Фотография Александры Климовой

Об авторе

Алексей Дмитриевич Ахматов. Поэт, критик, прозаик. Родился в Ленинграде в 1966 году.

С 80-х годов прошлого столетия публиковался в различных журналах и альманахах, антологиях и справочниках страны и ближнего зарубежья («Нева», «Звезда», «Аврора», «Юность», «Литературная учеба», «Немига литературная», «День поэзии», «Русские стихи 1950-2000», «Литературный Петербург XX век», журнал «Север», «Перископ» и т. д.).

Переводился на сербский, болгарский, немецкий и английский языки.

Автор нескольких поэтических сборников, книг критики, публицистики и прозы: «Солнечное сплетение»: Стихи. Л., 1989; «Камушки во рту»: Стихи. СПб., 1993; «Сотрясение воздуха»: Стихи. СПб., 1998; «Срез»: Сб. статей. СПб., 2000; «Избранное»: Стихи, избранное. СПб., 2005; «Воздушные коридоры»: Стихи. СПб., 2008 (премия им. Бориса Корнилова); «Работа с любовью»: Стихи, избранное, СПб., 2011; «Моего ума дело»: Эссе, СПБ., 2016 (премия им. Н. В. Гоголя); «За углом зрения»: Стихи. СПб, 2019; «Дело труба»: рассказы, СПб. 2020; «Там, где жил Паутиныч»: повесть СПб, 2023.

Сопредседатель поэтической секции Санкт-Петербургской писательской организации Союза писателей России, руководитель общества «Молодой Петербург», главный редактор одноименного ежегодника и куратор премии «Молодой Петербург».

Член союза писателей России (Санкт-Петербургского отделения) с 1994 года.

Лауреат премии им. Бориса Корнилова в номинации «На встречу дня» (2010), премии журнала «Зинзивер» (2014, 2015), премии им. Н. В. Гоголя в номинации «Портрет» (2016), Международного конкурса лирико-патриотической поэзии им. Игоря Григорьева «На всех одна земная ось» (2017), премии «Русский Гофман» (2018).

Заметка про дядю Федора

Из Достоевского особенно часто выдергивают три цитаты.

Первая: «Красота спасет мир».

Вторая: «Если бога нет – все позволено».

И третья: «Если выбирать между Христом и истиной, я выберу Христа».

Для одного прозаика через почти две сотни лет после их обнародования даже многовато! Это что касается действительно глубоких философских высказываний. Мемы, типа «…так вы и убили-с» я тут не рассматриваю. Как не рассматриваю глупую, никакого отношения ни к Достоевскому, ни к русскому человеку не имеющую, фразу: «русский человек без православия дрянь», которая вероятно трансформировалась из бердяевской фразы в статье про Кошелева, о народности из уваровской триады.

С красотой все боле менее понятно. Красиво говорить не запретишь! Ее часто используют по поводу и без. Мне, например, очень нравится аллюзия на нее у волховского поэта Анатолия Цветаева:

Кто поставил балет снегопада?

И зачем в городской суете

На террасе продрогшего сада

Крутит ель тридцать два фуете?

Плачет скрипка автобусной дверцей,

А в оконцах не видно ни зги.

Оглушенное нежностью сердце

Выдаст скерцо предсмертное и...

Ты выходишь в накидке Инфанты,

Раздраженной авоськой шурша.

И покорно встает на пуанты

Утомленная насмерть душа.

Ты рассерженно шепчешь "не надо",

Убегаешь, одернув пальто.

Кто поставил балет снегопада

Здесь, в бездушии уличном? Кто?

Ледяной фантастический улей.

Каплет горький неоновый мед.

КРАСОТА убивает, как пуля.

Никакой она МИР НЕ СПАСЕТ!

И не надо мне сказок про пекло!

Посмотрите, послушайте, а?

Оркестровая яма проспекта,

Безнадежное па-де-труа.

Прошу прощения за безоглядное цитирование, но уж больно текст вкусный! Со второй цитатой несколько сложнее. Ее не так просто отыскать у Федора Михайловича. Интернет-справочники и разные энциклопии так прямо на голубом глазу в один голос и заявляют, что прям именно такой фразы у Достоевского нет. Ею можно, де, описать его философию. Проблема поиска высказывания только в том, что оно урезано. «Если бога нет, все позволено» - реально принадлежит Мите, говорящему Алеше в «Братьях Карамазовых»: «Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь всё позволено, всё можно делать?»

Эта фраза не является доказательством существования Бога, как это ошибочно представляют некоторые писатели, продолжая, что, поскольку в жизни позволено не все, то Бог есть. Она, скорее, про необходимость верить в неизбежность наказания в безбожном мире – иначе человечество себя сожрет. Не было бы сомнения в божественном существовании, самого вопроса Достоевский бы не озвучивал. Причем Митино построение на мой взгляд очень верное. Но не однозначное. Сам Достоевский еще в «Подростке» эту тему «если нет Бога» представляет, как утопию с другого конца: «И люди вдруг поняли, что они остались совсем одни, и разом почувствовали великое сиротство. <…> Осиротевшие люди тотчас же стали бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимая, что теперь лишь они одни составляют всё друг для друга. Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить её; и весь великий избыток прежней любви к Тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир, на людей, на всякую былинку». Кстати, плотская любовь и появляется только после изгнания из Рая, то есть потери Бога, как пусть и неравноценная, но замена. В божественной любви она вроде как не нужна и не предусмотрена. Возможно она есть как намек на то, что Бога нет, но это другой вопрос.

