности представить их полностью, выделим наиболее репрезентативные для разных уровней текстовой организации, начиная с низших. На уровне персонажной структуры особый интерес представляет весьма приметная в ПП фигура Афимьи – няни семьи Хохловых. По сути дела Афимья – единственный положительный персонаж в романе, среди десятков и даже сотен других [13], почему повествователь и не скупится на самые добрые слова о ней. Так, в самом начале произведения читаем: «Год за годом нарастал быт в семье Хохловых. <…> Всеми своими корнями, всеми мелкими привычками, всеми запахами крепко упирается жизнь в землю. Запахи жизни разнообразны и чудесны. Запах деревянного масла еще не есть запах быта, но деревянное масло с коричкой и с ветошью – так пахнет уют (нянькин запах). <…> Полотеры уходят, оставляя после себя легкий запах мужицкого пота. Тогда из дальней комнатки приплетается Колина няня Афимья. <…> Побольше нежности, побольше нежности: входит старенькая русская няня. <…> Няня Афимья была в доме своим человеком: за старшую. Самой барыне – и той читала наставления, и барыня слушалась» (25 – 26) [14]. Чуть далее повествователь восклицает: «Побольше нежности, побольше бережности: русская няня навсегда остается в доме» (29). Наконец, ближе к финалу произведения, при изображении лихолетья «военного коммунизма» возникает весьма значимая соотнесенность Афимьи с именем Пушкина: «Коленька <…> купил пяток пирожных – песочные для себя, а для няни Афимьи – с кремом, уплатив все жалование до копейки. <…> Няня, древняя няня, может быть – пушкинских времен, будет есть пирожное с кремом» (210).

Столь приметная обладательница не менее приметного имени, Афимья с очевидностью ориентирована Анненковым на не менее заметную в I-III частях ЖКС Анфимьевну (Надежду Анфимьевну – XX: 304), кухарку и домоправительницу дяди Хрисанфа [15]. И это при том, что по многим внешним атрибутам анненковская Афимья – антипод горьковской Анфимьевны. Так, в тексте ЖКС с завидной настойчивостью подчеркиваются значительные размеры этой последней (см.: «Огромнейшая Анфимьевна» – XIX: 86), ее мощь (см., напр.: «мощная Анфимьевна» – XIX: 460, ср.: ХХ: 181, 200, 297, 413) и монументальность [16], несокрушимое здоровье кухарки [17] и неподвластность ее времени (см., напр.: «Необъятная и недоступная воздействию времени Анфимьевна, встретив его с радостью, которой она была богата, как сосна смолою <…>» – ХХ: 181; «<…> Анфимьевна, могучая, как лошадь, она живет ничем и никак не задевая. Она точно застыла в возрасте между шестым и седьмым десятком лет, не стареет, не теряет сил» – ХХ: 297). Об Афимье же в ПП несомненно намеренно – для большего ее контраста с горьковской героиней – повествователь сообщает ближе к финалу: «Няня Афимья стареет, стареет – пора. Морщинки наматываются на лицо, как шерсть на клубок» (210) [18].

Столь различные по своим внешним параметрам, Анфимьевна и Афимья тем не менее схожи в своей сути, и выдает это внутреннее сходство исходящий от обеих запах домашнего тепла и уюта [19]. Иными словами, упоминания о сопутствующем няне Афимье запахе деревянного масла, корицы и ветоши (см. выше [20]) прямо-таки понуждают читателя соотнести ее с горьковской героиней. Что же касается природы их сходства, то она маркирована именем Пушкина, – в этой связи напомним следующее место в ЖКС: «Добродушная преданность людям и материнское огорчение Анфимьевны, вкусно сваренный ею кофе, комнаты, напитанные сложным запахом старого, устойчивого жилья, – все это настроило Самгина тоже благодушно. Он вспомнил <…> няньку – бабушку Дронова, нянек Пушкина и других больших русских людей.

“Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, – задумался он. – “Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет”, – это красиво, но полезнее войти в будничную жизнь вот так глубоко, как входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора”.

Мысль эта показалась ему очень оригинальной <…>» (ХХ: 182).

