Гимн Прозерпине (Ч.А.Суинберн) (Рекомендованное)

 

HYMN TO PROSERPINE.

(AFTER THE PROCLAMATION IN ROME OF THE CHRISTIAN FAITH)

Algernon Charles Swinburne

 

 

Vicisti, Galilæe.

 

I HAVE lived long enough, having seen one thing, that love hath an end;
Goddess and maiden and queen, be near me now and befriend.
Thou art more than the day or the morrow, the seasons that laugh or that weep;
For these give joy and sorrow; but thou, Proserpina, sleep.
Sweet is the treading of wine, and sweet the feet of the dove;
But a goodlier gift is thine than foam of the grapes or love.
Yea, is not even Apollo, with hair and harpstring of gold,
A bitter God to follow, a beautiful God to behold?
I am sick of singing: the bays burn deep and chafe: I am fain
To rest a little from praise and grievous pleasure and pain.
For the Gods we know not of, who give us our daily breath,
We know they are cruel as love or life, and lovely as death.
O Gods dethroned and deceased, cast forth, wiped out in a day!
From your wrath is the world released, redeemed from your chains, men say.
New Gods are crowned in the city; their flowers have broken your rods;
They are merciful, clothed with pity, the young compassionate Gods.
But for me their new device is barren, the days are bare;
Things long past over suffice, and men forgotten that were.
Time and the Gods are at strife; ye dwell in the midst thereof,
Draining a little life from the barren breasts of love.
I say to you, cease, take rest; yea, I say to you all, be at peace,
Till the bitter milk of her breast and the barren bosom shall cease.
Wilt thou yet take all, Galilean? but these thou shalt not take,
The laurel, the palms and the pæan, the breasts of the nymphs in the brake;
Breasts more soft than a dove’s, that tremble with tenderer breath;
And all the wings of the Loves, and all the joy before death;
All the feet of the hours that sound as a single lyre,
Dropped and deep in the flowers, with strings that flicker like fire.
More than these wilt thou give, things fairer than all these things?
Nay, for a little we live, and life hath mutable wings.
A little while and we die; shall life not thrive as it may?
For no man under the sky lives twice, outliving his day.
And grief is a grievous thing, and a man hath enough of his tears:
Why should he labour, and bring fresh grief to blacken his years?
Thou hast conquered, O pale Galilean; the world has grown grey from thy breath;
We have drunken of things Lethean, and fed on the fulness of death.
Laurel is green for a season, and love is sweet for a day;
But love grows bitter with treason, and laurel outlives not May.
Sleep, shall we sleep after all? for the world is not sweet in the end;
For the old faiths loosen and fall, the new years ruin and rend.
Fate is a sea without shore, and the soul is a rock that abides;
But her ears are vexed with the roar and her face with the foam of the tides.
O lips that the live blood faints in, the leavings of racks and rods!
O ghastly glories of saints, dead limbs of gibbeted Gods!
Though all men abase them before you in spirit, and all knees bend,
I kneel not neither adore you, but standing, look to the end.
All delicate days and pleasant, all spirits and sorrows are cast
Far out with the foam of the present that sweeps to the surf of the past:
Where beyond the extreme sea-wall, and between the remote sea-gates,
Waste water washes, and tall ships founder, and deep death waits:
Where, mighty with deepening sides, clad about with the seas as with wings,
And impelled of invisible tides, and fulfilled of unspeakable things,
White-eyed and poisonous-finned, shark-toothed and serpentine-curled,
Rolls, under the whitening wind of the future, the wave of the world.
The depths stand naked in sunder behind it, the storms flee away;
In the hollow before it the thunder is taken and snared as a prey;
In its sides is the north-wind bound; and its salt is of all men’s tears;
With light of ruin, and sound of changes, and pulse of years:
With travail of day after day, and with trouble of hour upon hour;
And bitter as blood is the spray; and the crests are as fangs that devour:
And its vapour and storm of its steam as the sighing of spirits to be;
And its noise as the noise in a dream; and its depth as the roots of the sea:
And the height of its heads as the height of the utmost stars of the air:
And the ends of the earth at the might thereof tremble, and time is made bare.
Will ye bridle the deep sea with reins, will ye chasten the high sea with rods?
Will ye take her to chain her with chains, who is older than all ye Gods?
All ye as a wind shall go by, as a fire shall ye pass and be past;
Ye are Gods, and behold, ye shall die, and the waves be upon you at last.
In the darkness of time, in the deeps of the years, in the changes of things,
Ye shall sleep as a slain man sleeps, and the world shall forget you for kings.
Though the feet of thine high priests tread where thy lords and our forefathers trod,
Though these that were Gods are dead, and thou being dead art a God,
Though before thee the throned Cytherean be fallen, and hidden her head,
Yet thy kingdom shall pass, Galilean, thy dead shall go down to thee dead.
Of the maiden thy mother men sing as a goddess with grace clad around;
Thou art throned where another was king; where another was queen she is crowned.
Yea, once we had sight of another: but now she is queen, say these.
Not as thine, not as thine was our mother, a blossom of flowering seas,
Clothed round with the world’s desire as with raiment, and fair as the foam,
And fleeter than kindled fire, and a goddess, and mother of Rome.
For thine came pale and a maiden, and sister to sorrow; but ours,
Her deep hair heavily laden with odour and colour of flowers,
White rose of the rose-white water, a silver splendour, a flame,
Bent down unto us that besought her, and earth grew sweet with her name.
For thine came weeping, a slave among slaves, and rejected; but she
Came flushed from the full-flushed wave, and imperial, her foot on the sea.
And the wonderful waters knew her, the winds and the viewless ways,
And the roses grew rosier, and bluer the sea-blue stream of the bays.
Ye are fallen, our lords, by what token? we wist that ye should not fall.
Ye were all so fair that are broken; and one more fair than ye all.
But I turn to her still, having seen she shall surely abide in the end;
Goddess and maiden and queen, be near me now and befriend.
O daughter of earth, of my mother, her crown and blossom of birth,
I am also, I also, thy brother; I go as I came unto earth.
In the night where thine eyes are as moons are in heaven, the night where thou art,
Where the silence is more than all tunes, where sleep overflows from the heart,
Where the poppies are sweet as the rose in our world, and the red rose is white,
And the wind falls faint as it blows with the fume of the flowers of the night,
And the murmur of spirits that sleep in the shadow of Gods from afar
Grows dim in thine ears and deep as the deep dim soul of a star,
In the sweet low light of thy face, under heavens untrod by the sun,
Let my soul with their souls find place, and forget what is done and undone.
Thou art more than the Gods who number the days of our temporal breath;
For these give labour and slumber; but thou, Proserpina, death.
Therefore now at thy feet I abide for a season in silence. I know
I shall die as my fathers died, and sleep as they sleep; even so.
For the glass of the years is brittle wherein we gaze for a span;
A little soul for a little bears up this corpse which is man.1
So long I endure, no longer; and laugh not again, neither weep.
For there is no God found stronger than death; and death is a sleep.

