Блокадные фрески (Рекомендованное)

Евгений ЛУКИН

 

 

 

БЛОКАДНЫЕ ФРЕСКИ

 

 

Хлеб блокады

 

«Вода, мука и молитва», – так определяли состав блокадного хлеба ленинградцы. Для увеличения его выпечки в муку добавляли отруби, жмых, березовые почки, даже пищевую целлюлозу. Старый пекарь Даниил Иванович Кютинен, всю жизнь проработавший на хлебозаводе, умер от голода у печей с горячим хлебом.

 

Для блокадного хлеба святого

По сусекам муку собирал,

Из мешка высыпал холстяного

И пылинки со стен соскребал.

 

Добавлял и березовых почек,

И подсолнечный жмых добавлял.

Словом сдабривал каждый кусочек

И горючей слезой окроплял.

 

Был на глину похож хлеб блокадный,

И от горького горя тяжел.

Но в нем теплился дух благодатный,

Чтобы каждый надежду обрел.

 

Старый пекарь как ангел алтарный,

Добрый пастырь при всякой судьбе,

Он от голода умер в пекарне,

Но не взял ни крупицы себе.

 

Голод

В каждой ленинградской семье сохранился рассказ о страшном блокадном голоде. Когда началась война, актрисе Алисе Бруновне Фрейндлих было шесть лет. Хозяйство в семье вела бабушка Шарлотта. Получив по карточкам хлеб, она запирала его в шкафу и выдавала строго по часам. «Я, маленькая, сижу перед шкафом, – вспоминала актриса, –  и умоляю стрелку часов двигаться быстрее – настолько хотелось кушать».

 

Был шкаф похож на истукана –

Угрюм и мрачен, груб и слеп.

Достоин печки был жестяной,

Но в нем всегда хранился хлеб.

 

Хранился он за мощной дверцей,

Которую не отворить.

У шкафа не имелось сердца –

Он неспособен был любить.

 

Затем Алиса и молилась

Не истукану, а часам,

Чтоб дверца поскорей открылась

От заклинания: «Сезам!»

 

И в долгожданную минуту

Лишалась дверца мощных скреп:

Являлось сказочное чудо –

Блокадный ленинградский хлеб.

 

На деле бабушка Шарлотта,

Владея золотым ключом,

Дарила девочке голодной

Картину с радостным концом.

 

Блокадный дневник

 

Ленинградская школьница Таня Савичева с начала блокады вела дневник, отмечая в нем гибель каждого члена семьи. Последнюю запись она сделала после смерти матери – 13 мая 1942 года. Ее дневник, содержавший девять страниц, стал обвинительным документом против преступлений нацизма на Нюренбергском процессе.

 

Фолианты бывают на свете

С длинным списком событий и лиц.

А блокадная летопись смерти

Занимает лишь девять страниц.

 

Не в монашеской келье печорской,

Где пылает лампадный ночник,

А в  квартире, пустой и замерзшей,

Пишет девочка Таня дневник.

 

Перед тем, как в конце ставить точку –

Уходить из жилья своего,

Пишет Таня последнюю строчку:

«Не осталось в живых никого».

 

Никого не осталось на свете,

Только девочка Таня одна.

Настоящая летопись смерти –

Опочивших родных имена.

 

Дверь на улицу настежь входная,

И раскрытый дневник на столе…

И  не думает девочка Таня,

Что прочтут его все на земле.

 

 

Русская мозаика

 

Накануне блокады прославленный мозаист Владимир Александрович Фролов получил заказ – изготовить для московского метро серию мозаичных панно. В холодной мастерской при свете керосиновой лампы старый мастер выполнил заказ, отправил панно в Москву по Дороге жизни и тихо скончался от голода.

 

Не прост заказ столичный,

Но мастер все равно

Из смальты мозаичной

Выкладывал панно.

 

Мороз его седины

Посеребрил, как дым.