Внутреннее сходство Афимьи с Анфимьевной закреплено сходством их судеб. В этой связи напомним, что Анфимьевна – замужняя, однако замужество ее – «горькое»: «– Одиннадцать лет жила с ним. Венчаны. Тридцать семь не живу. Встретимся где-нибудь – чужой. Перед последней встречей девять лет не видала. Думала – умер. А он на Сухаревке, жуликов пирогами кормит. Эдакий-то… мастер, э-эх!» (XXI: 70). А почти в самом начале ПП сообщается: «У няни Афимьи была своя драма» (28) – и излагается история ее расстроившейся свадьбы.

И, наконец, разительно схожи финалы обеих героинь: Анфимьевна умирает в дни 1-й русской революции (см.: XXI: 81 и след.) и, соответственно, возникают проблемы с ее похоронами, – анненковская Афимья угасает вскоре после революции октябрьской и ее бывшему воспитаннику Коленьке Хохлову пришлось отвозить ее на кладбище во взятом напрокат гробе (см.: 212).

На (персонажно-) сюжетном уровне буквально бросается в глаза соотнесенность жизненной судьбы Ивана Павловича Хохлова, отца протагониста ПП, с судьбой Ивана Акимовича Самгина, отца Клима. Напомним: «Первые годы жизни Клима» пришлись на конец 1870-х – нач. 1880-х и «совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и культуру тех немногих людей, которые <…> В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: <…> Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета <…>» (XIX: 10 – 11). Сравним в начале ПП: «В 80-х годах прошлого столетия за участие в студенческих беспорядках юрист <Иван> Хохлов исключается из Московского университета. <…> Юрьевский университет. Арест. Снова Петербург, но уже не университет, а Петропавловская крепость, одиночная камера <…>» (22).

Продолжая сопоставление, напомним об идейном и политическом ренегатстве Ивана Самгина и его прямом следствии – приходе достатка в самгинский дом. Оглядкой на данную метаморфозу вызвано появление в ПП следующего пространного рассуждения об идейной и жизненной эволюции Ивана Хохлова: «Через двадцать лет старый народоволец Иван Павлович Хохлов заседал в Петербургском комитете кадетской партии. Путь не совсем прямой, но пройденный с безупречной искренностью, он доказывал, что внутренняя логика его была, очевидно, сильнее внешних несоответствий. <…> Хохлов возглавлял крупнейшее акционерное общество, имевшее отделения в самых захолустных углах Империи до Якутска включительно, где Иван Павлович когда-то сам открыл агентство, занимаясь делами в свободное от чинки чужих сапог время. <…> Жизнь Ивана Павловича была дорого застрахована в обществе “Урбэн”.

Солидная квартира на Фурштадской улице <…> говорила о жизни если и не богатой, то во всяком случае благополучной и независимой» (23 – 25).

Хронотоп текста: в этой связи напомним, что главным объектом изображения в ПП служит – как и в ЖКС – история, российская и отчасти мировая, и тоже на протяжении 40 лет: с начала 1880-х по 1924 г. Очевидно желание Анненкова вслед за Горьким и в подражание ему представить исторический процесс хронологически выверенно, разносторонне и многопланово: изображение периодов войн (от англо-бурской до 1-й мировой и гражданской) перемежается в ПП – как и в ЖКС – описаниями периодов революций (от 1-й русской 1905 – 07 гг. до Баварской и Венгерской 1919 г.) и мирного развития. При этом – опять-таки не без подражания Горькому – в фокус читательского внимания вводятся десятки реальных исторических лиц: от императора Николая II (он, напомним, неоднократно возникает в ЖКС) и до самого автора – художника Ю. П. Анненкова (правда, по имени не названного, но легко узнаваемого), в Кремле рисующего Ленина и разговаривающего с ним, а вскоре после его смерти уезжающего из СССР (см.: 284 – 287, 306 – 307, – очевидно, что и этот прием автор ПП позаимствовал у автора ЖКС: напомним, что «сам Горький, его произведения и их персонажи упоминаются в романе <ЖКС> 34 раза» [21]). Еще большее число конкретных исторических деятелей Анненковым лишь упомянуто [22] и понятно почему: после освещения фигур многих из них Горьким нужда в их новом представлении – минимальная [23].