 

 Гимн Прозерпине

(после провозглашения в Риме христианства)

Альджернон Чарльз Суинберн.

Ты победил, Галилеянин.

Всё ведомо, моим сединам,

                        любовь - не век, но всех верней -

Богиня, Дева, Прозерпина,*

                      дружи со мною, будь моей!

Тебе подвластны день и ночь,

                      и время слёз, и время смеха,

И скорбь – веселья злая дочь, 

                      и вечный сон – твоя утеха.

Как сладок сок, вино родя́щий,

                      как сла́дки сердцу соловьи;

Дары Аида много слаще

                      вина младого и любви.

 

Твой статус бога, Аполлон,

                      увы, бесславно канул в Лету, 

В забвенье твой Дельфийский трон,**

                      молитвой ныне не воспетый.

Воздав богам хвалы во славу,

                      устал, но понял жизни суть,

А потому, имею право

                      от восхвалений отдохнуть.

Нам боги дали плоть и кровь,

                      они же путь земной нам чертят,

Они жестоки, как любовь,

                      они добры, подобно смерти.

Но вот - повержены все боги,

                      запретный плод доступен стал;

Мир без цепей, законов строгих

                      взахлёб свободой задышал.

А новый Бог - живёт  в сердцах,

                      венцом терновым коронован,

Любовью побеждая страх,

                      и боли утоляя словом.

Но новые догматы жизни

                      пророчат новой жизни крах,

Толпа беспамятна, капризна,

                      забыла, что такое страх.

В бореньях Неба и Земли,

                      пока богам перечит время,

С бесплодием в грудях Любви

                      так нестерпимо жизни бремя!

Уймитесь, глас меча не годен

                      для гимнов. Роза не родит,

Пока бутон Любви бесплоден,

                    а молоко в сосцах горчит.

