Про жареную корюшку.

Эта история – соединение двух событий, ни внешне, ни по времени никак не связанных друг с другом. Одно – происхождением из затуманенного, а, скорее, запылённого поздними наслоениями памяти, моего детства, другое – близкое по времени и пробуждающее до сих пор вполне рельефные и раскрашенные чистыми тонами живые чувства. Правда, в это соединение вплелась некая ниточка вымысла, видимо, с целью придать ему некоторую интригу столь важную для устной байки – жанра весьма уместного в сдобренных изрядной дозой спиртного благородных застольях. Но об этом потом.

Всё раннее детство меня не оставлял вопрос, почему в комнате, где жили мои бабушка и дед, практически все вещи несли на себе печать какого-то в буквальном смысле урона. Если это был некий с неясной функцией столик, то при трёх целых витых ногах четвёртая присутствовала лишь отчасти. Если это были статуэтки или вазы, то они имели следы разных сколов и деформаций. Некоторые из них живут и по сию пору в моём доме и успешно продолжают связывать меня с тем давним миром.

Припоминаю, что в те времена бабушка не раз рассказывала о том, как в июльские месяцы 41-го года, когда немцы уже начинали бомбить Москву, ей пришлось срочно собирать вещи и куда-то переезжать. Позднее я понял, что даже в первые месяцы войны буквально в силу какой-то бюрократической инерции ещё продолжал действовать план реконструкции Москвы 35-го года. В соответствии с ним будущая половинка моей семьи – род моей матери Щёголевы – были «успешно» переселены с окраины Москвы -Потылихи - в тогда ещё явно не в Москву – Бирюлёво, где оставались жителями Подмосковья до начала 60-х годов. Куда переселяли семью моего будущего отца мне не ясно до сих пор, но факт, как говорится, остаётся фактом и во время этого перемещения, двигаясь по некоей пересечённой местности, машина с бабушкиными пожитками попала под бомбёжку, перевернулась, в результате чего и возникла та масса покалеченных вещей. От каких-то, скорее всего, пришлось вообще отказаться. Бабушка вернулась назад, где относительно благополучно прожила до очередного переселения, случившегося уже в 68- году.

Другое событие – это история моей дружбы, возникшей в месяцы службы в армии под городом Петра и продолжающейся по сию пору. Мой друг Миша Голод – ленинградец скорее всего во втором поколении, поскольку происходил из белорусских евреев, спасшихся от войны, жил до поры в типичной ленинградской коммуналке, расположенной вблизи знаменитой арки Генерального штаба. Это, где « бежит матрос, бежит солдат…». Удивительным было то, что дом, в котором мой друг обитал уже со своей семьёй, совместим был с внутренней стороны с какой-то типично провинциальной реальностью – паруса белья на верёвках, поднятых на высоких деревянных стойках, никак не выровненная поверхность двора без единого следа камня или асфальта и эти ностальгические смеси запахов жилья, знакомые мне по моему замоскворецкому детству – неискоренимые даже в лишённой органа обоняния памяти. В середине семидесятых я пару раз бывал в этой коммуналке, но насладиться особо её «прелести» так и не успел.

На новое место жительство на улицу Марии Ульяновой (это неподалеку от Владимирского Собора и ул. Рубинштейна) семья Миши переехала, видимо, ближе к концу 70-х . Я бывал у него во время командировок в ЛГУ, где участвовал в различных конференциях и просто так, особенно тогда, когда у меня появилась семья и родился сын Фёдор. Именно ему я обязан появлением той истории, которая и дала название этому рассказу.

Году в 87-м я решил показать Фёдору военно-морской парад в Питере в честь дня Победы. По какой-то причине – видимо сказалась аритмия перестроечных лет – парад не состоялся, но и помимо него было что посмотреть и показать. Жили мы у Миши, дни стояли жаркие и поэтому невыносимо по-питерски влажные. Мы не рисковали далеко уходить от дома с малышом, которому тогда было всего шесть лет и наши прогулки заканчивались обычно скоро. В один из этих дней мы принесли с собой килограмма два купленной с рук на площади «пяти углов» замечательной невской корюшки. Так случилось, что и Миша принёс домой примерно столько же. Огуречный запах приподнял настроение и создал очевидное ощущение праздника. Помогать готовить такую прорву рыбы Миша позвал свою сестру, а для придания всему достаточной атрибутики в хозяйском диване была накоплена такая тьма талонной водки, что будь это в наших силах, мы могли бы продлить этот праздник до бесконечности.

Мы устроились на кухне и поток корюшки со сковородки напрямую в наши тарелки устремился со скоростью поедаемых с пылу-жару масленичных блинов. Расслабленный и разгоряченный всеми составляющими стола и атмосферой праздника я и порадовал всех окружающих сомнительного содержания рассказом, состоящим из известного сюжета и старой, шутки, с помощью которой не раз приходилось распознавать замаскированных пассивных антисемитов.

Вот он…

«Как известно, по генплану реконструкции Москвы 35-года, город должен был расшириться до границ, которые обозначились лишь к 60-м годам. Помешала война и послевоенные годы. Семья моей бабушки получила ордер на новое жильё буквально в первые дни войны и в июле, когда начались налёты немецкой авиации, отправилась в нагруженном вещами грузовике к обозначенному месту жительства. Видимо, в тот день средства ПВО не дали немцам проникнуть в воздушные пределы города и они решили отбомбиться за ними. Бомбы взрывались далеко от грузовика, но одна из них, упав поблизости, раскололась и распалась на огромное множество разносимых ветром листовок. Бабушка подобрала одну из них и прочла: «Бей жидов и велосипедистов!»

Мой рассказ произвёл неожиданный эффект: «А велосипедистов-то за что», - почти одновременно спросили все присутствующие. Потом мы очень долго смеялись. И было почему.

Игорь Крюков, 2024

Сертификат Поэзия.ру: серия 674 № 186663 от 17.12.2024

2 | 0 | 42 | 18.12.2024. 16:54:23

Произведение оценили (+): ["Светлана Ефимова", "Аркадий Шляпинтох"]

Произведение оценили (-): []