Под стать ЖКС и непосредственно на нее ориентирована и пространственная организация ПП: те же многоплановость и объемность исторической панорамы, усугубленные калейдоскопической сменой места действия. Так, начавшись в Санкт-Петербурге, оно переносится в Якутию (см.: 22 – 23), чтобы потом, постоянно возвращаясь в город на Неве, перемещаться то на побережье Финского залива (см.: 29 – 32), то в провинцию Шампань (88), в зимнее морозные Карпаты (89), на улицы Москвы (92 – 93) и Таганрога (105 – 107), то в охваченную междоусобицей Финляндию (107 – 112), в занятый белыми Киев (127 – 129) и отбитый красными Царицын (153), в усмиряемый ими же Кронштадт (258 – 260), вновь в Москву (263 – 270 и след.), в Берлин (293, 297 – 299), в камеру московской тюрьмы (302 – 305), чтобы вслед за тем, предварительно вновь перенесясь в Петербург-Петроград (307 – 309), завершиться, наконец, в Париже [24]. Повышенному динамизму явно противоречит помещенное в самое начало повествования заявление: «Действие, или – вернее – бездействие настоящей повести протекает в Петербурге» (12), но, с другой стороны, оно очевидно корреспондирует с порицанием ослабленной динамики ЖКС большинством критиков-современников [25].

Вместе с тем очевидно, что столь внушительно заявленному историографизму сопутствует подчеркнутая же игра с исторической достоверностью. Она отчетливо заявлена уже на уровне внешних описаний. Яркое представление об этом дает фрагмент, где в начале значится: «Если бы в годы японской войны существовала Государственная дума, председатель ее, несомненно, произнес бы такую речь <…>», после чего приводится взятый в кавычки текст (собственно речь), и который (фрагмент) завершается совершенно издевательской репликой повествователя: «Но так как в это время Думы еще не было, то он (председатель) произнес эти слова лишь 26 июля 1914 года» (41 – 42) [26].

ПП буквально изобилует анахронизмами. В том, что они входили в намерение автора, убеждает, в частности, следующий – подчеркнутый (обнажение приема!) – пример игры с хронологией, завершающий описание чаепития у писателя Апушина в первые дни 1-й мировой войны: «Много времени спустя, в 17 году, <…> Апушин записал на обрывке <…>:

“Пили чай <…>, говорили о войне. Не очевидные (для меня <…>) предпосылки к затяжной бойне, не гибель культуры, не безумие вдруг ослепшего человечества <…> – в центре внимания оказались усы Гогенцоллерна. В этот вечер я постиг обреченность России, и мне представлялась чудовищной людская недальновидность”.

Подумав, Апушин пометил эти строки задним числом: июль 1914» (68 – 69).

Посредством подобного рода игровых кунсштюков автор ПП пытается убедить своих читателей – с Горьким во главе – в несостоятельности сложившихся принципов научного историзма, отвергая саму возможность рационально-позитивистского осмысления истории. В качестве альтернативы ему (и выросшей из него ЖКС) Анненков выдвигает базирующееся на игре осмысление эстетическое (и даже ультраэстетическое).

Тематическое сходство ПП с ЖКС очевидно: в обеих «Повестях» осмысляются судьба русской интеллигенции на рубеже веков, формы ее самосознания и способы ее самореализации в различных социальных сферах [27]. Но в отличие от Горького, занятого преимущественно анализом политической ангажированности «мыслящего пролетариата», Анненков отдает предпочтение деятельности интеллигенции творческой – художественной и артистической. Примечательны, однако, его ориентация на автора ЖКС и, зачастую, явное подражание ему в освещении эстетической проблематики – в том числе и сугубо литературной. Как известно, «в мировой литературе, пожалуй, нет такого произведения, которое могло бы сравниться с “Жизнью Клима Самгина” по насыщенности литературными мотивами, по количеству упоминаний литературных героев, обилию цитат, названий, имен писателей и поэтов. При этом <…> каждый факт, касающийся литературы и искусства, подлинен и достоверен. В романе упоминаются писатели почти всех европейских стран. Здесь и корифеи мировой литературы, и малоизвестные или совсем почти забытые писатели <…> Около тысячи художественных произведений и литературных героев, от Гомера до самого Горького, от “Илиады” и “Одиссеи” до драмы “На дне”, – таков круг имен и названий, вовлеченных в роман» [28].

