Октябрь надвигается храбро – могильное солнце страны.
Упавшие яблоки с яблонь в траве неопрятной видны.
Я здесь – я не дым, не химера, и, в злой вовлекаясь кураж,
Мне вторят, как в Зимнем эсеры, сограждане: «Отче, не наш!»
Я лихо горланил «Орлёнка», горнил на заре в купола –
За то пионерка Алёнка мне душу в залог отдала.
Бомжихой потом в преисподней – в подземке на старой Сенной –
Стояла она и на взводе сипела о доле иной.
Не вспомнил сначала, но дробью мурашки по телу. Горнист,
Дудел я в бараках за Обью, зардевшись от ленинских искр,
И в Дантовом круге, зубами сжимая расплавленный горн,
Где лавы кровавое знамя немело в расщелинах гор, –
Ничто не тревожило, сроду не знал я сомненья атак.
Не помню, на чай или воду я сунул старухе пятак
И смутною тенью неловкой побрел осмотреться в раю…
Во след прошипела Алёнка: «Верни, сука, душу мою!»