Очень личный топ поэтических книг в День поэзии

Во Всемирный день поэзии думаю признаться в страшном: я обожаю поэзию и сама пишу стихи. Ужас! Кошмар! Но нужно как-то жить дальше. Для этого (и для закрытия некоторых гештальтов) мы с вами сегодня разберем одну из моих любимых книжных полок. На ней – стопочка поэтических книг, которые уже прочитаны или даже зачитаны, любимы нежной любовью и переезжают с квартиры на квартиру (потому что расставаться с ними невозможно). Любимая поэзия и любимые издания любимых поэтов. Тот плодородный пласт черноземчика, на котором взращен литературный вкус и поэтический стиль. Наверное.

Как мне кажется, в поэзии не обязательно должны быть только эмоции и чувства, но обязательно должен быть смысл, музыка и какой-нибудь изыск, утонченность, игра. Чтобы не просто и легко прочитать, пропеть и восхититься, но и прочитать второй раз и восхититься снова, уже остроумностью приема, техники, стиля, умозаключения или фантазии. Я называю такие стихи - поэзией темной воды. Ты смотришь в непрозрачную воду и можешь только гадать, какие там притаились чудища. (И они там точно есть!)

За этой книгой пришлось в свое время побегать, точнее – долго выискивать ее на всевозможных книжных площадках, в том числе онлайн-букинистах. А нашла в итоге на озоне за две с лишним тысячи рублей. О покупке (даже такой дорогой) не жалею. Книга достойная, хотя подбор стихотворений и осуществлялся несколько предвзято (кто теперь знает, сколько поздних стихотворений Плат безвозвратно утрачено, благодаря «редактуре» Хьюза). Тем не менее – до сих пор книга «Собрание стихотворений» – наиболее полное из доступных нам собрание стихов Сильвии Плат. Потрясающе умная, сильная и талантливая женщина с многочисленными психическими травмами и длительной депрессией, которую в молодости она пыталась лечить по тогдашней медицинской моде электрошоком. Свой роман об этом опыте «Под стеклянным колпаком» Плат опубликовала в 1963 году под псевдонимом в Лондоне, где всего через пару месяцев совершила последнюю удачную попытку самоубийства. Странно, что известна она прежде всего, как писательница и авторка этого потрясающе искреннего романа. Хотя стихов у Плат много больше, и прежде всего поэзией сама Плат бредила и жила с самого детства. Поэт боли и страданий, надежд и стремлений к возрождению.

Вторая любимая поэтесса – Эмили Дикинсон. Конечно, странно, что в любимчиках сугубо англоязычные поэты-женщины (меня часто этим попрекают). Но они настолько точно и глубоко передают мои собственные мысли и ощущения от жизни в мужском мире, что становится не важно – из какой страны эти чудные великолепные женщины. Опыт все равно один. Игнорирующие или жестокие, агрессивные отцы, братья, мужья, сыновья... И все время – ограничения и боль, вечные страхи и несвобода. Девятнадцатый век, середина двадцатого и двадцать первый. И ничего по сути не изменилось. Эмили Дикинсон воспевала боль и несвободу во всем блеске и сиянии. Эта точность формулировок, верность попаданий выводила меня из равновесия, когда я брала в руки свою «Избранницу в белом», не лучшее и не самое полное издание, но самое показательное. В этой книге старались смягчить бунтарской дух поэтессы, которую и так глушил век и окружающие, но получилось плохо. Как не сыграть смерть, не подделать агонию, так не уйти от неизбывной необратимой боли, когда и стихи пишутся через боль, в ее предчувствии, в краткие моменты отдыха. Как сходятся исследователи жизни и творчества Дикинсон, она скорее всего большую часть жизни страдала хроническим заболеванием почек. И от него же умерла.

Рильке люблю не только потому, что его принято любить, но больше за чувственную эмпатичность и при этом твердую руку и острый ум. Читать его стихи, даже в переводах, наслаждение. Именно потому что приходится напрягаться. А я люблю напрягаться, когда слушаю музыку или читаю стихи. Это в прозе мой вкус не настолько изыскан (скорее – наоборот). Рильке великолепен, когда хочется необычных метафор и тонкой подспудной мысли. В приведенном ниже отрывке легко подается мысль: нас объединяет все то, что нас касается. Удар смычка о струны, объединяет их ради музыки. Цель и смысл единения в руках того, кто орудует смычком? И зависит от инструмента?

Ну, ведь хороша английская и западноевропейская поэзия в советских переводах! Поэтому за старыми изданиями иногда охотишься с неистовым азартом. Бернса я люблю как собирателя и автора английских баллад, как чудесного песенника. В общем и целом это был первый английский поэт, не гнушавшийся собственного народа. Первый и, может быть, до сих пор единственный. И если вы любите этнику, что-то живое настоящее, что-то изначальное и правильное, пусть наивное и простое, если вы не поджимаете презрительно губы от любой «попсы», вам сюда. Кто-то во вступительной статье к его очередному сборнику сравнил Бернса с символом Шотландии чертополохом: он такой же яркий, колючий, дикий, простой и доступный. И стихи его – приземленные, презабавные, простые, но вечные. Попробуй избавься от чертополоха на своем огороде раз и навсегда!