Несравнимо меньшая по объему (в 7, 5 раз по отношению к I – III частям ЖКС), ПП в указанном плане отнюдь не менее репрезентативна [29] – и это несмотря на ее специфическую особенность: наряду с проблемами литературными и даже металитературными [30], здесь широко экспонированы проблемы изобразительного искусства, музыки, театра, скульптуры, архитектуры (и даже кино) – преимущественно русского «серебряного века», – опять же как у Горького [31]. Столь отчетливо заявленные предпочтения обусловлены не только основным родом занятий Анненкова, они – часть его, модерниста с типичной тягой к эстетическому универсализму, messаge реалисту Горькому, спровоцированы ЖКС (с его логоцентризмом) и самой его личностью [32].

 Вслед за автором ЖКС и Анненков стремится представить в ПП «художественно запечатленную социологию литературных вкусов, живую картину реальной судьбы литературных направлений в восприятии русского читателя» [33]. Характерно, однако, что и их экспликация имеет отчетливо выраженный игровой характер и зачастую порождает комический эффект, как, например, в следующей ситуации: «Студенты в Петербурге читают “Незнакомку”. Девочка Ванда из “Квисисаны” говорит:

– Я уесь Незнакоумка.

Девочка Мурка из “Яра”, что на Петербургской стороне, клянчит:

– Карандашик, угостите Незнакомку!

Две подруги от одной хозяйки с Подъяческой улицы <…> гуляют по Невскому <…>, прикрепив к своим шляпам черные страусовые перья.

– Мы – пара Незнакомок, – улыбаются они, – можете получить электрический сон наяву» (61 – 62; ср.: 21– 22, 265 – 266 и др.).

Столь же нетривиально проявляется ориентация ПП на ЖКС на жанровом уровне. Как известно, сам Горький «колебался в характеристике жанра своего детища, называя его то хроникой, то романом, то повестью.

Критика значительно расширила амплитуду этих колебаний. Эпопея, роман-эпопея, историко-революционная эпопея, историко-философская эпопея, роман, роман воспитания, социальный роман, философский роман, социально-психологический роман, социально-философский роман, “синтетический” роман, повествование, житие, повесть – таков основной спектр жанровых обозначений <…>» [34].

Анненков подметил жанровую аморфность горьковского текста, переосмыслил ее и принял на вооружение, усмотрев в амбивалентности жанровой структуры дополнительные возможности для смыслопорождения. В результате возник необычайно смыслоемкий текст с откровенной претензией на жанровую универсальность. Природа этого универсализма все та же – игровая: актуализируя в сознании читателя множество жанровых традиций, ПП в то же время ни одной из них полностью не следует [35]. С другой стороны, обращают на себя внимание широко представленные у Анненкова темы пьянства и наркомании (см.: 225 – 228, 250, 256 и др.), темы «жратвы» и «пира во время чумы» (см.: 137 – 138, 169 – 171, 181 – 182 и др.), рвотная и фекальная тематика (см.: 111 – 112, 176, 194, 228, 257 и др.), матерщина, непристойное поведение персонажей (см.: 37 – 39, 135, 139 – 140, 176 – 177, 227 – 228, 256 и др.), скабрезные анекдоты и шутки (см.: 79, 117, 118, 123, 137, 283, 293 и др.) и, наконец, карнавальная тема (сюжетная линия Феди Попова – см.: 76 – 80 и др., см. также: 223). Взятые в совокупности, все эти особенности позволяют говорить о типологической близости ПП к тому относящемуся к области серьезно-смехового универсальному типу жанрового содержания, который М. М. Бахтин обозначил термином «мениппея» [36]. Напомним: мениппея – это, как правило, произведение с ярко выраженной амбивалентной структурой, содержательную основу которого составляют поиски философских, нравственных и иных истин при непосредственном, зачастую фамильярном контакте с действительностью. При этом смех и авантюрный сюжет служат средствами испытания претендующих на аподиктичность идей и остропроблемных ситуаций. Мениппейную литературу «интересует один вопрос: для чего живет человек. Не как, а зачем? Человек вообще – без родины, без религии, без истории» [37].