Еще необходимо отметить, что сам Бог в рассуждениях Достоевского постоянно идет рука об руку с личным бессмертием и с будущей жизнью. Интересно было бы задать Федору Михайловичу вопрос, что бы он выбрал, Бога или «будущую жизнь»? Вот тут проблема обострилась бы максимально. Собственно, это и был бы вопрос о подлинной любви ко Христу.

Любопытно, что Лев Толстой в начале 20 века высказал мысль о дозволенности совершенно противоположного содержания. Из «Послания к духовенству»: «Если возможна троица, непорочное зачатие, искупление рода человеческого кровью Христа, то все возможно, и требования не обязательны». И это тоже выглядит весьма логично. Надо понимать, что Трюмо русской революции вообще не очень любило чудеса. Оно попросту их отрицало, что и явилось катализатором отрицания им церкви, а церкви отрицанием его самого. А ведь еще Тургенев писал: «О чем бы ни молился человек — он молится о чуде. Всякая молитва сводится на следующую: «Великий боже, сделай, чтобы дважды два — не было четыре!»

Только такая молитва и есть настоящая молитва — от лица к лицу. Молиться всемирному духу, высшему существу, кантовскому, гегелевскому, очищенному, безобразному богу — невозможно и немыслимо.

Но может ли даже личный, живой, о́бразный бог сделать, чтобы дважды два — не было четыре? Всякий верующий обязан ответить: может — и обязан убедить самого себя в этом». Толстой считал, что евангельские рассказы о чудесах – антихристианские.

Кстати, о Толстом. Куда ж без него, раз речь зашла о Боге?! Я полагаю, что Лев Николаевич конкретно полемизирует с Федором Михайловичем, точнее с третьей, приведенной мной цитатой, про выбор между Христом и истиной, когда в 1901 году пишет: «Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете». Правда, далее он сообщает: «истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю». И в этом как раз нет ничего новаторского, поскольку еще в оспариваемом им «Евангелии» Иоанн (14:6) говорит: «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь». Но при этом, Толстой сам же приводит интересное высказывание Кольриджа: «Тот, кто начнёт с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (своё спокойствие) больше всего на свете».

А тут снова Тургенева можно вспомнить. Рассказ «Истина и правда»: «Почему вы так дорожите бессмертием души? — спросил я. — Почему? Потому что я буду тогда обладать Истиной вечной, несомненной... А в этом, по моему понятию, и состоит высочайшее блаженство! — В обладании Истиной? — Конечно. — Позвольте; в состоянье ли вы представить себе следующую сцену? Собралось несколько молодых людей, толкуют между собою... И вдруг вбегает один их товарищ: глаза его блестят необычайным блеском, он задыхается от восторга, едва может говорить. «Что такое? Что такое?» — «Друзья мои, послушайте, что я узнал, какую истину! Угол падения равен углу отражения! Или вот еще: между двумя точками самый краткий путь — прямая линия!» — «Неужели! о, какое блаженство!» — кричат все молодые люди, с умилением бросаются друг другу в объятия! Вы не в состоянии себе представить подобную сцену? Вы смеетесь... В том-то и дело: Истина не может доставить блаженства... Вот Правда может. Это человеческое, наше земное дело... Правда и Справедливость! За Правду и умереть согласен. На знании Истины вся жизнь построена; но как это «обладать ею»? Да еще находить в этом блаженство?»

Вообще, не похоже, чтобы Достоевский, говоря об истине, задумывался в данном конкретном случае о разнице между ней и правдой или тем более справедливостью. Он, признаваясь в предпочтении Христа перед истиной только на первый взгляд парадоксален. По сути, он о самых простых и человеческих вещах. Истина всеобъемлюща, холодна и безжалостна. Кто его знает, что она таит в себе. Сам Бог скрывал ее от Адама с Евой в райском саду. Она может запросто и убить, и раздавить человека. А что есть Христос, пришедший спасти человеков? Сама доброта, защита и утешение. Достоевский просто имел смелость сказать об отсутствии своей смелости. И это было столь непросто, что отозвалось и осталось в человечестве.

То есть первым был Кольридж, потом, лет через сорок в противоположном смысле высказался в письме Наталье Фонвизиной Достоевский: «если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной», параллельно Тургенев в «Стихотворениях в прозе», а спустя еще полвека – Толстой.

В процессе написания этой небольшой заметки один из читателей подсказал мне еще одну часто упоминающуюся, а может быть и самую цитируемую фразу Федора Михайловича, которую я в виду ее неприятия как-то выпустил из вида. Про слезу ребенка. Иван говорит Алеше в «Братьях Карамазовых»: «Да весь мир познания не стоит тогда этих слёзок». Но об этой цитате говорить не особенно интересно. Ее слишком поистрепала наша либеральная общественность, дискредитируя советский строй. Как говорил сам Достоевский: «…на что восстает обыкновенно и всякая либеральная обшмыга третьего разряда».

Уффф… И что из всего этого следует? Что красота спасет всех, и всех убьет, что с Богом и без Бога все позволено, что между Христом и истиной мы выбираем себя. А Достоевский - молодец!