С. Ефимова. Фрагмент из воспоминаний Л.Ф. Мельниковой, 90-летней жительницы Тавды

ЖИЛИ БЕДНО, НО ВЕРИЛИ В СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

(история одной судьбы на фоне истории страны)

 

 

Уважаемые читатели, имя Людмилы Федоровны Мельниковой вам незнакомо, но отрывок из интервью с ней может быть интересен воспоминаниями очевидца  далёких 1920-1950-х годов. Дата записи – январь 2014 г. 

 

        Накануне  новогодних праздников в редакцию «Тавдинской недели» пришло письмо-поздравление от Л.Ф. Мельниковой. Узнав из него, что в 2014 году Людмиле Федоровне исполняется 90 лет, мы представили долгую, полную интересных событий жизнь  этой женщины и решили попросить её поделиться  с читателями нашей газеты своими воспоминаниями.

- Судьба моя не очень благополучная.  Я  родилась в 1924 году в Перми, отец –  простой рабочий, мама всю жизнь не работала, воспитывала восемь человек  детей.  Про коллективизацию мы  ничего не знаем, потому что жили в  центре  большого города,  у сестры. Когда отец умер, мне  едва исполнилось  двенадцать лет. Школу я тоже пермскую закончила. Училась, примерной пионеркой была.  Откровенно говоря, жили мы  худо-бедно, очень бедно, но о том времени, о том строе плохого я ничего не скажу, потому что если бы не те люди, что тогда у власти стояли, меня бы и в живых сейчас  не было.

    Перед войной я простудилась, заболела, –  признали туберкулёз  желёз, стали лечить. Лечение  отличное, хорошие врачи, но я девчонка была отчаянная, мне надо вылечиться было побыстрее,  взяла да письмо махнула в Москву, в Кремль. Причем  Сталину  писать не стала, потому что мы знали, – он работает до 5 часов утра, слишком занят и ему без меня дел хватает.  Тогда, перед войной – в 1939 году –  я написала  письмо Молотову: Вячеслав Михайлович, так-то и так-то, девчонка такая вот живет, как говорится, которой помощь нужна – путёвка в санаторий. В Перми меня лечили нормально, у нас были даже искусственные пляжи: в комнату зайдёшь – там песок, лампы специальные наверху, кумысом нас поят, но  путёвку не давали. Из Кремля приходит огромный пакет. А жили мы тогда на  К. Маркса, возле Горкома партии в доме бывшего  купца, когда-то торговавшего мехами: четырнадцать квартир – четырнадцать жильцов,  внизу – книжный магазин.  Жили дружно, как одна семья. И вот 14 жильцов – все в ужасе: «Ты что, переписываешься с Кремлем?». Я открываю письмо, там написано:  «Пришлите, пожалуйста, справки, подтверждающие вашу болезнь».  Тут же  справки были собраны. Мгновенно присылают путёвки – огромные такие листы – направление на лечение в Крым в санаторий  «АйПанда» на три месяца.  «АйПанда»  находится  у подножия Медведь-горы. И я одна, в 13 лет, покатила через всю Россию. Деньги на дорогу мы собрали, тогда дешевые билеты были, не нынешняя обдираловка. Приехала, а там – не жизнь, а сказка. Огромные пятиэтажные корпуса. В это время  в санатории проживали  дети из Испании. Тогда война в Испании шла, Сталин дал распоряжение спасти детей мятежников. Их вывозили на пароходах к нам в страну, а у нас  размещали в огромном  детском доме для детей-иностранцев.  В дальнейшем  некоторые дети  в СССР  остались, а другие  вернулись  в свои страны:  Испанию, Болгарию.  В санатории очень хорошо кормили, обязательно давали  масло –  грамм сто каждое утро, надоело оно нам, так мы его прятали между тарелок, чтобы официанты не заметили и унесли.  Экскурсии  разные устраивали, лечение – исключительное! Три месяца я  находилась там совершенно бесплатно, на полном государственном обеспечении.  Шёл  1939 год, тогда ждали нападения  Турции, про Германию и не думали. По всему побережью Крыма стояли огромные прожекторы, которые освещали весь берег в случае нападения иностранных судов.  Здания санатория стояли практически на самом берегу. Помню, когда случались штормы на Черном море,  внутрь здания захлестывало воду и попадали волны.  Только подумайте – перед самой войной меня, неизвестную девчонку,  от которой проку, как говорится, никакого, вылечило наше правительство, не оставило в беде!  Я  вернулась домой в Пермь уже совершенно здоровая.