Но дивные картины

Вставали перед ним.

 

Там хлеб крестьяне жали,

Сооружали кров.

Там рыбаки сгружали

Серебряный улов.

 

Из горнего там края,

Сияя в облаках,

Сходила мать святая

С младенцем на руках.

 

И чудилось, что с неба

Несут волхвы опять

Сто двадцать граммов хлеба,

Точней – сто двадцать пять.

 

Старик заказ Отчизны

Исполнил наяву,

И по Дороге жизни

Отправил груз в Москву.

 

А сам в рубахе бедной

Пошел путем своим –

Дорожкой заповедной

В святой Иерусалим.

 

 

Блокадная экскурсия

 

С началом войны бесценные картины Эрмитажа были эвакуированы на Урал. На стенах остались висеть только рамы. Весной 1942 года начальник охраны Павел Филиппович Губчевский провел для сибирских призывников, отправлявшихся на фронт, экскурсию по пустым залам Эрмитажа.

 

 

Укрыла на Урале стража,

Подальше от враждебных стран,

Сокровища из Эрмитажа –

Джорджоне, Рембрандт, Тициан.

 

Не стало ни полотен ценных,

Ни изваяний по углам.

Лишь рамы на музейных стенах

Раскинулись то тут, то там.

 

И вдруг солдаты строем важным

Вошли сюда – за взводом взвод.

Их вел по залам эрмитажным

Единственный экскурсовод.

 

Вставал у рамы опустелой:

«Вот – Тициан! Великий дар!

Взгляните: крест несет тяжелый

Христос – небесный комиссар».

 

Он воздавал хвалу Джорджоне:

«Представьте: юная Юдифь

Повергла фюрера на троне,

Мечом могучим поразив».

 

Он так живописал словами,

Что рембрандтовский Авраам

Как бы сникал перед глазами

И острый нож бросал к ногам.

 

И каждый из солдат недаром

Вскипал от ярости, сравнив

Себя с распятым комиссаром

Или с разведчицей Юдифь.

 

Ведь каждый был готов из мрака

Идти сквозь огненный буран,

Где поведут его в атаку

Джорджоне, Рембрандт, Тициан.

 

 

Ленинградская симфония

 

Зимой 1942 года дирижеру Карлу Ильичу Элиасбергу поручили исполнить Ленинградскую симфонию композитора Д.Д. Шостаковича, посвященную осажденному городу. Дирижер собирал музыкантов повсюду – от передовой до госпиталей и даже моргов. Премьера симфонии состоялась 9 августа 1942 года.

 

 

Симфония подобна чуду!

Ее сыграть – большая честь.

И дирижер собрал повсюду

Всех скрипачей – какие есть.

 

Трубач из роты пулеметной,

Хоть страшная метель мела,

Явился к сроку в зал холодный,

Где репетиция была.

 

Туда же валторнист роскошный,

Боец зенитного полка,

Спешил по наледи дорожной,

Поглядывая в облака.

 

На санках, будто на карете,

Доставили флейтиста в зал.

Альтист, лежавший в лазарете,

На костылях приковылял.

 

–  А где ударник молодецкий? –

Осведомился дирижер.

Ему ответили: –  В мертвецкой!

Там слушает небесный хор.

 

И, отыскав в мертвецкой тело,

– Воскресни! – дирижер шепнул.

И вдруг мертвец заиндевелой

Рукою тихо шевельнул…

 

А в день премьеры среди лета

Он так симфонию сыграл,

Словно с того вернувшись света,

Он смертью смерть опять попрал.

 

 

Публичная библиотека

 

В годы блокады читальный зал Публичной библиотеки находился в т.н. кабинете Фауста, похожем на средневековую монастырскую келью. Здесь хранились редкие книги, а посередине стояла статуя немецкого первопечатника Иоганна Гуттенберга. Однажды сюда  попал немецкий снаряд…

 

 

Из тьмы блокадной, бесконечной,

Не зная никаких преград,

Ворвался в зал библиотечный

Крупнокалиберный снаряд.

