* * *
Переливаются люпины,
Переливаясь в облака.
Дорогой пыльною и длинной
Плетусь на свет березняка.
Мне словно в каменном ущелье
В богатом ягодой лесу,
Да обещал я угощенье
Домашним — значит, принесу.
Но подкрадётся незаметно,
Прозрачной лёгкостью дыша,
Прохладный вечер — тихим светом
Вспорхнёт над вечером душа.
* * *
Как радостно висеть на облаках,
Как сладостно витать под облаками
На маминых заботливых руках...
За чёрными уральскими горами
Очерчен день, как сумраком киот.
Я в руки взял свидетельство о смерти.
Подумалось: берёзы у ворот
Лежат в таком же сумрачном конверте.
Казённая чернильная печать
Расплывчата, как мир перед глазами…
Со временем я стану примечать,
Какие вещи думают о маме:
В цветочках блюдце вырвется из рук,
Утюг сопя наедет на мизинец,
Машинки швейной донесётся стук…
Я оглянусь — на тумбочке гостинец.
* * *
В стеариновом простеньком платье,
Где журчит чуть заметный ручей,
Загорелась свечой на закате
Ель за домом — от спичек-лучей.
Филигранная изгородь шишек,
Вспышки белок, гирлянда дроздов…
Занимаясь над высохшей крышей,
Пламя рыщет, как роза ветров.
«Мама, если огонь разгорится,
То в деревне пожар неминуч?!» —
«Не страшись. Видишь, солнце садится
За оклады нахмуренных туч?..»
* * *
Осенний дождь напропалую,
От керосинки — светотень.
Травою сшитый на живую
Не приснопамятный плетень —
Путь к дому. Старенький учебник,
Букварь, зачитанный до дыр...
Прабабушка из печки хлебник
На стол поставила и сыр
Овечий, пареную репу,
Толкушку, сахар кусковой...
Я к ней надолго переехал,
Болезный внучек городской.
Темнело... Выли домовые,
Лампадка таяла в углу...
От страха ножками босыми
Я поскользнулся на полу.
Под одеяло был уложен,
Покрыт добавочно дохой.
Молитва... Бог: «Усни, Сережа.
Ты скоро вырастешь большой».
* * *
Одолеваемый страстями,
Вернулся к вечеру домой
И разрыдался в руки маме
С невыразимою тоской:
«Я, мама, первый во Вселенной
Не для наград, не для похвал
Нашёл иголку в стоге сена!
Рубаху, правда, разорвал…»
Смеялись родственники, строго
Глядели бабушка и мать:
«Он разбросал травы полстога
И бойко научился врать».
* * *
Не искры от камня, не пламя от кремня
Пузырчатость белой строки —
Следы от моторки, которой не внемлю,
Листая страницы реки.
Желтеют кувшинки, назойливо-тёплые
(Глазунья на сковороде?),
И я, проплывая сквозь заросли, хлопаю
Наотмашь веслом по воде.
А небо расплывчато… Тучи размашисто
Плывут, накреняясь к реке,
И мне вдруг мерещится в дымке овражистой
Фигурка в пуховом платке.
Как долго ждала ты, любимая бабушка,
Пока я рыбалил да грёб,
И грела в ладонях оладьи-оладушки,
Как солнце осиновый гроб.
Когда до погоста шагала процессия,
Я сердца не чувствовал стук…
Что дальше? Плохие от Бога известия:
«Ты мало любил её, внук».
* * *
Лягушки-монпансье из детства голос дальний.
Стругаю батожок — так дедушка учил.
Медяшки карасей — их заодно с печалью
Я от родной реки в наследство получил.
Как жаль, что летний сон мне с той поры не снится…
На заливных лугах обычные цветы:
Ромашка, львиный зев, фиалка, медуница,
Как отсвет детских глаз — доверчивы, просты.
Скользнули караси ко дну дощатой шайки,
Я буду их кормить до школы, а потом
Снесу в ближайший пруд (прощайте, попрошайки!),
Где лебедь семенит с простреленным крылом.