      Потом я окончила школу и поступила в институт. Причем тоже удивительно: городская девчонка, родившаяся на асфальте, поступила в сельскохозяйственный институт. Почему? Уже шла  Великая Отечественная война, в Пермь был  эвакуирован (а эвакуация проходила строго по плану!) Ленинградский сельскохозяйственный институт. Мы с подружками знали, что после войны институт вновь переведут в Ленинград и были готовы  – тоже поедем. Принимали не по итогам учёбы –  и двоечников, и пятерочников, потому что наши парни были на фронте, институты  пустовали, учить было некого:  аттестат принесёшь в приемную комиссию – никаких приёмных экзаменов нет, сразу тебя зачисляют.  Я поступила в институт в 1943 году. Бомбежек в Перми, разумеется, не было, свет не отключали, кормили хорошим хлебом по карточкам  – 600 грамм и бесплатным обедом в институте, правда,  обед какой? – мы его называли «шрапнелью». Из Киева были эвакуированы евреи,  все мы жили как одна семья – дружно. У меня, например, одна подружка Фрида – еврейка, вторая подружка Аза – татарка. В Перми  свой  хороший оперный театр, а  из Ленинграда к нам отправили Мариинский театр им. Кирова, знаменитый теперь театр, шикарный балет – Уланова, Дудинская… Мы ни одного спектакля не пропускали.  Тогда ещё в школе учились, удирали с уроков. Если попадали на глаза учителям, начинали хныкать – мы несчастные, голодные. Они нас жалели. Они тоже были несчастные и голодные. Билетов у нас, конечно, не было: выпрашивали, дайте, у кого есть, лишний билетик… У  меня до сих пор сохранилась в памяти цена на галёрку –  восемьдесят копеек.  Иногда мама мне давала эти деньги – иди!  Я  посмотрела все спектакли со знаменитой Галиной Улановой, все балеты, а «Лебединое озеро» – около десятка раз.

    Училась  хорошо. Сначала мне дали повышенную стипендию, на втором курсе назначили стипендию им. Молотова, она была выше моей зарплаты, которую я  потом получала в первые  трудовые годы. Вот какую нам платили стипендию!  – около ста рублей. 

    Но вот сняли блокаду Ленинграда. Вызывают меня в деканат и говорят: «Мы не хотим хорошего студента лишаться,  вы должны поехать  с нами в Ленинград», так как  после снятия блокады институт возвращался в Ленинград. Но я чего-то струсила уезжать из Перми, перешла в Молотовский сельхозинститут, они меня взяли, стипендию эту оставили до окончания учебы, дали место в сельхозуправлении, сразу на руководящую должность (Письмо Молотову, стипендия им. Молотова, Молотовский сельхозинститут… Создаётся впечатление, что  это имя мистическим образом  помогало  бойкой  целеустремлённой  девчонке  до  момента её уверенного вхождения во взрослую жизнь. – прим. С. Ефимовой).

      Но я возомнила о себе, что мне предстоит будущее ученого и начала эту мечту осуществлять, –  написала письмо в Свердловск в Уральский филиал Академии наук. Несмотря на свой маленький рост и невзрачную внешность, хотела многого в жизни добиться. Мне ответили: «Приезжайте сдавать экзамены» (в аспирантуру). Я поехала. Экзамены сдала на пятёрки,  меня приняли и сразу же отчислили. Шёл 1948 год – подрались две научные системы.  Первая  –  Лысенко и его приспешники. Лысенко  тогда к Сталину подлизался, а Сталин был хорошим другом для всех и позволил ему занять главенствующее  место  в  научных биологических  кругах. Лысенко  пообещал стране огромные урожаи, так же как в последствии  Хрущев со своей кукурузой… Вторая система –  «вейсманисты-морганисты», было такое учение, –  это  сторонники генетики. Вернулась я в Пермь, поработала немного заведующей оранжереей, но через некоторое время опять письмо из Свердловска: «Возвращайтесь, у вас экзамены сданы, приезжайте учиться».  Приехала, меня вновь зачислили и дали научную тему для подготовки кандидатской диссертации в Ивдельском филиале Академии сельхознаук. Но обстоятельства сложились неудачно, через два года  я устроилась  по специальности заведующей сортоиспытательным  участком в деревню  Бобровка (недалеко от Свердловска): испытывали до 20-25 сортов картофеля, огромное количество сортов моркови, огурцов, – выясняли, что годится для Урала, писали отчеты, отправляли их в Москву, где  находилось  наше начальство, оттуда нам присылали зарплату.  В Бобровке  родился сын.  В 1947 году отменили карточки, мы наелись хлеба досыта, продуктов хватало, появилась возможность  жить нормально.

      Но всё-таки я решила уйти из сельского хозяйства, женщиной себя не почувствуешь: грязь, сапоги, фуфайка. Уволилась.  Мама ко мне переехала. В то время – 1953год –  руководство всеми школами, как ни странно, находилось в Свердловске. Пошла в это управление (учителем  решила стать), мне предложили два места работы, я выбрала Тавду. Там же, в Свердловске, меня оформили в вечернюю школу,  и  в октябре 1953 года я прикатила в Тавду. В марте 1953 г. умер  Сталин. Очень хорошо помню, как вчера. Я жила тогда  ещё в  Бобровке. Передали по радио –  репродукторы тогда на улице были, на столбах, и гремели на всю деревню. Сынишке  – почти  годик, я его схватила на руки, выскочила на улицу: гудели гудки, завывали  все фабрики и заводы, я  стояла  с сыном на руках и по-настоящему плакала. После этого неразбериха началась с Хрущевым, ничего хорошего не стало:  разоблачение Сталина, клевета на Сталина (я уже в школе работала). По всем школам рассылали инструкции, что Сталин –  враг народа, какой он нехороший, но истинная причина  ненависти Хрущева  к Сталину другая… Руководители страны менялись, все они, кроме Андропова,  не годились… Из них Брежнев был хороший человек, он и на фронте был, нюхнул пороху, но  оказался слабым,  слишком добрым человеком, а добро должно быть с кулаками.  Потом его  просто споили.

      Я приехала в Тавду с матерью, сыном и  большим сундуком вместо чемодана…

 

 

Материал предоставлен Светланой Ефимовой, внештатным репортёром общественно-политической газеты «Тавдинская неделя»