Между тем, определяющим для Горького в ЖКС был вопрос «как».

Подведем итоги. Многочисленные и намеренные переклички ПП с ЖКС – на персонажном, сюжетном, тематическом, жанровом и иных уровнях – призваны были понудить анненковского читателя к соотнесению этих двух текстов и, соответственно, к сопоставлению предложенных в них двух принципиально различных эстетических моделей российской действительности 1880-х – 1910-х гг.: реалистической у Горького и постмодернистской у «Б. Темирязева». Причем поводом для развернутой последним (младшим) творческой полемики и, соответственно, базой для создания альтернативного текста в равной мере послужили как сильные, так и слабые (с точки зрения современников, эмигрантов – в том числе) стороны горьковской эпопеи.

 

 Примечания

 

[1] См.: Темирязев Б. Повесть о пустяках. Берлин, <1934>. См. также переизд.: Анненков Ю. Повесть о пустяках / Подгот. текста, коммент. и послесл. А. А. Данилевского. СПб.: Изд. Ивана Лимбаха, 2001. 576 с. ; Темирязев Б. Повесть о пустяках / Подгот. текста И. Обуховой-Зелинской; Вступит. ст. М. Геллера; Послесл. И. Обуховой-Зелинской. М.: МИК, 2001. 227 с.

[2] См.: Данилевский А. Поэтика «Повести о пустяках» Б. Темирязева (Юрия Анненкова). Тарту, 2000 (Dissertationes philologiae slavicae Universitatis Tartuensis – 9).

[3] Красунов В. К. Начальная страница критической летописи («Жизнь Клима Самгина» в критике 20-х годов) // Вопросы горьковедения («Жизнь Клима Самгина» М. Горького): Межвуз. сб. Горький, 1976. Вып. 2. С. 82.

[4] См. об этом в письме М. А. Осоргина М. В. Вишняку от 30. 03. 1932 г. из Парижа: «И имею для Вас литературный сюрприз: изумительную повесть Темирязева, который оказался фактом, а не мифом. Был у меня, обедал. Интересный человек!» (Письма Михаила Осоргина Марку Вишняку / Публ. Д. Финс и Т. Осоргиной-Бакуниной // Новый журнал. Нью-Йорк, 1990. № 178. С. 293).

[5] В этой связи см.: Анненков Ю. Мелочи о Горьком // Опыты: Лит. журн. Нью-Йорк, 1953. № 2. С. 139 – 151; Лидарцева Н. Ленин – Максим Горький: Последний доклад Ю. П. Анненкова <в помещении НТС> в этом сезоне // Русская мысль. Paris, 1961. 30 июля. № 1710. С. 5; Анненков Ю. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. <New York>, 1966. Т. 1. С. 25 – 55.

См. некоторые републ. в советское и постсоветское время: Анненков Ю. П. Максим Горький / Предисл. Г. Елина // Литературная Россия. 1988. 11 нояб. № 45. С. 12 – 13; Анненков Ю. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. <Л.,> 1991. Т. 1. С. 18 – 47; Анненков Ю. П. Максим Горький // Максим Горький: pro et contra. Личность и творчество Максима Горького в оценке русских мыслителей и исследователей: 1890 – 1910-е гг. Антология / Вступит. ст., сост. и прим. Ю. В. Зобнина. СПб., 1997. С. 154 – 177, 869 – 872.

[6] Ваксберг А. Моя жизнь в жизни. М., 2000. Т. 1. С. 415.

[7] Cм. воспроизведение в кн.: Периодика и литературные центры: Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. 1918-1940. М., 2000. Фотовклейка между С. 320 и 321.

[8] См. об этом: Ходасевич В. Портреты словами: Очерки. М., 1987. С. 132; Анненков Ю. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. <Л.,> 1991. Т. 1. С. 24 – 25 и след.