Галилеянин сверг богов,

                    всех победил, но сердцу милых 

Триумфа ла́вровых венков,

                    наяд и нимф отнять не в силах.

Окрасит нимфа нежной нотой

                    последний стон, и кисти рук

Чуть вздрогнут, как крыла Эрота,

                    в агонии предсмертных мук.

Звенят Небесные часы

                  струною одинокой лиры,

Сгорает жизнь, как блеск грозы,

                  в руке всесильного факира.

 

Что посулишь, сжигатель жизни?

                   Иную жизнь на Небесах?

Не будет жизни. Будет тризна. 

                  А после тризны - тлен и прах.

Так увядает вешний цвет,

                  отцвёл и то́тчас погибает,

И как ни освежай букет,

                  чудес на свете не бывает.

А скорбь – мучительная штука,

                  не захлебнуться бы в слезах;

За что же нам такая мука -

                  копить в себе Господень Страх?

Отравленный, поблекший мир

                  ты подчинил, Галилеянин,***

Мы осушаем твой потир,

                  водою мёртвой Леты пья́ны.****

 

Любовь - медовое мгновенье,

                  лавр зеленеет лишь весной;

Любовь загублена изменой,

                  погибель лавра - летний зной.

Мы все уснём, резон таков,

                  на склоне дней тела́ и души  

Низвергнет старость вглубь веков,

                  руины лет на нас обрушив.

Душа – гранит, скала, твердыня                 

                  в безбрежье вздыбленной судьбы,

Несокрушимый риф в пучине

                  прибоя яростной волны.

О, ран рубцы, следы оков, 

                  о, обескровленные лики 

На дыбу вздёрнутых богов,    

                  святых почивших базилики…

Толпа согбенна пред Тобою,

                  но я колен не преклоню;

Приму времён крушенье стоя,

                  крестом себя не осеню.

 

Все радости счастливых дней,

                  жестоко, варварски убиты

И брошены на дно морей,

                  исчезли, канули, забыты.

Там, где стеною воды встали,

                  у врат морских в седой дали́

Голодная стихия валит

                  и пожирает корабли.

Там бездна в жуткой глубине,

                  кружением могучим ткана,

Полна, кишащими на дне,

                  химерами вод океана.

Они нам ядом и клыками

                  грозят и хладным блеском глаз,

Укрыты белыми ветрами;

                  и воды, мрачно расступясь,

Все тайны бездны обнажат,

                  разделят мир на «до» и «после»;

И штормы в прошлом отгремят,

                  а гром грядущего нам послан.

 

Там ветер севера студёный,

                 там воды солоны от слёз,

Палимый зноем куст терновый

                в руинах времени пророс.

В трудах не молкнет бой часов,

                как жернова дробящих время,

И брызги горькие, как кровь,

                Взлетают ввысь в патлатой пене.

Волна глумится с ветром споря, 

                не умолкает грома зов,

Глубины - это сущность моря,

                а эхо шторма - сущность снов.

 

В час славы свет высоких звезд

                в бурливых водах отразится,

Звезда-богиня в полный рост

                Взойдет. И Время обнажится.

Кто в силах обуздать пучину?

                стихию плетью наказать?

Кому, каким богам по чину

                богиню в цепи заковать?

Все боги, смертны, как огонь,

                как над волною стихший ветер,

Лишь Прозерпина - вне времён,

                превыше всех богов на свете!

 

О боги, в жарком лет горниле,

                во тьме веков, в пылу страстей,

Не вспомнит мир о вашей силе,

                не помянёт вас как Царей!

Галилеянин, пусть тропой

               Твоей шагает сонм пророков,

Пусть боги попраны Тобой,

                пусть Ты, мертвец, объявлен Богом!

Пусть пал престол Кифериянки,*****

                Её Ты свергнул – с глаз долой,

Но Ты прейдешь, Галилеянин,

                и мертвые Твои - с Тобой!

 

Чтоб возвеличить Деву-мать******

                о ней сложили небылицы;

На троне до́лжно восседать

                другим - и Богу, и Царице.

Не ту мы видели Царицей,

              не в той мы признавали Мать;

Румяна наша, смуглолица,

              цветку роскошному подстать;

Тонка, как нимфа и легка,

              в тунике пенной вожделенья,

Хранительница очага,

              Богиня, Мать, венец творенья.

 

Твоя же Дева Пресвятая,

              сестра всех горестей и бед,

Пришла в слезах, любви не зная,

              дав непорочности обет;

В толпе отверженных рабов,

              небесной Славы не снискала;

А наша в дар несла Любовь

              и твёрдой Властью обладала.

