«О вещах простых». Возвращаясь к декабрьскому обзору

Редакционный обзор Рекомендованного за декабрь впечатлил и порадовал, за что я благодарю авторов всех рецензий, включенных в этот обзор: Любовь Березкину, Ирину Бараль, Вячеслава Маринина, Регину Соболеву, Александра Шведова и приглашённого обозревателя Сергея Арутюнова. Обширный предпраздничный топ запомнится ещё и тем, что многое из него войдет в Избранное: что-то уже вошло, но мы рассматриваем ещё несколько публикаций, достойных самой высокой оценки и в т.ч. включения в будущие сборники издательства Поэзия.ру. Признаться, не вижу какой-то насущной необходимости в дополнении к уже написанным коллегами рецензиям, но несколько обобщений, без претензии на углубленной анализ топовых публикаций и широкий их охват, я всё же попробую предложить вниманию наших читателей.

Кажется, на нашем декабрьском стихотворчестве зима отыгралась сполна: здесь и ожидание приближающегося Рождества, и «зимняя рефлексия», и превалирующая над всеми темами — тема возвращения лирического героя. Возвращения домой, возвращения на родину (или Родину), возвращения из философских жизненных перипетий на круги своя, возвращения Моисея... Давно уже невозможно представить себе Нового года без самого «новогоднего» города России — Петербурга. Питер — во многом благодаря кинематографу — стал одним из символов Нового года, и тема Питера прозвучала в декабрьском топе в нескольких ярких соло, сыгранных в унисон.

Мне повезло: стихотворение Константина Вихляева «Сеет с неба...» мне довелось услышать совсем недавно в авторском исполнении. Вихляев — поющий поэт, бард, но песни и стихи категорически разделяет, и «Сеет с неба…» — в авторском представлении — именно стихотворение, не песня, хотя, как мне кажется, и песня получилась бы хорошая, благодаря безукоризненной музыкальности звучания поэзии Константина. Петербург — его родина, куда недавно он вернулся из растянувшегося на десятилетия «отпуска» в Ялте. «Сеет с неба…» — виртуозное в смысле поэтической техники и музыкально-лирическое по сути — признание в любви автора к родному городу, «новогодней столице» страны:

 

Пух безмолвен и на вкус немного солон,

А толпа и говорлива, и густа.

Экскурсантами облепленными полон

Тротуар гостеприимного моста.

 

Под перилами - Фонтанка в манной каше,

Надо мною взвились кони на дыбы.

Я влюбляюсь, как рязановский Лукашин,

И хмелею от иронии судьбы.

 

Хмельной новогодний рязановский персонаж в декабрьском топе появляется не единожды: «Я на полу, как видишь, в Ленинграде, // Как Женечка Лукашин, подшофе» — и этого «Лукашина» я, кажется мне, «стащил» именно у Вихляева, а не у Рязанова, поскольку, повторюсь, слышал стихотворение Константина не так давно, и, видимо, милый наш киногерой как-то в моё подсознание пробрался. И вот мой «Лукашин», благодаря радению редакторов, в Избранном, а вихляевский — нет. Справедливость, в конечном счете, должна восторжествовать.

«Питер» Сергея Буртяка, написанный в тех же локусах, что и «Сеет с неба…» Константина Вихляева — т.е. не где-то в умозрительном Петербурге, а на самом что ни на есть Невском проспекте, не по-новогоднему грустен: герой… или нет — какая-то часть героя, его «клон», оставаясь «ожившей в гостях душой» в Петербурге, покидает город, уезжая (или правильнее сказать — «возвращаясь», следуя лейтмотиву нашего топа) в «свою Москву». О «Питере» Буртяка когда-нибудь будет написано много — похоже, что это одно из лучших стихотворений о Петербурге. Петербургские локусы (небольшого пространства, сосредоточенного, в основном, вокруг площади Восстания — Московского вокзала) образуют такую небывалую текстовую плотность, что одно их перечисление заняло бы здесь целый абзац. Не согрешу против истины, назвав «Питер» Буртяка современным продолжением (и уж некуда современней: «экспресс звёздно-ночной, выкрашенный в тёмно-синюю карту небес» — совсем новый поезд, пущенный в 2023 году) классического литературного «петербургского текста». Надо ли говорить, куда из Петербурга собирается вернуться мой собственный лиргерой, когда у его «паскудства» «заклинит ход, отвалятся шкивы»? Конечно, в «свою Москву»! Уж хотите — ругайте меня за чрезмерную автоцитатность, хотите — нет, но я до глубины тронут такой случайной созвучностью своего текста с лучшими — избранными! — стихотворениями Поэзии.ру образца декабря 2023.

