Минуты истории

Басманов  
 
Москва гостей не принимает.
Блестит луна в морозной мгле.
По переулку проезжает
Басманов в выстланном седле.
Уж он с полудня не при деле,
Уже во льду усов концы:
«Почто к ночи оледенели,
На кольях скорчась, мертвецы?
Костей – колёса дыб не ломят,
Топор не ляскает? во мгле
Смола тяжёлая не бродит,
В топлёном хлюпая котле?»
 
«Дитятя, – вопрошает скорбно, –
Опричник Федька, как ты мог
Окрасить кровушкою чёрмной
Отцеубийственный клинок?!.»
И дровни тащат гроб по снегу;
Хрип колокольцев сквозь пургу…
«Где притулиться человеку?
Царю мой, больше не могу!..»
 
Уж чуя ночь, мороз трескучий
В свой скомороший бубен бьёт.
Луна недвижная сквозь тучи
Уныло свет на камни льёт.
Пустынно в улице туманной,
Лишь вдоль оград, навроде древ,
По стекленеющей Басманной
Стоят стрельцы, оледенев.
  
Богдан Хмельницкий
 
Средь хмельного и шумного пира
Обносили гостей ендовой,
И гудела колёсная лира.
Позабывши бунчук с булавой,
Старый гетман сидел, веселея,
В подкафтанье и вислых усах;
Зажигался, болезненно тлея,
Огонёк в атаманских глазах.
Извивалась османка змеёю,
Бросив в танце две чёрных косы.
И у гетмана, вдруг, чередою
Покатились две тёплых слезы.
«Вспоминайте хоть, братцы казаки,
Как в сраженьях дрожал басурман!
Не от нас ли бежали поляки,
В верной крови запачкав жупан?..
В стойле старится конь мой буланый;
В руки, ноги налили свинец…
Где жена моя верная, Анна?
Где сынок, удалой молодец?
Позовите скорей!.. Обманула
Меня вольная распря-война!..»
И на плиты с дубового стула
Он упал, не допивши вина.
    
Старец Филипп
 
Оставив Клин в углях и корчах,
До Головни и до Твери
Царёвы псы мочили морды
В снегу и родственной крови.
Ждала их Тверь, затмясь метелью,
Дурным предчувствием горя.
А старец в Отрочевой келье
Молил за грозного царя:
За умягченье сердца – свЯтой
Просил молитвой у Христа.
Икона теплилась, проста,
Зелёно-масляной лампадой.
 
Весь скит не спал. Луна блестела.
Привратник, истощён постом,
Крестясь и охая, несмело
Ворота отпирал ключом.
Пред ним кромешники предстали:
В руках тяжёлые пищали;
Блистали бердыши, в луне.
Из них Скуратов выступает:
«Доподлинно известно мне,
Здесь старец грешных нас спасает
Молитвой долгой и постом.
Веди нас к келье, да скорее!»
Робеет служка, чует шею,
Как вор пред острым топором.
 
Филипп сидел над книгой ветхой,
Губами молча шевеля,
Светильник восковой и бледный
Горел, сиянье распыля.
Вдруг, дверка скрипнула соснова,
Чернец чуть вскинулся – и снова
В Писанье взоры погрузил.
Но незнакомец дверь раскрыл:
 
«Привет тебе, отшельник строгий!
Смиренно просит Иоанн:
Благослови его дороги!
Лукавым враг наш обуян.
Благослови нас, старче: люто
Отмстим коварному врагу!» –
С тем подступил к нему Малюта.
И ждёт. Но старец: «Не могу».
 
И, зная наперёд благое,
И казни видя наперёд,
На зло кровавое, лихое
Благословенья не даёт.
 
"Пришёл ты в мирну келью, знаю,
По душу грешную мою:
Её я Господу вверяю,
Тебе – лишь старость отдаю».
 
Оторопел Малюта бедный,
И горло дряхлое схватил,
И так держал что было сил
Минуту-две, при свечке бледной.
  
Никола Салос
 
Уж полночь. Свечка угасает.
Кивая острой бородой,
Царь, зелья принявши, зевает.
Звенит, гудит и повисает
Над Псковом благовест святой.
И дрогнул грозный повелитель.
Ему представилось: народ
В Христову скорбную обитель
С мольбой последнею бредёт;
О царской милости крушится:
Глазами тупятся мужи,
И мать к Пречистой приложиться,
С младенцем на руках, спешит.
И умилился князь Великий,
Кошмар злодейства позабыл,
И, целовав святые лики,
Во град испуганный прибыл.
Его встречал народ покорный:
Хлеб-соль, колена преклоня.
Князь Токмаков, умом проворный,
Пред ним осаживал коня:
«Прими дары, царю единый!
Мы все рабы твои вовек!»
И стлали под ноги холстины
И сукна, белые как снег.
Столы вдоль улицы ломились:
Кувшины с квасом и вином,
Тут блюда пышные явились,
Скупым умерены постом…
Смягчился царь, в глазах погасло
Гневливо пламя в этот раз.
 