[9] Анненков Ю. (Б. Темирязев). Повесть о пустяках. СПб., 2001. С. 125. Далее все цитаты из текста ПП и ссылки на него даются по этому изданию с указанием страницы в основном тексте в круглых скобках.

[10] В этой связи напомним, что «богостроительство» являло собой «мифотворческое истолкование как социалистического идеала, так и наиболее известного теоретического его обоснования, марксизма» (Парамонов Б. Горький, белое пятно // Парамонов Б. Снисхождение Орфея: Русские писатели и коммунизм. Таллинн, <1997>. С. 28), и что «у “богостроителей” мифотворческая природа социального идеализма обозначилась предельно четко <четче и радикальнее, чем у большевиков. – А. Д. >» (Там же. С. 26).

[11] По этому поводу см., напр., след.: «У самого Горького, как известно, богостроительские идеи нашли наиболее известное <…> выражение в повести “Исповедь”» (Там же).

[12] Горький М. Исповедь // Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1950. Т. 8. С. 322. В дальнейшем все цитаты из горьковских текстов и ссылки на них даются по этому изданию с указанием тома и страницы непосредственно в основном тексте в круглых скобках: том обозначается римской цифрой, страница – арабской.

[13] Подробнее см. об этом: Данилевский А. Поэтика «Повести о пустяках» Б. Темирязева (Юрия Анненкова). Тарту, 2000. С. 121.

[14] Ср. в др. месте: «Когда Коленька подрос, няньке предоставили хозяйственную часть в семье Хохловых – стала няня Афимья кем-то вроде экономки <…>» (37).

[15] См.: «<…> дядя Хрисанф обладал огромной кухаркой Анфимьевной <…>» (XIX: 398); ср.: XIX: 404-405, 460, 463. См. также: Анфимьевна – «домоправительница» (ХХ: 260); «Анфимьевна, взяв на себя роль домоправительницы <…>» (ХХ: 296).

[16] См., напр.: «Входила монументальная, точно из красной меди литая, Анфимьевна, внося на вытянутых руках полупудовую кулебяку <…>» (XIX: 404).

[17] См., напр.: «<…> несокрушимая Анфимьевна хвастается тем, что она никогда не хворала, но если у нее болят зубы, то уж так, что всякий другой человек на ее месте от такой боли разбил бы себе голову об стену, а она терпит» (ХХ: 209).

[18] Ср. в ЖКС – об Анфимьевне: «И, вытирая <…> лицо свое, цвета корки пшеничного хлеба <…>» (ХХ: 181).

[19] В этой связи см. след. суждение искушенного читателя-эмигранта: «Дарование Горького воспитано в пренебрежении к каким бы то ни было поискам за пределами простейшей реальности. Отсюда такая духота в “Климе Самгине”, <…> переполнение всей вещи телами и запахами тел» (Оцуп Н. Литературный дневник: …2. «Клим Самгин» // Числа. Paris, 1933. № 7/8. С. 182).

[20] Ср. в др. месте: «В няниной комнате сильно пахло деревянным маслом, которым мазала няня свои волосы под черной косынкой, а еще пахла корицей и ветхостью: люди к старости всегда немного пахнут тлением – приготовляются» (27).

[21] Вайнберг И. За горьковской строкой: Реальный факт и правда искусства в романе «Жизнь Клима Самгина». М., 1972. С. 248 – 249.

[22] Подробнее об этом см.: Данилевский А. Указ. соч. С. 38 – 39 и след.

[23] См. об этом у Н. Оцупа: «В какой-то степени “Клим Самгин” может даже сойти за карту нескольких десятилетий русской жизни. Не то, чтобы вещь эта могла внушить художественную идею эпохи (это оказалось Горькому не по силам), но как в чьем-то чудовищно-подробном дневнике, в эпопее Горького каждый может получить толчок для собственных своих воспоминаний или по крайней мере справку, всегда одностороннюю, но подробную» (Оцуп Н. Указ. соч. С. 179).