 

Немецкий канонир, наверно,

Не просто так сюда стрелял,

А по наводке дальномерной –

Туда, где тихий свет сиял.

 

Он круг старинных фолиантов

Разрушил бы в единый миг.

Ему был ад милее Дантов,

Чем райский сад ученых книг.

 

Как варвар, темен, злобен, меток,

Он просвещение отверг.

Ему был чужд далекий предок –

Первопечатник Гуттенберг.

 

Но тут – «Остановись, мгновенье!» –

Ученый секретарь сказал…

И вдруг снаряд, прервав движенье,

Болванкою свалился в зал.

 

Янтарная комната

 

Осенью 1941 года немцы, оккупировав Царское Село, похитили Янтарную комнату из Екатерининского дворца. Она предназначалась для музея мирового искусства, который задумал создать Гитлер. Временно ее разместили в Кенигсбергском замке. Во время штурма Кенигсберга советскими войсками Янтарная комната таинственным образом исчезла. Современные исследователи полагают, что она находится в США.

 

Гремя подковою железной,

Сверхчеловек вошел сюда

И обмер от красы чудесной,

Где слились пламень и вода.

 

Пред ним на зеркале паркета

Сиял янтарный кабинет,

Словно восьмое чудо света,

Которого прекрасней нет,

 

Сказал: «Не может варвар русский

Таким сокровищем владеть.

Едва ли высшее искусство

Ему дано уразуметь.

 

В музее всех народов мира,

Как наш великий вождь изрек,

Ему отыщется квартира,

Ему найдется уголок».

 

И вот восьмое чудо света,

Сокрытое под груз иной,

Доставил грузовик секретный

В тевтонский замок ледяной.

 

И с той поры над грузом ценным,

Как бы исчезнувшим навек,

В музее мира сокровенном

Трясется тот сверхчеловек.

 

А нам завещано отныне

Найти янтарный кабинет

И тайны отыскать иные

В пустыне отпылавших лет.

 

Блаженная Ксения Петербургская

 

Перед самой войной часовня Ксении Блаженной, что на Смоленском кладбище, была закрыта и разграблена. Однако в годы блокады к поруганной святыне непрерывным потоком шли изможденные люди, целовали холодный камень и оставляли записки с мольбой о спасении и победе над врагом.

 

Есть у Смоленки, тихой речки,

Блаженной Ксении приют.

Пылают восковые свечки

Огнем неугасимым тут.

 

А накануне тьмы блокадной

Был этот храм опустошен.

Но все ж струился свет лампадный

Из заколоченных окон.

 

Видать, там Ксения святая

Творила чудеса свои,

Отчаявшийся люд спасая

Великой силою любви.

 

И люди ей несли записки

Сквозь мрак блокадный без конца,

Моля спасти от смерти близких –

И мать, и сына, и отца.

 

Она записки их читала

И перечитывала вновь,

А после кротко отвечала,

Что смерти нет, а есть любовь.

 

И каждый, кто за жизнь сражался,

Кто слышал благостный ответ,

Воочию тот убеждался,

Что есть любовь, а смерти нет.

 

И потому теперь у речки,

Где Ксении святой приют,

Пылают восковые свечки

Огнем неугасимым тут.

 

 

 

Лукин Евгений Валентинович, 2024

Сертификат Поэзия.ру: серия 4108 № 184555 от 29.08.2024

Рекомендованное | 8 | 3 | 286 | 21.11.2024. 14:00:36

Произведение оценили (+): ["Наташа Корн", "Владимир Старшов", "Светлана Ефимова", "Нина Есипенко (Флейта Бутугычаг) °", "Барбара Полонская", "Кохан Мария", "Сергей Лисицын", "Александр Питиримов"]

Произведение оценили (-): []