Монахи возжигают масло:
Он у икон – за часом час.
Тих монастырь; бежит веселья
Игумен, сухонький старик,
И даже в праздник, в тёмной келье,
Чернец печалиться привык.
Ведёт по коридорам голым
Царя, в подряснике простом,
Пред ним жилище, где Никола
В веригах, в шлеме и с крестом.
 
Он князя мясом угощает:
Сырым: "Отведай, царь!" – «Зачем?!
Я православный, – отвечает, –
И в пост скоромного не ем…»
«Ты хуже делаешь, – он рече, –
Питаясь мясом человечьим!»
  
Кн. Владимир Старицкий
 
Пожары смут припоминая,
Железом выжигая зло,
С опричников опасной стаей
Царь едет в ближнее село.
Уже он в Слотино явился,
Где княже за него молился,
И с ним – жена и сыновья:
Брат брата ожидал – царя.
 
Тот прискакал с полком отменным,
В седле над потным чепраком;
Уже танцуя, фыркал пеной
Конь под порфирным седоком;
Уже бежали, с сёдел спрыгнув,
К избе Скуратов и Грязной,
Звеня клинками… Князь с женой,
Два сына, головой поникнув,
Тревожно ждали упыря.
Их из избы ведут и ставят
Пред очи грозные царя:
«Тобой, я вижу, зависть правит!
Почто отравой отравить
Меня задумал ты – сгубить?!»
«Мой княже, повар твой лукавит,
Се чернь измыслила навет.
На нас вины сей тяжкой нет!»
 
Семьёю на колени пали,
И в очи царские глядят.
 
«Коль отравить меня желали –
Так пейте сами этот яд!»
 
Подносят чашу. Пьют, скрепившись.
И ждут, и молятся, простившись.
  
Сон Бориса Годунова
 
Вселенский старец-патриарх
Кремль на осляти объезжает.
Иов, с «святынею» в руках,
Из врат церковных выступает.
Толпой народа окружён,
Царевич маленький, в кафтане,
Стоит, за ручку, с мамкой он.
Вдруг, исчезает всё в тумане…
 
Борис ворочается: грёзы –
Одна сменяется другой:
Чернец какой-то, бабьи слёзы,
Юрод с двуперстною рукой…
Вдруг, площадь светом озарилась,
Ударил гром – и небеса
Стальная рассекла коса,
И вновь удар, – и всё затмилось:
Исчезла площадь, стены, храм,
Народа толпы. Пополам
Рассекли небо херувимы,
Подлетки в ризах золотых,
И голос тоненький средь них
Борису слышится… Из дыма –
Чернеет, громом поражён,
Дьяк с окровавленным ножом.
  
Архиепископ Пимен
 
 1
 
Дана царям от века воля,
Что б честно править на Земле.
За смрадным Новгородом – поле…
Сам город – в прахе и золе.
Везде Ивановы владенья:
Детинец, торжища, посад…
И стар, и млад во рву скудельни,
Землёй засыпаны, лежат.
Над ними пели и кадили,
И малых деток хоронили;
Мать билась пойманной плотвой;
Простоволосой головой,
Крича, мотала… Тыщи, тыщи
Здесь обрели земной покой
В костьми заваленном жилище.
 
Дыбился Волхов, запружён
Уже распухшими телами.
Софии Новгородской звон
Их не тревожил временами,
А только – длинные крюки
Тянули на берег реки...
 
Гуляли вороны везде
И мясо жертвенное рвали.
И старец, в древней бороде,
Сей сон записывал в скрижали.
 
2
 
Монарх на выдумку хитёр:
Стрельцы, ограбивши собор,
Архиепископа схватили
И на кобылу посадили,
В измене ложно обвинив,
Мол, тот предаться, вместе с градом,
Хотел Литве. И вот награда:
С волынкой, словно скоморох,
Он с бубном на кобыле белой;
Её ведут – и то и дело
Он в бубен дряхлой дланью бьёт –
И кляча улицей бредёт…
 
Давно ли дед твой, Иоанн,
Упрямой вольностью смущённый,
Взял только град, не тронув храм:
Казну и кубки, и иконы? –
Лишь, голос знати вечевой,
Снял с башни колокол литой.
 
2022