Помните «О, капитан, мой капитан!» из «Общества мертвых поэтов»? Да, это Уолт Уитмен. Этот поэт был настолько крут, что перевернул всю англоязычную литературу с ног на голову, посшибал всех своим лиричным нарративом, при жизни вошел в школьную американскую программу и воздвиг нерушимый памятник самому себе в «Листьях травы», лучшей книге двадцатого века (я буду настаивать на этом до конца своих дней). Если вы когда-либо хотели знать, как выглядит насыщенный сочный стоящий верлибр, вам сюда. Но предупреждаю: здесь много чувства, много мысли. И – восклицания! И - вопросы? Можно сказать, что этот детский, полный восторгов и удивления, чистый свежий взгляд на мир, после прочтения "Листьев травы" стал казаться мне обязательным условием поэтического таланта. Если не можешь искренне громко радоваться красоте мира, если боишься задавать вопросы о его сложности, какой глубины в итоге будет твой стих?

Йейтс, кстати говоря, тоже любил баллады, но несколько иного рода, не наивные песенки о любви пастуха к пастушке интересовали его, а кельтские легенды и мифы, их глубокий смысл, влияние и значение. В его стихах мозг ученого сопрягается с сердцем любопытного бесшабашного ребенка, и получается хорошо. После увлечения фольклором Йейтс довольно быстро пересел на другого конька – мистицизм. И так хорошо его объездил, что в двадцатые годы двадцатого века получил нобелевскую премию по литературе. Может быть, потому что не чурался и социального аспекта, и простое английское словечко нет и нет да вставлял в стихи. Йейтс, если хотите, это Бернс двадцатого века на максималках. Он переродился, возгорелся праведным гневом и стал жестче. Люблю такое. От оккультизма к историософии. От песенок к балладам. И обратно.

Со своих первых личных денег, выигранных на художественном конкурсе еще в школе, сразу купила собрание комедий и трагедий Шекспира, а на оставшиеся – сонеты. И мне повезло – это оказалось издание-билингва на двух языках. Хорошее подспорье для человека, изучающего английский, интересующегося переводами. А Шекспира, как вы понимаете, переводили очень многие, в том числе и поэты серебряного века (я их тогда просто обожала). Три в одном. Попробуй сейчас найди такую чудесную книжку. К тому же шекспировская поэзия – как пушкинская... основа основ. Пусть тебе и не всегда нравится, о чем он пишет, но нужно знать, как это написано. На удивление – любви посвящены не все 154 сонета Шекспира. Ему, как и всякому автору, было знакомо неприятие людей из зависти и от скуки. И пусть любовным излияниям поэта, умершего черт знает сколько лет назад, можно в какой-то степени не доверять. Но его праведный гнев льется на читателя водопадом. И оставляет под весом всех этих вод в самом двусмысленном состоянии. И страшно и прекрасно.

«Цветы зла» – моя университетская любовь. Спасибо филологическому образованию и замечательным преподавателям зарубежной литературы! Эта книга привела меня в мир иной красоты. В те же годы у меня появился первый зеркальный фотоаппарат – ходила по улицам и фотографировала бомжей, сгоревшие дома и всякую дохлятину. Может быть, звучит и мерзко. Но я не вижу причин не видеть прелести и в таких вещах. А она есть. И, в конце концов, мы ведь все умрем, не так ли?

Даже не думайте, что я помешана на заграничной поэзии, и только в ней вижу красоту, глубину и значимость! Нет-нет! Закончу свой обзор сладенького двумя зачитанными книгами любимых русских поэтов двадцатого века. Здесь не все, что нравится. В школьные годы, к примеру, обожала Пастернака, Сологуба и Волошина (хотя у них мало удачного, как теперь мне кажется). Но в студенческой среде в начале 2000-х у нас было разделение: официально мы все читали Бодлера и Рембо, писаясь от восторга, а неофициально писались от восторга мы при чтении Бориса Рыжего и Александра Башлачева (да, я считаю СашБаша поэтом), слушали «Гражданскую оборону» и Веню Д'ркина. И не могу сказать, какая часть мне импонирует больше. Черт, это было так близко и так понятно. Эти дворы, районы, этот надлом, эта боль, этот переход по мосту эпох. С тех пор Борис Рыжий – в моем сердечке. Вот эти строчки всегда со мной: «Если Бог и дарил мне взгляд сквозь луну, то как надзиратель – сквозь пуп глазка». Ощущение, что прекрасно известно всем детям девяностых.

С этим поэтом познакомил муж. Его искреннее увлечение передалось и мне, потому что сами стихи безусловно прекрасны. Георгий Иванов – не только уникальный русский поэт, но и замечательный мемуарист, а это учитывая, что он был другом Гумилева и входил в его ближайшую свиту, а так же в свое время стал частью «парижской ноты», довольно интересно. Но люблю его не за это. Георгий Иванов не самый известный и не самый яркий поэт своего времени, тем не менее вполне своему времени соответствует, опять же – неярко, просто и естественно. Как и все его тексты, которые легки и почти наивны, но всегда интересны. Акмеистика – это умствование и упражнение. Поэты тогда пыжились быть искренними и старались выглядеть простыми, понятными и доступными, но частенько впадали в актерствование и позу. Георгий Иванов – это Вертинский, который не скрывает своего ума, но при этом и не выпячивает его.

Возможно, этот топ говорит больше обо мне, чем об участниках топа. Как бывает при разговоре о любых фаворитах. Тем не менее ничто не отменит того факта, что эти книги говорят со мной. И не только о поэзии. Скорее – о боли и преодолении или принятии этой боли, об всех ступенях смерти и самой смерти, о жизни, радостной и полнокровной, пугающей и беспросветной. Сильвия Плат говорит «Умирание – это мое призвание», а Борис Рыжий продолжает «Мы прочней и нежней, чем гранит». Этот текстовый контекст наполняет почти до краев. Но всегда остается место для чего-то еще. Всегда. С Днем поэзии вас всех!