К теме возвращения (на сей раз умозрительного) на Родину обращается и Любовь Берёзкина в «Говорить о вещах простых». «Сегодня у нас Николаус: // дождь, ветер, деревья... черным-черно...». День Святого Николауса (Nikolaustag) отмечают 6 декабря (стихотворение опубликовано 7-го) — это такой традиционный праздник в Германии. И здесь, на фоне зарубежной «чёрной», «марципановой», «с примесью артхаусного кино», зимы, со всеми её «проходными» персонажами-«покемонами» — Бертиком и Хильдой — возникают в сознании лирической героини Старая Русса, Псков (или же старо-русский Псков), снег, звенящий на морозе мост, холодный паркет — и снова напрашивается это лукашинское: «а я на полу (sic!) в Ленинграде» И вот именно там, в том звенящем старо-русском заснежье (с неизменным псковским ударением на «за»), а не в артхаусной черноте, будет говорить лиргероиня, стоящая босиком на холодном паркете с чашкой горячего чая в руках — великолепный лирический образ! — о самых «простых» на свете вещах — уж куда «проще»: о «смерти, любви и свете». Лови, читатель, изумительную философско-поэтическую коду! «Избранное» по праву.

К слову, о Пскове (ей-богу, кто о чём, а кто-то вечно о бане). Позавчера, на выступлении в Пскове читая «Танго в Париже», я ляпнул в финале: «По снегу — двину в сторону… Псковы!» (вообще-то в оригинале было — «в сторону Москвы»; Пскова — это местный гидроним, название притока реки Великой). И вот пока я пытался что-либо сообразить, раздались аплодисменты, и кто-то выкрикнул: «Браво!» — зашла псковичам такая кода. «Псковский текст» (без общепринятых «средневековых» штампов) встречается гораздо реже, нежели «петербургский». Попробую, Любовь Андреевна, как-нибудь, с оказией, донести до псковской читающей публики Ваши «Простые вещи». И лучше всего было бы сделать это в формате книги — сборника очередного «Избранного», например (дай-то Бог запустить печатную машинку).

Зима… Бертики, Хильды… катки и конькобежцы, готические шпили, далекие деревни… охотники на снегу… взгляд с высоты птичьего полёта… брейгелевская такая зима. Рассматривая «Охотников на снегу» — картину Питера Брейгеля Старшего — Михаил Кукин устремляется взглядом за границу её рамы. Для автора «Зимы» такие «путешествия» в символический мир Брейгеля привычны: Кукин — искусствовед, брейгелевед, на чьих лекциях по Брейгелю мне доводилось бывать. Исчерпывающий обзор Любови Берёзкиной дополню лишь одним комментарием — к образу «пьяных солдат», которых на рассматриваемой картине, кажется, нет. И читатель, наверное, может задаться, в некотором недоумении, вопросом: откуда появились солдаты, ведь Голландия во времена Брейгеля ни с кем не воевала? Кукин предлагает читателю-зрителю именно «взгляд с высоты птичьего полёта», и это не просто та «точка зрения», с которой художник, встав на вершине холма, обозревает пейзаж. Это и точка зрения брейгелеведа, полагающего, и небезосновательно, что для Питера Брейгеля Старшего характерно «политическое» мировоззрение, замешанное на конфликте взаимоотношений Священной Римской империи — католиков Габсбургов с Северными землями — нидерландскими протестантами. Да-да, вот в чём Кукин прав абсолютно — это в том, что Брейгель — «политик». Сюжеты (мифы, притчи), изображенные им, могут носить библейские или даже античные мотивы — Возрождению вообще было свойственно и то, и другое — но у Брейгеля всё (ну, может, не всё — я просто не всё у него знаю) так или иначе имеет отношение к современности — его современности. Бесчинства и казни, чиненные герцогом Альбой и его солдатами в Нидерландах, отражены Брейгелем и в «Несении креста», и — особенно — в «Избиении младенцев», вот откуда у Кукина эти «пьяные солдаты». Стихотворение настолько глубоко по мысли, оригинально и изящно по форме и безупречно технически, что стоит, без сомнения, «Избранного».

И ещё о теме возвращения.

Герой Олега Духовного (стихотворение «Гамаюн» написано от первого лица) возвращается к самым истокам человеческой памяти, где живы мама и бабушка ещё не родившегося внука, где

Уже ничего не будет

кроме этих стен,

кроме странной этой земли…

И это не возвращение из будущего в прошлое, нет — это умозрительное возвращение к самому центру человеческой Вселенной, в момент самого её зарождения — за секунду до Большого взрыва, с которого всё началось (и с которым всё кончится). И написано это так поэтически просто и так одухотворен бабушкин образ — взошедшими (или ещё не взошедшими) семенами на подоконнике — что вспомнилось мне лицо моей бабушки, и хочется мне взять ее за руку, и вот уже мы встречаемся взглядом, но она в это время… всё это время…

…всё время из будущего высматривает меня.

«Гамаюн» Олега Духовного — жду этот текст в «Избранном» — перекликается с «Холодами» Алёны Рычковой-Закаблуковской. Вы заметили, как, при всей полифоничности, диалогичен наш декабрьский топ? «Всё в жизни диалог», — писал где-то Бахтин. И уточнял: «т.е. диалогическая противоположность». И говорим-то мы, на первый взгляд, каждый о своём, о своих каких-то «простых вещах», но в речи нашей, поэтической, каким-то непостижимым образом появляется этот метадиалогизм, приоткрывающий для вдумчивого читателя нашу общую вовлеченность в совершенно определенную поэтическую среду, сложившуюся за годы нашего сосуществования, сопричастности друг другу на Поэзии.ру.