[24] Все это соседствует с частыми экскурсами в недавнее (см., напр.: 22 – 23) и далекое (см.: 14, 80 – 82 и др.) прошлое и с информацией о событиях, происходящих – параллельно изображаемым – в др. концах планеты (см., напр.: 87 – 89). Описание скопления огромных людских масс сменяют картины приватной жизни.

[25] См. об этом: Красунов В. К. Начальная страница критической летописи («Жизнь Клима Самгина» в критике 20-х годов). С. 82 – 84. Ср. у эмигранта Оцупа: «<…> удручающе медленный темп в развитии эпопеи <…>» (Оцуп Н. Указ. соч. С. 181). Ср., наконец, с мнением современного горьковеда: «Композиция неудачна, действие тяжелое и утомительное» (Хьетсо Г. Максим Горький: Судьба писателя. <М., 1997>. С. 259).

[26] Добавим, что произнесенная 26 июля (8 авг.) 1914 г. речь Председателя IV Гос. думы М. В. Родзянко приведена Анненковым – со значительными купюрами и искажениями – по ст.: Ксюнин А. Речь М. В. Родзянко // Новое время. СПб., 1914. 27 июля (9 авг.). № 13783. С. 2; ср., напр.: <Б. п. > Речь М. В. Родзянко // Речь. СПб., 1914. 27 июля (9 авг.). № 198 (2867). С. 2.

[27] Ср. с определением тематики ЖКС Н. Оцупом: «В этой вещи Горький пытается изобразить среднего русского интеллигента до революции. <…> Наряду с развитием событий истории политической, Горький пытается восстановить историю философских и художественных настроений эпохи <…> Наконец, есть в эпопее Горького план как бы вневременный – описания любви, смерти, всего, что относится к природе человека и зависит лишь косвенно от событий исторических» (Оцуп Н. Указ. соч. С. 178). Ср.: Адамович Г. Максим Горький // Современные записки. Париж, 1936. № 61. С. 393.

[28] Вайнберг И. За горьковской строкой. С. 248 – 249.

[29] По свидетельству И. Вайнберга, в ЖКС «Л. Н. Толстой, его произведения и их герои прямо или косвенно упоминаются <…> на 103 страницах, Леонид Андреев – на 53, Достоевский – на 51, Некрасов – на 44, Пушкин – на 39, Чехов – на 35, Гоголь, Мопассан, Федор Сологуб – на 27, Мережковский – на 26, Шекспир – на 23, Герцен, Брюсов – на 19» (Там же. С. 249). Ср. – в ПП: Пушкин, «его произведения и их герои прямо или косвенно» упомянуты на 9 страницах, А. Блок – на 8, Л. Толстой – на 6, Гоголь – на 5, Л. Андреев – на 4, Гумилев, Н. Добролюбов, М. Кузмин, Лермонтов – на 3, Ахматова, Демьян Бедный, Г. Галина, Державин, Мандельштам, Маяковский и «Серапионовы братья» – на 2, И. Анненский, Бальмонт, В. Белинский, Боборыкин, Брюсов, Вересаев, А. Вертинский, А. Волынский, Гарин-Михайловский, Гаршин, П. Герман, Гончаров, Грибоедов, Есенин, Жуковский, Иванов-Разумник, Кантемир, А. Коллонтай, А. Кольцов, Мамин-Сибиряк, Мельников-Печерский, Вас. Немирович-Данченко, Писемский, Потапенко, Пяст, Ремизов, Ф. Решетников, Радищев, Салтыков-Щедрин, Серафимович, Случевский, Вл. Соловьев, Ф. Сологуб, Стасов, Б. Тимофеев, А. К. Толстой, А. Н. Толстой, Тургенев, С. Фруг, Д. Цензор, Чарская, В. Чудовский, И. Шатров, Шеллер-Михайлов, Шершеневич, Щепкина-Куперник и Ясинский – на 1 странице. Достоевский остался невостребованным, зато особо актуальными для ПП оказались «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» И. Ильфа и Е. Петрова, нигде, однако, Анненковым непосредственно не названные, но многократно и разнообразно им привлекаемые, – см. об этом: Данилевский А. «Чужое слово» в «Повести о пустяках» Б. Темирязева (Юрия Анненкова): переклички с дилогией Ильфа и Петрова // Русская литература. 2000. № 4. С. 243 – 252. Из иностранных писателей наиболее востребованными в ПП оказались Диккенс, Вольтер, Гете, Андерсен, Мицкевич, Сенкевич, Шекспир и Шенье (все подсчеты проводились по московскому, 2001 г., изданию ПП, более петербургского – с его обилием иллюстраций, широкими полями и проч. – подходящему для сопоставления с томами горьковского «Собрания сочинений»).