К нам снизошла, безмолвно павшим

              к её божественным стопам,

Даруя сладость набегавшим

              лазурных волн крутым вала́м.

И ей внимал цветущий мир -

              ветра и гребни волн игривых,

Цветов румянец и порфир,

              и синева морских разливов.

 

Не нужно нам иного бога,

               взамен казнённых без вины,

Один прекраснее другого -

              но все они истреблены.

Одна главы́ не преклонила,

              и вновь моя молитва к ней:

Богиня, Дева, Прозерпина,

              дружи со мною, будь моей!

Аидом факел твой зажжен -

              цветок в венец земли вплетённый,

А я твой брат, землёй рождён,

               и в ней хочу быть погребенным.

Вблизи тебя, где гимн природе

              рождают  ночь и тишина,

Они мощнее всех мелодий,

              в сердцах, почивших в лоне сна,

Там  роза алая – бледна́,

              а маки сла́дки, словно розы,

Там - тишь над полем, и луга

              не знают, как грохочут грозы.

Там ропот ду́хов тих, невнятен,

              как в поле шелест мёртвых трав,

Там тускло светит на закате,

              звезда, тепло и свет отдав.

И бледен твой печальный лик

              под небом, солнца не видавшем,

Где я душой к тебе приник               

              от тяжких дел земных уставший.

 

Твоё могущество превыше

               богов, земной кроивших срок,

В их власти то, что Жизнью дышит,               

              дыханье Смерти – твой порог.

К стопам божественным твоим,

              припав под сводами беседки,

Усну в круженье лет и зим,

               и Смерть приму, подобно предкам.

В зерцале лет за тьмы пределом -

              виденья, мифы, миражи:

Душа, беременная телом,

              расстаться с телом не спешит.

Кто в суете сей круговерти

              укажет Жизни рубикон?

Кто из богов сильнее Смерти?

              Ты! Прозерпина - вечный сон!        

 

 

Примечания:

 

*Прозерпина (Персефона) – в греко-римской мифологии богиня подземного

царства мертвых (Аида), дочь Юпитера и Цереры. У римлян она представлена

в двух ипостасях – Прозерпины – повелительницы Аида, управляющей душами

умерших, проводницей их по царству мертвых, и Коры – Девушки, которой

поклонялись, как воплощению плодородия, весеннему расцвету природы.

Будучи похищенной Гадесом – повелителем подземного царства – но возвращенная

им по настоянию верховных богов на землю, она вынуждена была проводить

полгода на земле, а вторую половину в царстве мертвых. В связи с этим её уход

в Аид связывали наступлением зимы, а возвращение с весенним возрождением

и расцветом жизни. Отсюда – обращение автора к ней, одновременно,

«Богиня-Дева-Царица».

 

** Храм Аполлона в Дельфах, являлся резиденцией Пифии, оракула Аполлона.

Построен в 320 году до н.э. и просуществовал до 390-х годов н.э. пока не был

разрушен Феодосием I Великим, который  нанес решающий удар язычеству:

он издал закон, по которому всякого рода служение языческим богам

признавалось преступлением.

 

*** Галилея – область на севере Израиля. Иисус Христос, хотя и

явился на свет в Вифлееме, но долгое время жил в Назарете, городе на севере

Галилеи. Поэтому иудеи величали его Назаретянином либо Галилеянином.

 

****Лета – источник и одна из пяти рек ( Стикс, Ахерон, Кокитос, Флегетон) в

подземном царстве Аида, река забвения. По преданию, прибывая в Аид, умершие

пили из этой реки и получали забвение прошлого.

 

*****Кифериянка – Кифера – остров в Эгейском море к югу от Пелопонеса. Он

считается одним из главных культовых центров богини любви и красоты

Афродиты (Венеры). Отсюда происходит один из её эпитетов – Киферийская.

Венера – мать Энея, по преданию основателя Рима, и почиталась римлянами,

как праматерь римского народа.

 

******Дева-мать – имеется ввиду Мария, Богородица, мать Иисуса.

Трояновский Игорь Дмитриевич, поэтический перевод, 2024

Сертификат Поэзия.ру: серия 64 № 183732 от 12.07.2024

Рекомендованное | 2 | 0 | 195 | 17.11.2024. 19:16:45

Произведение оценили (+): ["Ирина Бараль", "Владимир Корман"]

Произведение оценили (-): []