[30] Подразумеваются характерные для повествователя в ПП заявления вроде: «Бедный Котик Винтиков! Он уже ждал своей очереди появиться в этой повести, но был вычеркнут из черновика» (48; ср.: 56 – 57 и мн. др.).

[31] См., в частности: «Среди различных течений и фактов русской “литературной истории”, нашедших отражение в “Жизни Клима Самгина”, чрезвычайно широко и разветвленно показано декадентство начала века» (Вайнберг И. Указ. соч. С. 292). Ср.: Оцуп Н. Указ. соч. С. 179.

[32] В этом плане необычайно показательна следующая характеристика эстетических запросов Клима из IV-й части ЖКС: «Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, – обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как книги, и сам видел, что это обесцвечивает их» (XXII: 12). Знать ее в пору работы над ПП Анненков не мог, но он хорошо знал Горького и осознавал – как и многие – известную автобиографичность образа Клима (в этой связи см., напр.: «Без всякого желания автора унизить можно, мне думается, утверждать, что Горький многое в Климе Самгине списал с себя самого» – Оцуп Н. Указ. соч. С. 182).

[33] Вайнберг И. Указ. соч. С. 292.

[34] Сухих С. И. Проблема жанра «Жизни Клима Самгина» в литературоведении 70-х годов // Вопросы горьковедения («Жизнь Клима Самгина» М. Горького): Межвуз. сб. Горький, 1976. Вып. 2. С. 3. См. здесь же: «Трудно найти другое произведение, в определении жанровой природы которого царил бы в критике такой разнобой и было бы столько неясностей и противоречий, как “Жизнь Клима Самгина”».

[35] Об ориентации ПП на исторические хронику и роман и, одновременно, на пародию на них уже было сказано. Параллельно в тексте налицо жанровые признаки романов: социально-политического, бытового, семейного, романа воспитания, «романа чувств» (линии Коленьки и князя Пети), романа о природе искусства и судьбе художника, авантюрного романа, плутовского (линия Феди Попова) и советского плутовского романа (детально разработанная проекция Семки Розенблата на Остапа Бендера), сатирического романа и романа-фарса (линия Коленьки и Дэви Шапкина в период их «комиссарства»), «документального романа с ключом» (наличие у большинства персонажей легко опознаваемых реальных прототипов), романа в стихах (отсылки к «Евгению Онегину»), романа-памфлета (линия Хохлова-старшего, ориентированного на Верховенского-отца в «Бесах»), романа-антиутопии (отсылки к «Аэлите» А. Толстого), романа-«мифа» (отсылки к «Петербургу» Белого), романа-мениппеи (переклички с «Козлиной песнью» К. Вагинова), а также повести (см. заглавие ПП), «полубеллетризованных фельетонов»-мемуаров в духе Г. Иванова, комедийной драмы (отсылки к «Трем сестрам» Чехова) и «драмы лирической», публицистической статьи (отсылки к «Интеллигенции и революции» Блока) и публицистического очерка (переклички с «петербургскими» очерками В. Шкловского и А. Амфитеатрова), философского и эстетического трактатов (рассуждения Гука и князя Пети на предмет искусства слова, живописи и музыки) и трактата театроведческого (в духе Н. Евреинова) – и, в то же время, налицо и элементы пародии на все эти жанры.

[36] О ней см.: Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 122 – 140; Приходько Т. Ф. Мениппея // КЛЭ. М., 1978. Т. 9. С. 525; Приходько Т. Ф. Мениппея // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 217.

[37] Вайль П., Генис А. Вселенная без мозжечка // Время и мы. Нью-Йорк, 1979. № 39. С. 154.

 

 

Альманах «Тредиаковский». 26.07.2010.